– Не останавливаться, – произнес я тихо, но властно.
В больших армиях, собранных из людей разных стран и национальностей, толком не знаешь, кто свои, а кто чужие. Тем более, что люди одной национальности могли быть по обе стороны баррикады. Свои – это те, кто с боков и сзади, а враги – кто напротив. Хотя мы сейчас были напротив солдат с овцами, но ехали со стороны своих и без опаски. Поэтому солдаты согнали овец к краю дороги, чтобы пропустить господ. Куда едут на ночь глядя эти господа – не их солдатского ума дело.
Когда мы удалились от врагов метров на сто, царь Иван сказал радостно:
– Бог с нами!
Рано утром, когда только начало светать, мы проехали по этой дороге в обратную сторону. Ночью опять шел дождь, было сыро и зябко. Зато промокшая земля гасила стук копыт. Кони за ночь отдохнули, набрались сил после выматывающего перехода, который мы проделали в три раза быстрее, чем обычно двигались армии в эту эпоху. На краю полосы леса перестроились в две шеренги, разместив на флангах половцев. Меня поразило спокойствие кочевников. Они уже знали, что врагов в несколько раз больше, но не проявляли признаков беспокойства, желания смыться. Такое впечатление, что и они фанатично зарядились.
Царь Иван Асень развернулся лицом к отряду и сказал ехавшему позади него воину, молодому парню в дорогой чешуйчатой броне, наверное, сыну богатого боярина:
– Наклони копье острием ко мне.
Воин выполнил приказ. Царь Болгарии достал из-за пазухи свернутый в трубочку пергамент, с которого свисали две свинцовые печати. Развернув пергамент, с силой насадил его на листовидный наконечник копья.
– Подними, покажи всем, – приказал царь. – Этот нарушенный, оплеванный, мирный договор будет нашим знаменем! Да свершится божий суд! – пламенно произнес Иван Асень.
На этот раз он остановился вовремя. Наверное, почувствовал волну духовного экстаза, порожденную благородным гневом неполной тысячи бойцов. И я понял, почему Иван Асень, посредственный полководец, одерживает победы. Умеет зажечь. Когда человек забывает о смерти, его нельзя победить.
В лагере Эпирского деспота Феодора Ангела Дуки Комнина не спало лишь несколько человек. Позевывая и почесываясь, они смотрели, как из леса выезжают конники. Наверное, пытались угадать, какого черта мы делали в лесу ночью?! То, что мы – болгарское войско, они поняли, когда отряд, набирая скорость, молча поскакал на них, наклонив копья. Только скакавший позади царя воин держал копье поднятым вверх. На наконечнике болтался проткнутый договор. Еще несколько секунд ромеи смотрели на нас, не веря в происходящее. Очнулись и бросились бежать, только после того, как Иван Асень проорал на болгарском «С нами бог!» и проткнул копьем ближнего ромея, который выбрался из шалаша и уставился на скачущих всадников.
Что заорали русские и болгарские дружинники и половцы – я не разобрал. Просто услышал рев тысячи глоток. И понял, что сам ору, но не слышу, что именно. В правой руке у меня была короткая степная пика с кожаным ремешком, надетым на руку. Я метнул ее в лицо ближнему ромею. Он инстинктивно наклонил голову, и пика встряла в макушку, покрытую всклокоченными черными волосами. Граненое острие влезло сантиметров на семь. Я выдернул пику из раны, подхватил на лету. В это время мой конь сшиб бронированной грудью другого врага. Я ударил третьего, четвертого… Шатер из ткани золотого цвета вдруг оказался совсем рядом. Из него высунулся человек в одной рубахе и сразу спрятался, потому что на шатер налетел всадник и проткнул материю копьем в том месте, где только что был этот человек. Другой болгарин перерубывал мечом шесты со знаменами. Еще двое рубили веревки-растяжки, в результате чего шатер опадал с боков, опираясь только на шест, поддерживающий его центр изнутри. Я поскакал дальше, к серым шатрам. Из них выскакивали полуодетые люди. Кто-то сразу убегал, кто-то сперва пытался понять, что происходит, а потом бросался вслед за более сообразительными, кто-то сдавался – садился или ложился на землю, закрывая голову руками, но никто не оказывал сопротивления. Тысячи людей бежали, вжав головы в плечи. Наши воины догоняли и кололи их копьями, секли саблями или мечами, рубили топорами, били булавами, кистенями, клевцами…
Не доскакав метров триста до противоположного конца долины, я развернул коня и быстрым шагом поехал обратно, к центру лагеря. Все шатры там уже лежали на земле. На них сидели полуодетые люди, сотни две, которых охраняли наши дружинники, десятка два. Был там и царь Иван Асень. Он сидел на коне, который всхрапывал и тряс головой, роняя слюну. По передней левой ноге жеребца медленно стекала темная густая кровь. Рана была где-то под кольчужной броней. Перед царем на коленях и со связанными руками стоял тучный лысый пожилой мужчина с короткой редкой и наполовину седой бородкой, одетый в пурпурную рубаху с золотым узором по подолу, вороту и краям рукавов. Судя по всему, это Феодор Ангел. Позади Эпирского деспота стоял пожилой болгарский воин с мечом в руке. Второй воин, молодой, тот самый, на копье которого наколот договор, стоял слева.
– Покажи ему договор! – приказал болгарский царь.
Воин наклонил копье и поднес договор почти вплотную к лицу Феодора Эпирского. Вряд ли тот мог прочитать, что там написано. Впрочем, он и так знал.
– Это последнее, что ты видишь! – мстительно произнес Иван Асень и приказал воину, стоявшему позади пленника: – Выколи ему глаза!
– Ты не посмеешь! Мы с тобой родственники! – взмолился деспот Эпира.
– Только потому, что я с тобой в родстве, ты останешься живым, – медленно произнес царь и кивнул пожилому воину, который сменил меч на нож.
Болгарин левой рукой обхватил шею жертвы, чтобы не вертела головой, и двумя быстрыми круговыми движениями правой, будто вырезал гнильцу из плода, под истошные вопли Феодора Ангела, удалил два глазных яблока вместе с веками. Правое сразу упало на землю, а левое, красное от крови, застряло ненадолго на черной с проседью бороде немного ниже носа. Деспот Эпира зарыдал надрывно, по-бабьи. Вместо слез из казавшихся необычайно широкими глазниц текла кровь.
Я отвернулся. Плачущие бабы меня раздражают, а от вида ревущих мужиков тошнит.
Большая часть лагерных сооружений была разрушена. Везде валялись убитые и раненые. Еще больше было сдавшихся в плен. Они сидели на земле, покорно ожидая своей участи. Их было намного больше нас. Только латиняне не собирались сдаваться. Они заняли круговую оборону, прикрывшись несколькими телегами. Рыцари спешились, поставив коней внутри круга. На приличном расстоянии от них вертелось несколько половцев, обстреливали из луков. В ответ по ним изредка стреляли из арбалетов.
– Латиняне не собираются сдаваться, и их много, – привлек я внимание царя к проблеме, которая может перечеркнуть победу.
– Я не собираюсь с ними воевать, – ответил Иван Асень. – Поговори с ними, пусть катятся на все четыре стороны!
– Они могут покатиться в нашу, когда поймут, что нас мало, а добычи много, – предупредил я. – Не лучше ли их нанять на службу? Тогда они уж точно не окажутся на стороне твоих врагов.
– А они согласятся воевать против своих? Не перебегут во время боя? – спросил болгарский царь, который, видимо, больше не будет доверять никогда и никому.
– Это наемники. Для них свои – это те, кто платит. Если принесут оммаж, будут служить верно до окончания оговоренного срока. У них не принято нарушать клятву, иначе никто не возьмет на службу, – ответил я.
– Договорись с ними, – предложил царь Иван и добавил насмешливо: – Денег у меня теперь много: Феодор привез мне аж десять больших сундуков золота, не считая других трофеев! Да, родственник?!
Феодор Ангел продолжал рыдать. Уже, наверное, не от боли. Еще час назад он был могущественным правителем, перед которым трепетала Латинская империя. Одно неверное управленческое решение – и ты слепой невольник. Хотя это цепь неверных решений. Последнее – отсутствие элементарной разведки, порожденное самоуверенностью, недооценкой противника.
Я с двумя дружинниками остановился метрах в семидесяти от лагеря латинян. Они наблюдали за нами, выглядывая из-за больших щитов. Первая шеренга стояла на левом колене, придерживая правой ногой копье, упертое в землю и направленное наконечником на уровень груди коня. Вторая и третья стояли, направив наконечники копий на уровень груди и головы всадника. У большинства пехотинцев кожаные доспехи или стеганки, но шлемы у всех железные. В четвертой расположились рыцари. Трое сидели на лошадях, догадавшись, зачем я к ним еду. На рыцарях шлемы яйцевидной формы с назатыльником, наносником и прикрывающими щеки пластинами, кольчуги с капюшоном и длинными рукавами с рукавицами, наручи, кольчужные шоссы. Только у одного были оплечья и на груди приварены к кольчуге две немного выгнутые, горизонтальные, железные пластины. Наверное, это командир. Ему было лет тридцать с небольшим. Шлем держал подмышкой, что говорило о готовности к переговорам. Длинные, темно-русые, мокрые от пота волосы прилипли ко лбу. Лицо выбрил дня два назад. Что-то – наверное, нахрапистое выражение лица при настороженном взгляде – подсказало мне, что это брабантец. Долгий он путь проделал. Как будут говорить в СССР, погнался за длинным рублем. В последние века именно в этой части Европы больше всего нуждались в наемниках и платили им.
Глядя ему в глаза, я сказал на брабантском диалекте:
– Выезжай на переговоры.
Я не ошибся. Брабантец от удивления открыл было рот, но потом решил подъехать поближе и выяснить, кто я и откуда знаю его язык? Вместе с ним, по бокам, отставая на пол лошадиного корпуса, приехали два рыцаря. Один был, скорее всего, француз, а второй, если не ошибаюсь, – немец.
– Александр, князь Путивльский, – представился я.
– Бодуэн де Рине, рыцарь, – назвался командир.
Судя по еле заметной запинке, фамилию он позаимствовал или придумал.
– Феодор у нас в плену, так что ваш договор с ним потерял силу. Иван Асень, царь Болгарии, предлагает вам перейти на службу к нему на тех же условиях, на срок до конца лета, с возможным продлением, – сообщил я и сделал предложение еще слаще: – После совершения оммажа, каждый рыцарь получит боевого коня, рыцарские доспехи и оружие, а каждый пехотинец – пехотные доспехи и оружие.
Если у рыцарей и были сомнения по поводу царя Болгарии, знакомое слово «оммаж» должно их развеять. Так оно и случилось.
Брабантец сумел сдержать радостную улыбку, произнес с наигранным равнодушием:
– Нам надо посовещаться.
– Не говори ерунду, Бодуэн! – сказал я, ухмыльнувшись. – Такое хорошее предложение ни ты, ни твои люди не получали за всю жизнь. Поверь мне, вы не пожалеете.
Командир наемников улыбнулся в ответ и спросил:
– Откуда ты знаешь наш язык?
– Много где воевал, пока не получил княжество в наследство, – ответил ему.
Я объяснил Ивану Асеню, как совершать оммаж. Бодуэн де Рине, встав на левое колено и положив ладони на ладони царя, поклялся за весь отряд. Это действо, включая поцелуй, понравилось болгарскому царю.
Латинские пехотинцы сразу были расставлены по периметру долины, чтобы пленные не разбежались. В это время наши дружинники собирали и сортировали трофеи. Их было очень много. Даже половцы, обычно зорко следившие, чтобы их не надули при разделе добычи, потому что сами постоянно обманывали, и те потеряли обычную бдительность после того, как царь Иван пообещал, что отдаст им два сундука с золотом из захваченной казны Эпирского деспота. Три сундука предназначались мне. Остальные пять Иван Асень оставлял себе на карманные расходы.
– Надо с пленными что-то делать, – напомнил я. – Слишком их много.
– Да, ты прав, – согласился болгарский царь и посмотрел на Феодора Ангела, который лежал на боку на земле и больше не рыдал.
Казалось, бывший деспот беспробудно спит, как отревевшийся ребенок.
Поняв ход мыслей Ивана Асеня, я сказал:
– Если прикажешь ослепить всех его солдат, больше никто не сдастся тебе в плен.
– Они клятву не нарушали, – произнес более важный для него аргумент царь Иван. – Значит, муку не должны принять. Бог дал мне знак и теперь проверяет, – продолжил он и, пока я пытался понять, что он имеет в виду, принял решение: – Я их всех отпущу.
– Какой знак? – полюбопытствовал я.
– Сегодня день Сорока Севастийских мучеников, а я как раз перестраиваю базилику, посвященную им, – ответил он. – Только сейчас вспомнил и понял, почему не сомневался в победе.
А что бы он вспомнил, если бы мы проиграли?!
17
Через три дня в долину прибыли болгарская пехота и боярское ополчение и мои арбалетчики и кибитки. Болгарские бояре теперь все были за царя Ивана Асеня. Победа сделал его национальным героем. За эти дни мы собрали и поделили трофеи. Большую часть доставшегося мне оружия, доспехов и лошадей продал по дешевке царю Болгарии. Ему надо оснащать армию, стремительно разраставшуюся. Тряпки и прочую ерунду загнали адрианопольским купцам, которые появились на следующее после битвы утро. До Адрианополя всего полдня пути. Купцы тоже считались эпирцами, что абсолютно не мешало им торговать с болгарами. Себе я оставил только самое лучшее, что сможем перевезти на судне и кибитках домой. В том числе и две сотни боевых коней, которые пойдут своим ходом и повезут в тюках часть добычи. Всё это было доставлено в Созополь, где будет дожидаться нас под охраной отряда из пятидесяти арбалетчиков. Слишком много там стало ценностей. Как бы не привели в искушение такие слабые души созопольцев.
Получили обещанное и латиняне. Я теперь для них самый важный человек в болгарской армии. Кто-то просветил их, что я был автором этой дерзкой атаки. К тому же, они были уверены, что я – бывший наемник, которому с помощью меча удалось подняться высоко. С такой мечтой идет по жизни каждый наемник. К тому же, я был родственником известного им Жоффруа де Виллардуэна-младшего, князя Ахейского. От наемников узнал, что мой тесть умер в прошлом году. Для Алики отец будет живым, пока я не вернусь домой.
Часть отпущенных пленников, около пяти сотен, сразу попросились на службу к царю Ивану. Среди них был и наш старый знакомый Алексей Тарханиот.
– Мне показалось, что ты в прошлый раз понял, что лучше не нападать на Болгарию, – поддел я ромея.
– Я и не нападал. Мне приказали привести пополнение. Собирался утром уйти в Адрианополь. Вы помешали, – рассказал он, кривя губы в виноватой улыбке.
Врет, конечно. Наверное, Феодор Ангел вернул ему имение, отнятое латинянами, за что потребовал отслужить. Поскольку у Ивана Асеня после победы появились грандиозные планы, для осуществления которых требовалась большая армия, Алексей Тарханиот был принят на службу командиром этих пяти сотен, большинство из которых составляли славяне. В итоге под знаменами болгарского царя собралось около восьми тысяч человек. С этим войском мы и двинулись к Адрианополю, который считался первым ключом к Константинополю. Вторым была крепость Цурул.
Во время перехода к городу Алексей Тарханиот пожаловался нам с царем Иваном:
– Феодор вел себя с нами, как с врагами. Его солдаты отбирали все, что понравилось, а деспот не слушал наши жалобы. За это господь и покарал его.
В плане набожности ромей не уступал царю. Они любили подолгу вести теологические дискуссии. Хохмы ради я подкинул им интересный вопрос, якобы заданный мне половецкими язычниками:
– Если бог всемогущ, способен ли он создать такой камень, который не сможет поднять?
Оказалось, что это верный способ поменять тему разговора на светскую.
Адрианополь был большим городом. По размеру и количеству жителей где-то посередине между Черниговом и Киевом. Под его стенами в тысяча двести пятом году болгарский царь Калоян нанес сокрушительное поражение крестоносцам, после чего расширение Латинской империи прекратилось. Город окружали три рва, каждый шириной метров семь и каменные стены высотой метров десять с множеством башен, круглых и четырех– и даже шестиугольных. На стенах стояли горожане, готовые защищаться. За последние два года они перешли из рук латинян к никейцам, а потом к эпирцам. Такие частые смены власти кого угодно озлобят. Штурмовать Адрианополь, не имея тяжелых осадных машин, было глупо. Оставалось осаждать долго и нудно.
Алексей Тарханиот подсказал третий вариант:
– Если царь Иван проявит милосердие и не тронет жителей и их имущество, они могут добровольно перейти под его руку.
– А если уменьшит налоги, введенные предыдущими правителями, то сделают это с еще большим удовольствием, – добавил я.
Иван Асень согласился с нами. Алексей Тарханиот с небольшой свитой был отправлен в город на переговоры.
Когда он отъехал достаточно далеко, я посоветовал царю Болгарии:
– Назначь его наместником Адрианополя.
– Он предаст меня при первой возможности, – возразил Иван Асень.
– Это сделает любой, кого ты сюда назначишь, – сказал я. – Этот, по крайней мере, усвоил, что воевать против тебя – себе дороже. Будь сильным – и все будут тебе верны.
Алексей Тарханиот вернулся часа через два с сообщением, что адрианопольцы с радостью станут подданными болгарского царя. Нам открыли главные, Константинопольские ворота, через которые Иван Асень въехал в город в сопровождении трех сотен своих бояр и двух сотен моих дружинников. Остальное войско встало лагерем у городских стен. Заходить внутрь царь им запретил. Болгары и половцы не были так милосердны к ромеям, как Иван Асень.
Внутри Адрианополь был похож на Херсон Таврический. Мощеные улицы с канализацией по краям, многоэтажные каменные дома на окраинах и в основном двухэтажные с большими дворами и садами в центре, дворец наместника в построенной еще римлянами цитадели, которую недавно подновили, обложив кирпичной кладкой. Кирпичи были темно-коричневого цвета, немного толще римских плинф, но уже тех, что будут делать в двадцатом веке.
Алексей Тарханиот на правах нового наместника устроил нам пир во дворце. Куда девался старый и кто им был – нам не сообщили. Впрочем, мы и не спрашивали. Пировали в большом зале с мраморными колоннами. Стол для избранных стоял отдельно, на помосте высотой не меньше метра, что позволяло смотреть на остальных пирующих сверху вниз. За двумя столами внизу разместилась почти весь пришедший с нами отряд. Справа сидели болгары, слева – русичи. Остальные пировали в солдатской столовой. Алексей Тарханиот сидел слева от царя Ивана, я – справа. Рядом с нашим столом стоял полный мужчина лет сорока с безволосым лицом евнуха, который первым пробовал все, что нам подавали. Посуда у царя была золотая, у нас с наместником – серебряная, у всех остальных – глиняная и стеклянная, но у каждого отдельная. Сперва подавали мясо, жареное и верченое: говядину, свинину, баранину, птицу. Поражало разнообразие соусов. К каждому мясу был свой. Мне сразу стало понятно, откуда пошла знаменитая французская кухня. Под местные соусы, действительно, можно было съесть даже дохлую кошку. Потом был перерыв, во время которого нас развлекали жонглеры и акробаты. Уровень исполнителей был повыше, чем в Андравиде. Царя очень позабавил гуттаперчевый мальчик лет десяти, который делал задний мостик и просовывал голову между ног, держась за них руками. Иван Асень наградил мальчонку золотой монетой, протянув ее через стол. Мальчишка взял монету, якобы положил ее за щеку, о чем свидетельствовал вздутие, а потом достал золотой из-под стоявшей на столе миски с обглоданными костями. Болгарский царь рассмеялся и дал мальчишке еще две монеты. Пацан хотел продемонстрировать второй фокус, чтобы заработать больше, но Алексей Тарханиот сделал недвусмысленный жест, после чего вся группа акробатов быстро покинула помещение. Затем начали подавать рыбу: жареную, вареную, соленую, вяленую. После второго перерыва, во время которого певцы восславили болгарских полководцев Ивана и Калояна, мы перешли к сладостям: засахаренным и засушенным фруктам, халве, сдобной выпечке на меду. Дальше просто пили, кто еще мог. Я ушел, потому что надоело слушать восхваления в адрес «нового императора всех болгар, валахов и ромеев».