— Не надо его возрождать, — взмолилась Рената, — он был жесток.
Затем нам попались имена Пушкина, Достоевского, Менделеева, Пирогова, Кибальчича, адмирала Нахимова, матроса Кошки, Николая Рериха, Чайковского, Александра Грина, Циолковского…
— Его в первую очередь надо возродить, он имеет на это право! — воскликнул Яша. Все единодушно согласились с ним. Дальше мы нашли в списках структуру Софьи Ковалевской, путешественника Черского, Константина Сергеевича Станиславского и целого созвездия актеров его школы, имена известных писателей и многих, многих других.
Неожиданно Рената вскрикнула и схватила меня за руку.
— Моя прабабка! Боже мой! Смотрите: Авдотья Ивановна Финогеева, из села Рождественского на Волге, в возрасте пятидесяти лет. Моя прабабка! Она была совсем неграмотная, но выдающаяся сказительница. Я потом расскажу вам о ней. Умоляю, возродите ее!!! Лучше, когда все наладится, успокоится. Мы ведь еще не знаем, что нам предстоит. Подумать только, моя прабабушка!!!
Рената окончательно разволновалась и даже заплакала. Неожиданно Уилки потребовал список соотечественников. Кажется, он надеялся найти там жену…
— Давайте пока отложим эти списки, — предложил Харитон, — после со спокойной душой просмотрим их. Сейчас мы слишком разволновались. Протопоп Аввакум, родная прабабка, Марина Цветаева, — с ума можно сойти. Давайте лучше посмотрим город… если можно.
Семен Семенович сказал, что можно. Каталоги я спрятал в карман пиджака. Мы вышли в город.
Не знаю, в чем здесь причина, в том ли, что я первый раз смотрел город один, без друзей, или я был тогда слишком утомлен, подавлен, но лишь теперь я смог разглядеть этот странный, потрясающий город. Какие странные пространственные представления!
Город, свободно парящий в воздухе: движущийся, пульсирующий, живой, невесомый город, весь устремленный ввысь. Композиция из прозрачных, просвечивающихся плоскостей и объемов, — причудливые фееричные формы. Они напоминали загадочные структуры, строение атома или строение мышц, тканей (мне, как врачу, бросилось это теперь в глаза), словно колонии кораллов, раковины в паутине, спирали, вертящиеся веретена, трубы и блистающие нити. Все это сконструировано так, что силы колебания, давления и натяжения взаимно уравновешивались.
Харисяне обходились без строительных материалов. Зная физические и химические свойства воздуха, они создавали из него нужные им объемы.
Архитектура, выражающая невесомость, крыши, днем поглощающие свет, ночью излучающие его. Игра света и тени на разных уровнях.
А внутри перекрещивающиеся спиральные коридоры — трехметровый лабиринт ходов, несчетные шестигранные ячейки.
Беспощадный Мир, не признающий самое ценное, самое прекрасное, ради чего лишь стоит стремиться к общественному совершенству, — личность.
Дивные дворцы — нет, храмы Науке, Технике, Производству, где сквозь своды струится солнечный свет и веет ветер. И здания, похожие изнутри на плод граната, где каждое зернышко — это крошечная шестигранная камера, ячейка. Безликое однообразие пчелиных сот, потому что харисянину для себя лично, кроме этой шестигранной камеры для сна, ничего не надобно. Скопления сотов могли чудовищно разрастаться до бесконечности.
Полное отречение от себя, и вдруг сумасшедшая вспышка гения, там, где гениальность могла прорваться, а раз прорвавшись, самоутвердиться.
Надолго ли? Гений, творящий под вечной угрозой лишиться души.
Я невольно содрогнулся.
— Потрясающе! — воскликнул Яша. Уилки от восторга не находил слов. У Ренаты, кажется, перехватило горло. Она уцепилась за меня, другую руку прижала к горлу. Даже флегматичный Харитон был взволнован.
Всю ночь мы работали, переправляя записи структур в приготовленное убежище.
Хранитель упаковывал «катушки», Яша, Рената и я грузили их на нечто, подобное «вагонеткам», с той разницей, что они просто парили в воздухе и сами проходили путаный путь под землей до выхода, где их поджидал планетолет.
Семен Семенович и Харитон совершали рейсы до убежища, устроенного где-то в горах. К утру мы переправили значительное количество записей харисян, остались целиком «катушки» с записями землян.
Семен Семенович отпустил нас отдохнуть. Почему-то нам приготовили постель в одной комнате всем, но мы так устали, что не обратили на это внимания и мгновенно уснули. Мы проспали не более четырех часов, когда нас разбудил Семен Семенович. Он был очень бледен и сказал, что надо спешить, так как в городе неспокойно: вышли харисяне.
Мы наскоро поели каких-то фруктов, хлеба и яиц. С улиц доносился протяжный нарастающий шум. Я хотел выйти на открытую галерею, но Семен Семенович воспротивился. Он боялся, что меня увидят, и это увеличит раздражение.
Но когда мы стали спускаться в хранилище, он открыл дверь на одну из террас, почти закрытую изображением какого-то математического символа.
— Можете посмотреть, но осторожно, не высовывайтесь, — сказал он нам тихо.
Как он сегодня был тих. Вот что мы увидели, спрятавшись за темным символом. Мы увидели безостановочный ход обгоняющих друг друга харисян.
Утро было очень жаркое. На знойном раскаленном небе ни облачка. Крылья харисян отливали на солнце золотом. Одни бессмысленно кружили по огромной площади, другие стояли покачиваясь или куда-то стремительно бежали. Иногда они обменивались на бегу прикосновениями антенн, после чего гнев их (даже мы понимали, что это была гневающаяся толпа) угрожающе нарастал.
Толпа харисян на глазах увеличивалась, расширялась, покачивалась, некоторые взлетели и парили над площадью невысоко, но большинство уже утеряли способность летать, — словно куры, — и только раскачивались. Гул стоял, как на птичьем базаре, где скопились сотни тысяч птиц.
Рената вскрикнула от ужаса. «Пошли», — напомнил Семен Семенович. Мы продолжали спуск.
Солнце и ветер проникали в световые проемы, и на сквозняке — в зданиях харисян вечно дуют сквозняки — плясали в озарении солнца скопления пылинок.
Хранитель был невозмутим, как и вчера, как будто там, на площади, ничего не происходило. Он приготовил для нас новые упакованные тюки. На этот раз это были записи структур людей, вынести их сегодня было значительно трудней…
Растерянный Семен Семенович предложил подождать. На что он надеялся?
Мы перетащили тюки в планетолет, укрытый на крыше среди паутины спиралей, нитей, причудливых символов. Все было готово к отлету, но, видимо, заговорщики боялись привлечь внимание. Мы опять спустились вниз, в сумрачный и пустынный зал, где находились Всеобщая Мать, Победивший Смерть и Покоривший Пространство.
Они сидели молча — сложенные крылья ни дать ни взять сероватые фраки, — поблекло их золото, руки бессильно опущены, а янтарные глаза потемнели и встревожены. Умные печальные глаза. Серебристые антенны в верхней части головы чуть покачивались и дрожали. Харисяне сидели неподвижно, прислушиваясь к усиливающемуся гулу на площади. Сквозь скользящую лавину шума проступали одни и те же созвучья, как будто харисяне скандировали одни и те же слова.
Я вопросительно взглянул на Семена Семеновича. Он пояснил вполголоса:
— Род требует Всеобщую Мать. Сейчас она выйдет к ним… Победивший Смерть пойдет с ней.
У меня сжалось сердце. Присели перед тем, как выйти навстречу смертельной опасности, — совсем как люди.
Вышедшие из одинаковых сотов, где сумрак, сон, пустота ждут их. Чтобы спросить отчета или расправиться? Кто они — господа или рабы? Или на Земле нет им аналогии?
Всеобщая Мать поднялась, чтоб проститься. Она поочередно обняла Покорившего Пространство, Хранителя, Победившего Смерть. Нежно дотронулась антеннами до их антенн. Обняла Семена Семеновича. Потом ласково, по-матерински, дотронулась до каждого из нас. Напомнила, что мы обещали помочь гибнувшей цивилизации. Так же простился со всеми Победивший Смерть.
Затем Всеобщая Мать обратилась к Хранителю, и он неохотно передал ей что-то: небольшую коробку в виде красноватого плода.
Всеобщая Мать открыла коробку и заглянула внутрь, затем медленно закрыла ее.
Почему-то я понял, что там находилось, и по спине у меня пробежал мороз.
Мои товарищи тоже поняли — настолько мы прониклись ощущением и болью харисян. Так оно и оказалось: в коробке была запись ее структуры.
Всеобщая Мать еще раз оглядела нас всех и, что-то властно сказав на прощание, пошла к выходу. Победивший Смерть шел рядом с ней.
— Она приказала нам спасаться и спасти записи структур, — задыхаясь, проговорил Семен Семенович. Он сорвал с себя нелепый земной галстук и уронил его на пол.
Мы поднялись на крышу, где стоял приготовленный планетолет с погруженными в него «записями», но не сели в него, а подошли к самому краю террасы. Покоривший Пространство и Хранитель недвижно застыли в стороне.
Мы поднялись на крышу, где стоял приготовленный планетолет с погруженными в него «записями», но не сели в него, а подошли к самому краю террасы. Покоривший Пространство и Хранитель недвижно застыли в стороне.
— Неужели они убьют ее? За что? — вскричала Рената с ужасом. — Непостижимая планета Харис, непостижимые харисяне!..
Семен Семенович тяжело поднял руку. Ни кровинки не было в лице его.
— Род призвал ее потому, что она не может больше производить жизнь.
— Но разве она виновата в этом? Разве они не знают?
— Знают. Но сейчас разум в них подавлен… Говорят древние-древние инстинкты, требующие новую Всеобщую Мать. Но нет больше Матери…
— Разве у вас нет жен? — не могла понять Рената.
— Есть. Но они тоже бессмертны и потому не могут воспроизводить жизнь.
Рената хотела еще что-то спросить, но не решилась и умолкла.
В молчании мы смотрели, как Всеобщая Мать вышла к детям своим, — рядом с ней тяжело шагал Победивший Смерть, вокруг них сомкнулась крылатая толпа.
— Они убьют ее! — прошептала Рената в отчаянии.
— Тогда они сами умрут, — тихо пояснил Семен Семенович, — убившие Мать обычно умирают в ближайшие часы, иногда минуты. Сердце их не выдерживает, ведь они любят Всеобщую Мать больше жизни.
— Но ведь они бессмертны! — удивился Уилки.
— Если слишком большой стресс, сердце не выдерживает… разрывается.
— Тогда зачем… — прошептала Рената и отвернулась.
Мне самому хотелось отвернуться, но я был ученый, я был на неизвестной планете. Я обязан смотреть, и я заставил себя смотреть. Уилки был только астроном. Он отошел в сторону и остановился там, сжав зубы.
Я видел, как харисяне отрывали им антенны, как сжимали их в плотном кольце все теснее и теснее. Я видел поднятую руку Всеобщей Матери с коробкой в виде красноватого плода — она не хотела обманывать свой род, оставляя за собой возможность нового воссоздания.
Запись копии вырвали и растоптали. Затем раздавили самый подлинник — единственный, неповторимый, непознанный.
С Матерью погиб и Победивший Смерть. Он думал, что харисяне не посмеют посягнуть на того, кто даровал им бессмертие, и он сможет защитить Мать.
— Пошли, — сказал Семен Семенович.
Мы сели в планетолет. Покоривший Пространство сам включил двигатель и, уже не опасаясь ничего, сделал медленный круг над площадью. Толпа харисян медленно, как кровь от остановившегося сердца, отливала от площади, оставляя позади себя сотни умирающих и умерших.
Семен Семенович был прав.
Планетолет несся над лесами и над водами, а я все думал о происшедшем. Темна, сложна и непонятна для нас, людей, их психология. Что это было! Месть, расплата, отчаяние? Силы слепого инстинкта? Биологическая или социальная загадка?
Убежище было скрыто далеко в горах. Огромный лабиринт с мощнейшим оборудованием по воссозданию структур. Вокруг простирались непроходимые леса.
К нашему удивлению, мы увидели на зеленом склоне горы наш бревенчатый дом. Его уже переправили сюда. Семен Семенович поселился с нами, заняв отдельную угловую комнату за библиотекой. Он сразу после ужина ушел к себе. Мы остались одни. И тогда, в первый же вечер, безмерно усталые, измотанные до предела, мы схватились с Харитоном.
Он вдруг заявил, что мы не должны принимать никакого участия в «спасении» этой цивилизации, так как мы не можем знать истинного положения вещей.
— То есть как? — удивился я.
— Что мы о них знаем? То, что нам счел нужным рассказать этот подозрительный Семен Семенович?
— Подо… зрительный?!
— Я вообще не верю, что он харисянин. Ему не верю, и баста! Познавший Землю, четыреста лет на Земле — бред какой-то. Что мы поняли в сегодняшних событиях? Может, это революция? А мы укрылись с владыками и собираемся помочь им? Непохожие!!! — Он возмущенно фыркнул. — Гитлер был тоже непохож на обыкновенного немца. А Муссолини — разве это было типично для итальянского народа, простодушного и веселого?! Может, эти харисяне до смерти рады, что избавились от этих «непохожих», а мы поможем их возродить? Послужим делу реакции?
— Нельзя же проводить прямую аналогию с Землей! — рассердился я.
— Я только хочу сказать, что не желаю вслепую помогать неизвестно кому. Мне надо разобраться.
— Разве можно что-нибудь понять в их устройстве? — вмешался Уилки. — Чужая и чуждая цивилизация. У них даже денег никогда не существовало.
— Разве у них есть классы, — поддержал его и Яша, — какая может быть аналогия? Цивилизация явно вымирающая, значит, надо помочь возродить ее. И не по образцу Земли, а по их собственному. Разве не ясно?
Все заспорили, заговорили разом. То, что все смертельно устали, вовсе не прибавило нам благоразумия.
В разгар спора к нам вошел Семен Семенович.
— Простите, но вы говорили так громко, что я все слышал. Сомнения Харитона Васильевича понятны мне. Есть возможность изучить язык харисян за несколько сеансов… Тогда вы ознакомитесь с нашей историей и разберетесь в ней сами.
Харитон, кажется, смутился. Семен Семенович посмотрел на него пристально.
— Я не обиделся, — успокоил он, — почему вы должны слепо доверять? Мой родной народ настроен ко мне недоверчиво… Сначала я был непохожим, мне едва не удалили антенны, затем был землянином… Слишком долго. Так долго, что стал восхищаться людьми. Не всеми, конечно.
В людях мне как раз не нравилось то, что стало главным в харисянах. То, что они боятся непонятного. Мало того. Часто не верят в то, чего не понимают. А объясняют свое неверие… здравым смыслом! Бороться с таким неверием очень трудно. И я не смог отказать себе в удовольствии просто посмеяться.
Ликвидируя нашу базу в Гималаях, я воссоздал все имеющиеся у нас структуры до одной и сам лично доставил их на место, где они в свое время были взяты на несколько часов. Итак, на Земле XXI века очутились теперь Константин Циолковский, насмешник Марк Твен, Галилей, милый Андерсен…
Возле села Рождественского я оставил ранним утром в июле 2009 года Ренату Петрову…
— Ренату? Теперь! — воскликнул я вне себя, подумав сразу о деде. Хватит ли у него сил и рассудка перенести возвращение той, которую он не сумел при жизни защитить.
— А вашу прабабку, Рената, я оставил под Москвой, там, где она была взята после богомолья в Троице-Сергиевой лавре… Пусть попробуют объяснить обладающие «здравым» смыслом.
— Просто посадят в сумасшедший дом, — пожал плечами Харитон.
— Не так просто: с ней документы, выданные в 1899 году, одежда, сшитая тогда же, свежая газета, в которую она завернула купленную в лавре иконку…
— Моя прабабка?!! — Рената закрыла ладонями лицо. Яша привстал. Глаза его заискрились смехом.
— А протопоп Аввакум… тоже… где вы его высадили?
— В Москве.
— Через триста с лишним лет… это невероятно, — не выдержал я. — Не жестоко ли это по отношению к нему? Аввакум и так много выстрадал. Больше, чем человек может вынести.
— Более жестокого, чем небытие, ничего нет! — яростно возразила Рената. — Пусть Аввакум посмотрит, как живут его потомки.
12
НИКТО НЕ ПОВЕРИТ
Не понимаю — значит, не существует!
А. ГринДомой я вернулся на рассвете. Отпер ключом дверь. В квартире было очень чисто, свежо, даже в прихожей пахло цветами. Розы мои политы, пыль всюду вытерта, полы натерты и даже в холодильнике нашлось кое-что съестное.
Это позаботилась Марфа Евгеньевна Ефремова — мое прямое начальство, Яшина тетка.
Я обошел свои три комнаты, вскипятил на кухне чай и там же выпил его у самовара. Потом прилег со свежими газетами на постель. Однако мне было не до чтения.
Я вдруг почти с испугом подумал о том, как мне придется звонить и отвечать на звонки друзьям, встречаться с ними, улыбаться, шутить. Выступать вместе с Харитоном, Яшей и Викой на пресс-конференции или в студии перед телезрителями, на разных научных конференциях и симпозиумах. Доказывать в Академии наук…
Хорошо хоть, с тех пор как ввели регулярные рейсы на Луну и Марс, не устраиваются торжественные пышные встречи возвращающихся космонавтов.
Даже с Викой я бы не мог сейчас говорить — уж она-то должна была мне верить, но и она сомневается. А мне предстоял разговор, которого не миновать, с Марфой Евгеньевной, и если я не сумею убедить ее, то мне не убедить никого.
Приняв ванну и позавтракав, я пошел в институт. Наш научный руководитель и директор приходит рано. На всю жизнь сохранилась деревенская привычка рано вставать.
Марфе лет под семьдесят, но она еще в форме. Красивая, живая, энергичная, собранная женщина. Муж ее, известный писатель-фантаст Яков Ефремов, тоже очень моложав, хотя года на три старше.
Марфа (за глаза ее зовут Марфа Посадница) очень мне обрадовалась. Мы обнялись и нежно поцеловались. Потом сели рядышком на диване. Она уставилась на меня живыми, черными глазами ласково и встревоженно.