— Окончательно и бесповоротно, сэр. Насколько я понял со слов мистера Литтла, он потерял надежду на успех в этом предприятии. Даже если не было бы иных препятствий, отец юной леди считает его обманщиком и шпионом, так сказал мне мистер Литтл.
— Будь я проклят!
— Сам того не желая, я доставил всем столько неприятностей, сэр.
— Дживс! — сказал я.
— Сэр?
— Сколько денег на туалетном столике?
— Помимо тех десяти фунтов, которые вы велели мне взять, сэр, там остались две пятифунтовые банкноты, три банкноты по одному фунту, десять шиллингов, две полкроны, флорин, четыре шиллинга, шесть пенсов и полпенса, сэр.
— Забирайте все, — сказал я. — Вы их честно заработали.
Глава XIII. Большой гандикап проповедников
После завершения сезона в Гудвуде я обычно впадаю в состояние тоскливого беспокойства. Я не большой любитель тенистых дубрав, цветущих лугов, щебетания птиц и прочих сельских радостей, но в августе Лондон — не лучшее место на свете, и поневоле начинаешь думать: а не свалить ли куда-нибудь на природу да переждать, пока климат изменится к лучшему? Через две недели после феерического провала Бинго, о котором я вам рассказывал, Лондон превратился в пахнущую раскаленным асфальтом пустыню. Все мои приятели разъехались, театры позакрывались, а Пиккадилли перекопали вдоль и поперек.
Жара стояла адская. Я сидел у себя вечером в гостиной, собираясь с силами, чтобы добрести до спальни, и вдруг почувствовал, что дольше не выдержу. Когда из кухни появился Дживс с подносом, уставленным укрепляющими тело и душу напитками, я принял решение.
— Что за чудовищная жара, Дживс, — сказал я, утирая лоб и хватая ртом воздух, точно выброшенный на сушу карась.
— Погода и в самом деле угнетающая, сэр.
— Не одну содовую, Дживс.
— Хорошо, сэр.
— Хватит торчать в столице, Дживс, пора на волю. Ну что, двинем?
— Как скажете, сэр. Что-нибудь еще прикажете, сэр? — сказал Дживс, и поставил на стол поднос с письмом.
— Черт побери, Дживс, вы начали говорить стихами. У вас получилось в рифму — вы не заметили? — Я распечатал конверт. — Это надо же!
— Сэр?
— Вы бывали в Твинг-Холле?
— Да, сэр.
— Так вот, мистер Литтл сейчас там.
— В самом деле, сэр?
— Собственной персоной. Ему пришлось снова поступить в гувернеры.
После того жуткого скандала в Гудвуде, когда Бинго, оставшись без средств к существованию, стрельнул у меня десятку и усвистал в неизвестном направлении, я долго его повсюду разыскивал, справлялся у общих знакомых, но никто ничего не знал. А он, оказывается, все это время скрывался в Твинг-Холле. Поразительно. Объясню, что здесь поразительного. Дело в том, что Твинг-Холл принадлежит лорду Уикеммерсли, давнему другу моего покойного папаши, поэтому мне разрешается приезжать туда в любое время без приглашения. Я каждое лето заваливаюсь к ним на пару недель и как раз решил направить туда свои стопы, а тут Дживс подает мне письмо.
— Мало того, мои кузены Клод и Юстас — вы помните их, Дживс?..
— Прекрасно помню, сэр.
— Так вот, они тоже там, готовятся к какому-то экзамену под руководством местного священника. Я в свое время тоже с ним занимался. Он большой мастак натаскивать учеников, не отягощенных избытком интеллекта. Да что говорить, даже мне удалось с его помощью проскочить вступительные в Оксфорд, неудивительно, что слава о нем разошлась далеко за пределы Глостершира. Но вообще это поразительное совпадение.
Я перечел письмо. Письмо было от Юстаса. Клод и Юстас — близнецы и известны широкой общественности как проклятие рода человеческого.
«Дом священника, Твинг, Глостершир
Дорогой Берти!
Хочешь разжиться денежками? Думаю, хочешь — я слышал, ты не очень успешно выступил в Гудвуде. Приезжай как можно скорее, у тебя есть шанс принять участие в самом крупном спортивном событии сезона. Все объясню при встрече, но можешь мне поверить: дело стоящее.
Мы с Клодом занимаемся в группе по подготовке к экзаменам у старины Хеппенстола. Нас тут девять человек, не считая твоего приятеля Бинго, который служит гувернером в Твинг-Холле.
Не упусти свой шанс — такой случай выпадает раз в жизни. С нетерпением ждем твоего приезда.
Юстас».
Я протянул письмо Дживсу. Тот его внимательно изучил.
— Страннейшее послание. Вы что-нибудь понимаете? — спросил я.
— Мистер Клод и мистер Юстас весьма пылкие юные джентльмены, сэр. Позволю себе высказать предположение: они снова что-то затеяли.
— Да, но что именно?
— Затрудняюсь сказать, сэр. Смею обратить ваше внимание, что на другой стороне тоже что-то написано.
— В самом деле? — Я выхватил у него письмо и на обороте обнаружил следующее:
«ГАНДИКАП ПРОПОВЕДНИКОВ
ВОЗМОЖНЫЕ УЧАСТНИКИ И СТАВКИ
Преп. Джозеф Такер (Баджвик), без форы.
Преп. Ленард Старки (Стейплтон), без форы.
Преп. Александр Джонс (Верхн. Бингли), фора три минуты.
Преп. У. Дике (Литтл Кликтон-он-де-Уолд), фора пять минут.
Преп. Фрэнсис Хеппенстол (Твинг), фора восемь минут.
Преп. Катберт Диббл (Баустед Парва), фора девять минут.
Преп. Орло Хаф (Баустед Магна), фора девять минут.
Преп. Дж. Дж. Роберте (Фейл-бай-де-Уотер), фора десять минут.
Преп. Г. Хейворд (Нижн. Бингли), фора двенадцать минут.
Преп. Джеймс Бейтс (Гэндл-бай-де-Хилл), фора пятнадцать минут.
Ставки: Такер, Старки — 5:2; Джонс — 3:1; Дике — 9:2; Хеппенстол, Диббл, Хаф — 6:1; все прочие — 100:8».
Абракадабра какая-то.
— Дживс, вы что-нибудь понимаете?
— Нет, сэр.
— Как бы там ни было, пожалуй, стоит съездить и разузнать подробнее.
— Вне всякого сомнения, сэр.
— Тогда вперед! Заверните в газету пару свежих воротничков и зубную щетку, пошлите лорду Уикеммерсли телеграмму о нашем приезде, слетайте на Паддингтонский вокзал и купите билеты на завтрашний пятичасовой поезд.
Пятичасовой поезд, как всегда, опоздал, и когда я добрался до Твинг-Холла, все уже переоделись к ужину. Побив национальный рекорд по надеванию смокингов и белых жилетов, я вихрем слетел вниз по лестнице в столовую и поспел к супу. Плюхнулся на свободный стул и обнаружил, что сижу рядом с Синтией — младшей дочерью лорда Уикеммерсли.
— Привет, старушка, — сказал я.
Мы с Синтией дружны с детства. Одно время мне даже казалось, будто я в нее влюблен. Впрочем, потом все само собой рассосалось. На редкость хорошенькая, веселая и привлекательная барышня, ничего не скажешь, но помешана на разных там идеалах. Может, я к ней несправедлив, но, по-моему, она считает, что мужчина должен делать карьеру и прочее. Помню, она с большой похвалой отзывалась о Наполеоне. Как бы там ни было, безумства юности растаяли, как дым, и теперь мы всего лишь добрые друзья. Я считаю, что она — классная девушка, а она считает меня чокнутым, так что мы прекрасно ладим.
— Привет, Берти. Значит, приехал?
— Выходит, так. Явился, не запылился. И прямо к ужину. Просвети, кто есть кто.
— В основном местная публика. Ты их почти всех знаешь. Ты наверняка помнишь полковника Уиллиса, Спенсеров…
— Еще бы. А вот и старина Хеппенстол. А этот другой священник, рядом с миссис Спенсер?
— Мистер Хейворд, из Нижнего Бингли.
— У вас здесь полным-полно священников. Вон еще один, рядом с миссис Уиллис.
— Это Бейтс, племянник мистера Хеппенстола. Преподает в Итоне. На время летних каникул замещает мистера Спеттигью, священника в Гэндл-бай-де-Хилл.
— То-то смотрю — знакомое лицо. Он учился на четвертом курсе в Оксфорде, когда я туда поступил. Пользовался большим успехом. Входил в сборную Оксфорда по гребле. — Я еще раз оглядел собравшихся за столом и заметил Бинго. — А, вот и он, — сказал я. — Вот он где, дурья башка.
— Кто?
— Бинго Литтл. Мой старый друг. Гувернер твоего брата.
— С ума сойти! Так он — твой друг?
— Еще какой! Мы с ним с детства знакомы.
— Послушай, Берти, как у него с головой?
— А что — с головой?
— Я не потому, что он твой приятель. Он так странно себя ведет…
— Что значит — странно?
— Ну, смотрит на меня с таким видом…
— С каким видом? Как именно? Можешь показать?
— Нет, тут полно народа.
— Ничего, я закрою тебя салфеткой.
— Хорошо, только быстро. Вот так.
Учитывая, что в ее распоряжении было всего полторы секунды, должен признать, что она отлично справилась: разинула рот, выпучила глаза, горестно склонила голову набок, и стала удивительно похожа на страдающего диспепсией теленка. Я мгновенно узнал симптомы.
— Ничего страшного, — сказал я. — Можешь не волноваться. Он просто в тебя влюблен.
— Влюблен? В меня? Какие глупости.
— Старушка, ты просто не знаешь Бинго. Он способен влюбиться в кого угодно.
— Спасибо за комплимент.
— Господи, я совсем не о том. Меня ничуть не удивляет, что он в тебя втрескался. Я и сам был в тебя когда-то влюблен.
— Когда-то? А теперь, значит, все быльем поросло? Да, Берти, ты сегодня явно в ударе!
— Ласточка моя, но ты сама, черт подери, дала мне от ворот поворот и чуть не померла от смеху, когда я сказал тебе…
— Ладно, чего уж там. Признаю — мы оба хороши… А он очень красивый, верно?
— Красивый? Бинго? Ну, знаешь!
— По сравнению с некоторыми, — сказала Синтия. Немного погодя леди Уикеммерсли подала сигнал, и дамы очистили помещение. Я хотел поговорить с Бинго, но мне не удалось, а когда мы перешли в гостиную, он куда-то исчез. В конце концов я нашел Бинго в его комнате: он валялся на кровати, задрав ноги на спинку, и курил. На покрывале рядом с ним лежал блокнот.
— Здорово, бездельник.
— Привет, Берти, — унылым тоном отозвался Бинго.
— Я и не подозревал, что ты окопался в Твинг-Холле. Стало быть, дядя перекрыл тебе кислород после заварушки в Гудвуде? Пришлось наняться в гувернеры?
— Верно, — лаконично подтвердил Бинго.
— Мог хотя бы сообщить свой адрес.
Он мрачно нахмурился.
— Я нарочно никому не сказал. Хотелось от всех спрятаться. Сказать по правде, Берти, мне было очень паршиво. Солнце померкло…
— Странно. А в Лондоне стояла дивная погода.
— Птицы умолкли…
— Какие птицы?
— Черт подери, не все ли равно, какие! — с раздражением воскликнул Бинго. — Просто птицы. Местные пернатые твари. Может, мне еще выписать для тебя их латинские названия? Признаюсь, Берти, это был страшный удар.
— Что за удар? — Я не поспевал за извивами его мысли.
— Я говорю о гнусном предательстве Шарлотты.
— А, ну да! — Бесчисленные любовные истории Бинго перепутались у меня в голове, и я совсем забыл про эту особу. Ну, конечно! Шарлотта Корде Роуботем! После скандала в Гудвуде она оставила его с носом и ушла к товарищу Бату.
— Я пережил адские муки. Впрочем, в последнее время я немного… э-э-э… утешился. Послушай, Берти, а как здесь оказался ты? Я не знал, что ты знаком с владельцами Твинг-Холла.
— Я? Да я их знаю с детства.
Бинго с громким стуком сбросил ноги со спинки кровати.
— Ты хочешь сказать, что давно знаком с леди Синтией?
— Конечно. Мне еще семи лет не было, когда мы повстречались.
— Ну и ну! — воскликнул он и в первый раз в жизни взглянул на меня чуть ли не с уважением. Он даже поперхнулся дымом от волнения. — Я люблю эту девушку, Берти, — прокашлявшись, объявил он.
— Что ж, она очень славная.
Он бросил на меня гневный взгляд.
— Как ты можешь говорить о ней таким обыденным тоном! Она — ангел. Ангел! Она ничего не говорила про меня во время обеда?
— Говорила.
— И что же она сказала?
— Я запомнил одну ее фразу. Она сказала, что считает тебя красавцем.
Бинго в экстазе закрыл глаза. Потом взял в руки блокнот.
— А теперь проваливай, старина, будь другом, — сказал он, и лицо его приняло отсутствующее выражение. — Мне нужно кое-что написать.
— Написать?
— Стихи, если тебе непременно нужно знать. Господи, я бы все отдал, — с горечью сказал Бинго, — чтобы ее звали не Синтия, а как-то иначе. Просто рехнешься, пока подберешь рифму. Как бы я развернулся, если бы ее звали Джейн!
На следующий день, когда за окном сияло раннее утро, а я еще лежал в постели, жмурясь от блеска солнечных лучей на туалетном столике, и поджидал Дживса с утренним чаем, что-то тяжелое плюхнулось мне на ноги, и голос Бинго оскорбил мой слух. Бездельник, как видно, поднялся ни свет, ни заря.
— Выметайся, — сказал я. — Оставь меня в покое. Я не в состоянии никого видеть, пока не выпью чаю.
— Если Синтия смеется, — сказал Бинго, — голубеют небеса; как алмаз, блестит роса; вторит соловьиной трели свист пастушеской свирели, если Синтия смеется. — Он откашлялся и переключился на вторую передачу. — Если Синтия грустит…
— Что за чушь ты несешь?
— Это стихотворение, я написал его прошлой ночью для Синтии. Хочешь послушать дальше?
— Не хочу!
— Не хочешь?
— Нет. Я еще не пил чай.
В эту секунду вошел Дживс, и я с радостным криком принял из его рук чашку с животворным напитком. После нескольких глотков я взглянул на окружающий мир более благосклонно. Даже Бинго уже не так сильно осквернял пейзаж. После первой чашки я ощутил себя другим человеком и не только позволил дурню дочитать до конца его чертову ахинею, но даже раскритиковал рифмовку четвертой строчки пятого стиха. Мы все еще препирались по этому поводу, когда дверь распахнулась, и в комнату ввалились Клод и Юстас. Вот что меня убивает в сельских нравах: в такую несусветную рань жизнь в доме уже бьет ключом. Мне доводилось гостить в загородных домах, где хозяева регулярно вторгались в мои безгрешные сны в шесть тридцать утра и предлагали сбегать на озеро искупаться. Слава Богу, что в Твинг-Холле меня хорошо знают и дают спокойно позавтракать в постели.
Близнецы явно были рады меня видеть.
— Берти, старичок! — воскликнул Клод.
— Молодчина! — воскликнул Юстас. — Преподобный сказал нам, что ты приехал. Так и знал, что мое письмо тебя расшевелит.
— Можешь всегда смело ставить на Берти, — сказал Клод. — Спортсмен до мозга костей. Ну как, Бинго тебе уже все рассказал?
— Ни единого слова. Он…
— Мы обсуждали другую тему, — поспешно перебил меня Бинго.
Клод ухватил с подноса последний кусок хлеба с маслом, а Юстас налил себе чашку чая.
— Дело вот в чем, Берти, — сказал Юстас, поудобнее устраиваясь в кресле. — Ты уже знаешь из письма, что в этом Богом забытом месте нас здесь девять несчастных, мы готовимся к экзаменам под началом Хеппенстола. Конечно, приятно потеть над латынью и греческим, когда жара градусов под сорок в тени, но иногда человеку нужно расслабиться. А в этой дыре, как на грех, нет никаких условий для культурного отдыха. Так вот, у Стеглза родилась идея. Стеглз тоже из нашей группы и, между нами, довольно мерзкий тип. Но нужно отдать ему должное — это была его идея.
— Какая идея?
— Ты ведь знаешь, сколько в здешних краях священников. В радиусе шести миль больше десяти деревушек, в каждой деревушке — своя церковь, в каждой церкви по приходскому священнику, и по воскресеньям все они произносят проповеди. На следующей неделе — в воскресенье, двадцать третьего августа — мы открываем тотализатор и проводим гандикап местных проповедников. Принимать ставки будет Стеглз. Продолжительность проповеди каждого из священников будет засекаться доверенным судьей-хронометристом, и выигрывает тот, кто прочтет самую длинную проповедь. Ты получил программу скачек?
— Я ни черта в ней не понял.
— Ну и болван: там же указаны форы и текущие ставки для каждого из участников. Если у тебя нет программы под рукой, вот тебе еще одна. Взгляни на нее внимательно. Тут все разжевано. Дживс, дружище, не хотите попытать счастья?
— Сэр? — спросил Дживс: он только что вплыл в спальню с моим завтраком.
Клод объяснил ему схему. Дживс, как всегда, все моментально понял, но в ответ лишь отечески улыбнулся.
— Спасибо, сэр, пожалуй, нет.
— Но ты-то примешь участие, Берти? — спросил Клод, запихивая в рот булочку с беконом. — Просмотрел список? Теперь скажи: ты ничего особенного не заметил?
Разумеется, заметил. Сразу же, едва взглянул.
— Это же верная победа старины Хеппенстола, — сказал я. — На блюдечке, и с бесплатной доставкой. В здешней округе нет ни одного проповедника, кто бы мог дать ему восемь минут форы. Ваш приятель Стеглз, я вижу, просто осел, если оценил его шансы подобным образом. Когда я занимался с Хеппенстолом перед поступлением в Оксфорд, он редко говорил в церкви меньше получаса, а его коронная проповедь на тему «О любви к ближнему» длилась по крайней мере сорок пять минут. Он что, утратил былой пыл?
— Ничего он не утратил, — сказал Юстас. — Расскажи ему, Клод, как все вышло.
— Значит, так, — сказал Клод, — в первое воскресенье, как мы приехали в Твинг, мы пошли в здешнюю церковь, и Хеппенстол произнес проповедь, которая не длилась и двадцати минут. А дело вот в чем. Стеглз не обратил внимания, да и сам преподобный сперва не заметил, но мы с Юстасом видели, как по пути на кафедру он выронил из папки с текстом проповеди несколько страниц. Потом он, конечно, обнаружил брешь, на секунду запнулся, но быстро нашелся и дочитал проповедь до конца. Вот почему у Стеглза сложилось впечатление, будто двадцать минут — это его предел. В следующее воскресенье мы прослушали Такера и Старки, оба разливались соловьем больше тридцати пяти минут, и Стеглз составил программу скачек в том виде, в каком ты ее видишь. Ты непременно должен участвовать, Берти. Беда в том, что я сейчас на мели, у Юстаса ни гроша за душой, и у Бинго в кармане пусто, поэтому тебе придется выступить в качестве спонсора нашего синдиката. И не надо, пожалуйста, корчить такую физиономию! Это же верное дело, осталось лишь нагнуться и подобрать наши денежки. Ладно, нам пора. Подумай, и к вечеру позвони мне. И если ты нас подведешь, Берти, мое кузенское проклятие да падет… Идем, Клод.