Наконец я врубился. Понял, о чем речь. Узнать, что Бассет отхватил тысячефунтовую вещицу за гроши, — это же для дяди Тома все равно что испить стакан желчи с полынью. Стиффи говорила, что на нем лица не было, и я этому охотно верю. Бедняга, наверное, чуть Богу душу не отдал.
— Дживс, вы попали в самую точку. Именно этого Бассет и добивался. Его хлебом не корми, только дай отравить жизнь дяде Тому. Ну и фрукт!
— Да, сэр.
— Дживс, а вы способны на такое?
— Нет, сэр.
— Я тоже. Видите, что значит быть мировым судьей, как пагубно это сказывается на нравственности? Помнится, еще сидя на скамье подсудимых, я заметил, как у него бегают глаза, и подумал, что такому человеку ни в чем нельзя верить. По-моему, все мировые судьи таковы.
— Возможны исключения, сэр.
— Сомневаюсь. Все как один бессовестные лгуны. Итак, я трудился… как это, Дживс?
— Втуне, сэр.
— В чем? В туне? Звучит как-то странно, но, думаю, вы правы, Дживс… Да, жаль, что я ничего этого не знал, когда предстал перед Планком. Не подвергся бы таким ужасным испытаниям.
— Вполне понимаю, какое нервное потрясение вам пришлось пережить, сэр. К несчастью, у меня не было возможности добраться сюда раньше.
— Кстати, интересно, как вы добрались? Не пешком же.
— Нет, сэр. Я позаимствовал автомобиль у мисс Бинг. Оставил его, не доезжая досюда, остаток пути прошел пешком. Услышав голоса, я подошел к французскому окну и стал так, что позволило мне вмешаться в разговор в критический момент.
— Дживс, вы чрезвычайно находчивы.
— Благодарю вас, сэр.
— Мне бы хотелось выразить вам свою признательность. От души вас поблагодарить.
— Не за что, сэр. Всегда рад вам служить, сэр.
— Если бы не вы, Планк в два счета упрятал бы меня за решетку. Кстати, кто он такой? По-моему, какой-то ученый.
— Да, сэр.
— И кажется, высокого полета.
— Без сомнения, сэр. Недавно вернулся из экспедиции в Бразилию. Этот дом унаследовал после смерти крестного отца. Разводит коккер-спаниелей, страдает от малярии, ест только обезжиренный белковый хлеб.
— Вы, кажется, выведали всю подноготную.
— Я навел справки в почтовом отделении, сэр. Старушка за прилавком оказалась весьма информированной особой. Я также узнал, что майор Планк большой поклонник футбола-регби, и он надеется создать в Хокли высокопрофессиональную команду.
— Да, он мне говорил. Кстати, Дживс, вы случайно не пропфорвард?
— Нет, сэр. Честно говоря, мне неизвестно, что этот термин означает.
— Мне тоже, за исключением того, что без этого типа ни одна футбольная команда не может одолеть противника, сколько ни старается. Как я понимаю, Планк днем с огнем его ищет, но, видно, тоже втуне. Очень грустно, как подумаешь. Куча денег, стада коккер-спаниелей, тонны обезжиренного белкового хлеба и ни одного пропфорварда. Такова жизнь.
— Совершенно верно, сэр.
Я сел за руль и пригласил Дживса занять место в автомобиле.
— Хотя я совсем забыл, у вас же Стиффин автомобиль. Ну, тогда в путь. Чем скорее я передам кикимору на попечение Стиффи, тем лучше.
Нет, Дживс не покачал головой, потому что он никогда не качает головой, но предостерегающе поднял юго-восточный кончик брови.
— Прошу прощения, сэр, но позволю себе высказать предположение, что более целесообразно было бы, если бы означенный предмет вернул мисс Бинг я. Едва ли благоразумно будет с вашей стороны появиться в «Тотли-Тауэрсе», имея при себе вышеупомянутую вещь. Вам может повстречаться его сиятельство… прошу прощения, мистер Спод.
Я оторопел.
— Неужели вы допускаете мысль, что он захочет меня обыскать?
— Полагаю, что это весьма вероятно, сэр. Судя по разговору, который я случайно слышал, мистер Спод ни перед чем не остановится. Если вы доверите мне упомянутый предмет, я позабочусь, чтобы мисс Бинг при первой же возможности возвратила его в коллекцию.
Я долго не раздумывал. Честно говоря, меня только порадовала возможность сбыть с рук ненавистную кикимору.
— Ладно, будь по-вашему. Вот, берите. Хотя, мне кажется, вы несправедливы к Споду.
— Боюсь, что нет, сэр.
И провалиться мне на этом месте, если он не оказался прав. Едва я въехал во двор, как некое плотное тело застило мне горизонт. Передо мной высился Спод. Он был как две капли воды похож на главного инспектора Уитерспуна, явившегося, чтобы накрыть вора с поличным.
— Вустер! — рявкнул он.
— Я слушаю, — сказал я.
— А ну выходите. Хочу обыскать ваш автомобиль.
12
Как я был благодарен Дживсу за его предусмотрительность! Я говорю о его сверхъестественном даре заглядывать в будущее и, исходя из увиденного, строить планы. Не распознай он вовремя грозящей мне опасности, я бы сейчас угодил как кур в ощип. А теперь я мог позволить себе держаться уверенно и небрежно. Как тот парень — Дживс как-то мне рассказывал, — который был так хорошо вооружен своей честностью,[22] что любые угрозы были для него, как слону дробина. Будь Спод пониже фута на три и не так широк в плечах, я бы, наверное, язвительно рассмеялся ему в лицо и даже, возможно, махнул у него перед носом моим батистовым носовым платком.
Итак, Спод вперил в меня пронизывающий взгляд, не подозревая, что еще солнце не успеет сесть, как он поймет, какого дурака свалял.
— Вашу комнату я уже обыскал.
— Правда? Весьма любопытно. Должно быть, что-то потеряли, а?
— Вам известно, что я искал. Янтарную статуэтку, про которую вы сказали, что ваш дядя был бы рад иметь такую.
— Ах, это! Насколько я знаю, она находится в комнате, где хранится коллекция.
— Откуда вам это известно?
— Из хорошо информированного источника.
— Ну так теперь ее там нет. Кто-то украл.
— Надо же!
— Когда я говорю «кто-то», я имею в виду подлого, трусливого воришку по имени Вустер. В вашей спальне статуэтки нет, и если ее нет в автомобиле, значит, она у вас при себе. А ну-ка, выверните карманы.
Я выполнил его требование, в основном под влиянием того бесспорного обстоятельства, что Спод был огромен. Будь на его месте карлик, не дождался бы он от меня такой покладистости. Когда я выложил содержимое моих карманов, он разочарованно фыркнул, будто я обманул его ожидания, и, нырнув в машину, принялся открывать все ящички и заглядывать под сиденья. Стиффи, как раз проходившая мимо, удивленно уставилась на обширное сподовское седалище.
— Что здесь происходит? — спросила она.
На этот раз я действительно издевательски расхохотался. По-моему, весьма к месту.
— Помнишь, за обедом на столе стояла черная кикимора? Она, оказывается, пропала, и Спод вбил себе в голову нелепую мысль, что это я ее украл и держу… как это… в заточении, нет, скорее не в заточении, а… в заключении. Держу в заключении.
— Нет, правда?
— Он сам мне сказал.
— Вот осел!
Спод выпрямился, красный, как рак. Я злорадно отметил про себя, что, заглядывая под сиденья, он испачкал нос машинным маслом. Он холодно взглянул на Стиффи.
— Ты, кажется, назвала меня ослом?
— Естественно. Мои гувернантки с пеленок мне внушали, что надо говорить правду. Обвинить Берти в воровстве — какая глупость!
— Вот и я говорю, глупость, — поддакнул я. — Даже, я бы сказал, чушь.
— Статуэтка на месте, в комнате, где хранится коллекция.
— Ее там нет.
— Кто сказал?
— Я говорю.
— А я говорю, она там. Иди посмотри, если мне не веришь. Бартоломью, а ну, прекрати немедленно, скотина! — вдруг закричала Стиффи, круто переменив тему нашей беседы, и сломя голову бросилась к своему любимцу, который, кажется, подцепил какую-то падаль и вовсю играл с нею. Ход Стиффиных мыслей был ясен. Даже когда скотч-терьер безупречно чист, от него пахнет отнюдь не фиалками. А если к этому природному благоуханию добавить аромат, например, дохлой крысы или чего-то подобного, получится букет, чересчур пикантный для человеческих ноздрей. Последовала короткая перепалка, и Бартоломью, который, само собой, бранился последними словами, был отбуксирован в направлении ванной комнаты.
Минуту-другую спустя вновь появился Спод. Спеси у него явно поубавилось.
— Кажется, я несправедливо обошелся с вами, Вустер, — сказал он так кротко, что я был просто поражен.
Вустеры отличаются великодушием. Вустеры не попирают побежденных железной пятой.
— О, значит, статуэтка на месте?
— Э-э… да. Да, на месте.
— Ну что же, бывает, любой может ошибиться.
— Я бы мог поклясться, что она исчезла.
— Но дверь-то заперта?
— Да.
— По-моему, такое случается только в детективных романах. Комната заперта, окон нет, и вдруг, нате, пожалуйста, в одно прекрасное утро там находят миллионера, и из груди у него торчит кинжал восточного образца… Между прочим, у вас нос в машинном масле.
— О, в самом деле? — сказал он, хватаясь за нос.
— Теперь вы размазали его по щеке. На вашем месте я бы по примеру Бартоломью отправился в ванную.
— Так я и сделаю. Благодарю вас, Вустер.
— Не за что, Спод, вернее Сидкап. И не жалейте мыла.
По-моему, ничто так не поднимает настроение, как созерцание сил тьмы, севших в калошу, и когда я шел к дому, на сердце у меня было легко и радостно. Будто гора с плеч свалилась. Птички распевали, насекомые жужжали. «Ура, ура! Бертрам выпутался!» — слышалось мне в их хоре.
Но я часто замечал, что стоит мне выпутаться из одной неприятности, как судьба тотчас подкрадывается ко мне и исподтишка подсовывает новую гадость, будто хочет полюбопытствовать, а нельзя ли еще чего-нибудь взвалить на Бертрама. Вот и теперь она сразу взялась за дело. Нечего ему успокаиваться, сказала судьба, поплевала на ладони и принялась строить мне козни, а именно: наслала Мадлен Бассет, которая приперла меня к стенке, когда я проходил через холл.
Меньше всего на свете мне хотелось с ней разговаривать; пребывай она в своей обычной слезливой меланхолии, — куда ни шло, но сейчас она была сама не своя. От ее всегдашней томности не осталось и следа. Глаза метали молнии, от которых у меня сразу задрожали поджилки. Она прямо-таки клокотала от гнева, и то, что готово было сорваться у нее с языка, явно не побудило бы последнего из Вустеров радостно аплодировать и петь осанну, подобно херувимам или серафимам, если я ничего не напутал. И правда, она тотчас же без всякой преамбулы, — так, кажется, говорится, — выложила все, что у нее накипело.
— Огастус привел меня в ярость! — выпалила она, и сердце у меня замерло, будто фантом «Тотли-Тауэрса», если таковой имеется, сдавил его своей ледяной рукой.
— Почему? Что стряслось?
— Он оскорбил Родерика.
Невероятно. Оскорбить такую махину, как Спод, рискнул бы, пожалуй, только чемпион по боксу.
— Быть не может!
— Я хочу сказать, Огастус оскорбительно о нем отозвался. Сказал, что его тошнит от Родерика, что ему осточертело смотреть, как он тут расхаживает, будто у себя дома, и что не будь папочка глуп, как бильярдный шар, он брал бы с Родерика квартирную плату. Огастус был отвратителен.
Тут сердце у меня замерло еще пуще прежнего. Не будет преувеличением сказать, что я так струхнул, что едва удержался на ногах. Вот что делает с человеком вегетарианская диета, подумал я, в один миг из кроткого ягненка он превращается в разъяренного льва. Не сомневаюсь, что в тех кругах, где вращался поэт Шелли, тоже замечали, как пагубно влияет на него вегетарианская диета.
Я постарался успокоить бурю, бушующую в ее душе.
— Может, Огастус просто пошутил?
— Нет, он не шутил.
— А не было ли у него озорного блеска в глазах?
— Нет.
— И легкой усмешки не было?
— Нет.
— Может, ты просто не заметила. Не заметить легкую усмешку — обычное дело.
— Он говорил совершенно серьезно.
— В таком случае он, вероятно, испытал приступ, — как бишь это называется? — маниакального возбуждения. С кем не случается!
Она заскрежетала зубами. Во всяком случае, мне явственно послышался скрежет.
— Ничего подобного. Он был груб и дерзок; он уже давно стал таким. Я еще в «Бринкли» это заметила. Как-то рано утром мы с ним гуляли по лужайке, и трава была подернута такой легкой-легкой пеленой тумана. Я ему и говорю: «Не кажется ли тебе, что он похож на свадебную фату, сотканную эльфом?» — «Не кажется», — буркнул Огастус и добавил, что ничего глупее в жизни не слышал.
Слов нет, Гасси был прав на все сто, но разве это втолкуешь такой девице, как Мадлен Бассет?
— А вечером мы с ним любовались закатом, и я сказала, что он всегда наводит меня на мысль о Благословенной Деве, выглядывающей из-за золотого края небес, а он спрашивает: «О ком — о ком?», я объясняю: «О Благословенной Деве», и тогда он сказал, что сроду ни о какой Благословенной Деве, выглядывающей с небес, не слышал и вообще его тошнит от закатов и Благословенных Дев, и у него болит живот.
Я понял, что пробил час raisonneur'a.
— Это было в «Бринкли»?
— Да.
— Ясно. Значит, после того, как ты посадила его на вегетарианскую диету. А ты уверена, — сказал я, raisouneur'ствуя что есть мочи, — что поступила разумно, ограничив Гасси шпинатом и прочей растительностью? Не один гордый дух восставал, когда его лишали протеинов. Не знаю, известно ли тебе, но научными исследованиями установлено, что идеальная диета — это такая диета, где сбалансировано количество мясной и растительной пищи. Человеческому организму требуются какие-то там кислоты.
Не скажу, что она откровенно фыркнула, однако изданный ею звук весьма напоминал фырканье.
— Какая чушь!
— Так говорят врачи.
— Какие врачи?
— Известные специалисты с Харли-стрит.
— Я им не верю. Тысячи людей сидят на вегетарианской диете, и у них отличное здоровье.
— Здоровое тело, да, — сказал я, ловко нащупав дискуссионную тему. — Но подумала ли ты о душе? Лиши человека бифштексов и отбивных, и неизвестно, что случится с его душой. Моя тетушка Агата однажды посадила дядюшку Перси на вегетарианскую диету, и у него сразу испортился характер. Правда, — я вынужден был это признать, — в известной мере характер у него уже был подпорчен, ибо постоянное общение с тетей Агатой ни для кого не проходит бесследно. Держу пари, что с Гасси случилось то же самое, вот увидишь. Баранья котлетка, от силы, две — это все, что ему требуется.
— Ну нет, этого он не дождется. И если он и дальше будет себя вести, как капризный ребенок, я знаю, что мне делать.
Помню, Раззява Пинкер однажды рассказывал, что, когда он заканчивал Оксфорд, то поехал в Бетнел Грин нести свет истины, и какой-то уличный торговец дал ему ногой под-дых. Пинкер говорил, что в тот момент у него странно помутилось в голове и перед глазами все поплыло, будто во сне. Вот и у меня после зловещих слов Мадлен Бассет тоже возникло такое же странное ощущение. Ее слова, выдавленные сквозь зубы, сразили меня наповал, будто увесистый сапог уличного торговца угодил мне прямо в солнечное сплетение.
— Э-э… и что же именно ты намерена сделать?
— Не имеет значения.
Я осторожно пустил пробный шар.
— Предположим… нет, вряд ли, конечно, это возможно, но… предположим, Гасси, доведенный диетой до отчаяния, накинется на… ну, скажем, например, на холодный пирог с телятиной и почками, какова будет развязка?
Вот уж не думал, что Мадлен может навылет пронзить человека взглядом, но оказалось, может, и еще как. По-моему, она даже саму тетю Агату переплюнула.
— Берти, ты хочешь сказать, что Огастус ел пирог с телятиной и почками?
— Ни Боже мой! Это просто… ну, как это называется?
— Я тебя не понимаю.
— Как называются вопросы, которые на самом деле как бы и не вопросы? Начинается на «р»… А-а, вспомнил, — риторические! Так вот, это был чисто риторический вопрос.
— Да? Тогда ответ таков: с той минуты, когда я узнаю, что Огастус поедает плоть в злобе убиенных животных, между нами все кончено, — сказала она и отчалила, а я остался стоять с таким чувством, будто меня по стенке размазали.
13
Утро следующего дня выдалось яркое и прекрасное. По крайней мере, мне так показалось. Сам я рассвета не видел, потому что погрузился в беспокойный сон всего за несколько часов до того, как упомянутый рассвет проклюнулся и принялся за дело, но когда дремотный туман немного рассеялся и я вновь обрел способность воспринимать окружающий мир, то увидел, что солнечный свет вовсю просачивается сквозь ставни, а мое ухо различило щебетанье сотен пташек, ни одна из которых, не в пример мне, не ломала голову над проклятыми вопросами. Такая развеселая компания, а слушать горько, ибо меланхолия накрыла меня своим крылом, как выразился один поэт. Радостный птичий гомон и суета только усиливали уныние, в которое я погрузился после того, как вчера мы с Мадлен Бассет дружески поболтали. Нетрудно себе представить, что ее obiter dicta[23] — по-моему, это именно так называется, — сразило меня не хуже пули. Бесспорно, речь тут шла не о простой размолвке, которую можно уладить слезами и парой поцелуев, а о настоящей трещине через всю лютню. И я понимал: если не принять пожарных мер по соответствующим каналам, то лютня придет в полную негодность и замолчит раз и навсегда, подобно барабану, в котором образовалась дырка. А по каким каналам принимать эти самые пожарные меры — вот вопрос. У них с Гасси, как говорится, нашла коса на камень. С одной стороны, Мадлен, решительно восстающая против поедания плоти, с другой — Гасси, который твердо вознамерился поедать всю плоть, подвернувшуюся ему под руку. Я спросил себя, что из этого может проистечь, и задрожал, представив себе свое будущее, но тут рядом возник Дживс с утренней чашкой чая.