– С чем же ты приехала ко мне? – спрашивал между тем Хеймир конунг.
– У меня есть хвалебная песнь для тебя, конунг, – ответила Ингитора. – И я была бы рада, если бы ты согласился ее выслушать.
– Это песнь твоего отца? Да, Скельвир хёвдинг всегда славился как один из лучших скальдов, каких мне доводилось слышать!
– Нет, конунг, эту песнь сложила я сама. Тебе судить, будет ли она достойна дочери Скельвира хёвдинга!
– Ты сама? – Хеймир конунг, при всей своей мудрой невозмутимости, был удивлен и даже немного подался к ней. – Признаться, давно уже в мою честь не складывали песен женщины ! Я уже давно стал думать, что стар для такой чести! Но с тем большей охотой я послушаю тебя! Прошу же, начинай!
И Ингитора начала песнь, которую сложила за время плавания:
Плыл по полю сельди [17]
Легкий лось полотен
Мачты мимо брегов,
Милых Фрейе гребня.
Слух приклонит Хеймир
К слову ветви света
Волн – прославлен конунг
Словом скальда ловким!
Тропы рысей долов
Ран кипели в пене:
Нес врагу погибель
Гаут брани храбрый.
Путь закрыл он Тору
Брани ратной славой
В поле – славься, Хеймир,
Словом скальда ловким!
Далее следовали еще две такие же строфы, и лица людей в гриднице отражали все большее и большее изумление. Ингитора начала прославление конунга с того подвига, который он совершил почти тридцать лет назад, когда она еще не родилась на свет, а сам отец ее был так же молод, как она сейчас. Но уже тогда он сопровождал молодого Хеймира ярла в том походе на Квиттинг, когда войско слэттов преградило дорогу Торбранду, конунгу фьяллей, и не позволило ему завоевать весь полуостров целиком. Битва тогда не состоялась, поскольку фьяллей слишком измучил год похода, но слэтты во главе с Хеймиром остались еще больше довольны своей бескровной победой. По рассказам отца Ингитора знала все, что тогда случилось; в хвалебной песни подробностей было и не нужно, но она знала, о чем говорит, и это придавало ее сочинению убедительность и смелость, которая в устах молодой девушки казалась прямо-таки поразительной! Кончалась песнь так:
Вождь дружине дарит
Жар полей оленя
Весел в стуке кубков
Скоро в добром доме.
Суль нарядов дружбы
Просит Игга грома
Шлемов – славься, Хеймир,
Словом скальда ловким!
Когда Ингитора окончила, еще некоторое время в гриднице стояла тишина. Даже Хеймир конунг, слышавший немало хвалебных песен в свою честь, был озадачен: длинная, безупречно составленная песнь из пяти полных вис с припевом служила драгоценным подарком, какого он совершенно не ожидал получить от молодой девицы. Имея жену и дочь, вечно окруженных роем более или менее знатных подруг, Хеймир конунг знал, чем заняты головки этих нарядных созданий. Песнь звучала прекрасно, и он едва верил, что ее действительно сочинила девушка.
А впрочем… Та девушка, что стояла перед ним, и впрямь была на это способна. Высокая, стройная, статная, в красном платье с золочеными застежками, она притягивала и не отпускала взгляд. Лицо, белое, с правильными чертами, с умным и смелым блеском глаз, подогретым всеобщим вниманием и сознанием успеха, сияло красотой и гордостью. Казалось, само пламя очагов освещает ее одну и тянется к ней, чтобы поиграть блеском в ее рыжеватых волосах. Сам Хеймир конунг, несмотря на почтенный возраст и мудрую уравновешенность, забыл уже о песни, любуясь той, что ее привезла, и сам вид этой гордой и пылкой красоты бодрил и согревал его кровь не меньше, чем звонкое волшебство прославляющих строчек.
– Это поистине замечательная песнь! – сказал наконец Хеймир конунг. – Если я удивлен, то… Но, впрочем, дочь Скельвира хёвдинга и должна быть хорошим скальдом… Пожалуй, такая песнь стоит большой награды!
Он снял с запястья золотое обручье и через геста передал его Ингиторе; она взяла обручье и надела на руку. Ничего другого она и не ожидала, хорошо помня, что при щедрости Хеймира конунга и искусстве ее отца подарки за стихи всегда были примерно такими.
– Но это просто невероятно! – Кюна Аста вскочила со своего места, подошла к Ингиторе и взяла ее за руку. – Чтобы такая молодая девушка сама… Неужели ты сама сочинила? Это поистине замечательное искусство! Я никогда в жизни не слышала, чтобы девушка сочинила такие хорошие стихи! Чтобы их было так приятно послушать!
Ингитора улыбнулась простодушному изумлению доброй женщины и ответила:
Долог путь до славной цели,
Благо ласке взоров чистых:
Встречу в радость превратила
Фрейя платья речью доброй!
Кюна Аста не сразу уразумела содержание простой полустрофы и даже оглянулась на мужа; но, видя, что конунг благосклонно улыбается, она сообразила, что это стих в ее честь, и пришла в еще больший восторг:
– Так это мне? Это про меня? – восхищенно и недоверчиво, как девочка при виде желанного яркого подарка, воскликнула она. – Правда? Это я – Фрейя платья? Это в мою честь? Как приятно! Конунг, значит, я тоже должна что-то подарить? Да? Ведь так полагается?
Хеймир конунг кивнул, уже не скрывая улыбки:
– Да, кюна, так полагается. Когда скальд произносит хорошие стихи, ему за это дарят золото, или серебро, или хорошую нарядную одежду, или дорогое оружие… Ну, тут оружие, пожалуй, ни к чему, но я не вижу, почему бы тебе не подарить деве-скальду хорошее красивое платье!
– Да, конечно! Сейчас! – Кюна словно бы хотела бежать сама, но передумала и махнула рукой какой-то из женщин:
– Рагнебьёрг, беги достань там из зеленого сундука мое платье, то, новое, которое синее с золотыми цветами на подоле! Нет, лучше красное с голубой тесьмой! И пояс, тот, голубой, с золотой вышивкой и с бусинками, знаешь – где он! Неси скорее сюда!
Женщина ушла, и только тогда дочь конунга подала голос:
– Пожалуй, кюна, лучше бы ты дала синее платье, как собиралась. Красное ведь у нее уже есть.
Вот уж кого Ингиторе не удалось поразить: острые, умные серые глаза конунговой дочери рассматривали ее скорее испытывающе, чем дружелюбно. Йомфру Вальборг была из тех, кто доверяет только привычному или хотя бы понятному, а Ингитора ни к тому, ни к другому не относилась.
– Но ей так идет красное! – Кюна опять посмотрела на Ингитору и всплеснула руками будто бы в изумлении. – К ее рыжим волосам красное подходит лучше всякого другого! И она такая красивая девушка! Правда, конунг? Правда, Вальборг?
– Когда девушка так красива и еще так умна, что сочиняет стихи, это и впрямь удивительно! – с каким-то недоверчивым намеком отозвалась йомфру Вальборг. Казалось, ей не нравится, что кому-то одному боги дали так много.
Ингитора пристально глянула на нее: похоже было, что конунгова дочь не одобрила ее появления, может быть, сочла гостью слишком самоуверенной. И тогда Ингитора сказала:
Словно Суль под сводом неба,
Блещет Нанна лент в чертоге.
Светел белый лик девичий —
Ветвь одежд, тебе привет мой!
– Ах! – Кюна Аста засмеялась от радости и чуть было не захлопала в ладоши. – Ах, Вальборг, вот и у тебя есть свой стих! Скажи, это ведь гораздо лучше, чем тебе тогда передавали от Адальстейна ярла!
Хеймир конунг быстро отвернулся, чтобы скрыть усмешку, а люди в гриднице засмеялись, вспомнив довольно-таки неуклюжие стихи, которые передавали йомфру Вальборг, с разрешения ее отца, послы от Адальстейна ярла, младшего брата барландского конунга. Весной Адальстейн ярл, один из возможных женихов, ожидался в гости, но его стихи конунговой дочери не понравились, и встречи она ждала без особого воодушевления.
– И тебе тоже! – ликовала кюна Аста, не замечая, что позабавила всех своим простодушием, и только радуясь, что ее дочь получила достойное восхваление своей красоты. – Как хорошо, как славно! Значит, и ты тоже теперь должна что-то подарить!
– Я подарю застежки к этому платью! – благосклонно отозвалась йомфру Вальборг. Она хоть и не прыгала от радости, но смягчилась и взглянула на Ингитору приветливее: раз уж странная гостья готова отнестись к ней почтительно, то и своим ответным долгом она считала благодарность и щедрость. – Этелахан, принеси застежки из бронзового ларца, те, круглые, серебряные, с чернью и позолотой. Скажи фру Рагнебьерг, она даст тебе ключ.
Одна из девушек поднялась и вышла, в дверях столкнувшись с женщиной, несшей красное платье. Но Ингитора не успела его разглядеть, потому что к ней вдруг подошел молодой человек, лет двадцати с небольшим, и весело воскликнул:
– Не может быть, чтобы из всей семьи меня одного обидели! Раз уж дева-скальд привезла полный корабль стихов обо всех моих родичах, могу я надеяться, что и про меня у нее найдется строчка-другая! Иначе было бы слишком обидно! Я – Эгвальд ярл, сын конунга. Неужели меня ты не посчитаешь достойным привета?
Одна из девушек поднялась и вышла, в дверях столкнувшись с женщиной, несшей красное платье. Но Ингитора не успела его разглядеть, потому что к ней вдруг подошел молодой человек, лет двадцати с небольшим, и весело воскликнул:
– Не может быть, чтобы из всей семьи меня одного обидели! Раз уж дева-скальд привезла полный корабль стихов обо всех моих родичах, могу я надеяться, что и про меня у нее найдется строчка-другая! Иначе было бы слишком обидно! Я – Эгвальд ярл, сын конунга. Неужели меня ты не посчитаешь достойным привета?
Ингитора улыбнулась ему: Эгвальд ярл обрадовался ей заметно больше, чем его сестра. Кроме того, он оказался так хорош собой, что не улыбнуться при виде него было просто невозможно. Не очень рослый, лишь чуть-чуть выше самой Ингиторы, он зато был так строен, так соразмерно сложен, так тонок в поясе, что всякий бы им залюбовался. Такие же золотистые волосы, как у сестры, у него вились целым облаком веселых кудрей, и он собирал их сзади в пышный хвост. Лицо у него тоже было красивое, с правильными чертами и маленькой горбинкой на носу, которая придавала ему какую-то особую тонкую прелесть, и Ингитора мельком подумала, что такими должны быть мужчины из страны светлых альвов. Светлые голубые глаза его смотрели на Ингитору с удивлением и дружелюбием, очень близким к восторгу. Он широко и открыто улыбался ей, и во всем его облике, в выражении глаз и голоса мелькало сходство с кюной Астой, и оттого сын Хеймира конунга сразу понравился Ингиторе больше, чем дочь. И она сказала:
Сын орла орлом родится,
Славу взять во власти смелых:
Речь учтива Тюра копий,
Сталью острый взор блистает!
Это выглядело так, будто все три стиха она сложила прямо тут же. Если бы ее спросили, она не стала бы этого отрицать. Но, право же, за два дня плавания у нее имелось достаточно времени, и она знала, конечно, что у Хеймира конунга есть жена, сын и дочь, с которыми ей чуть раньше или чуть позже приведется встретиться.
– О! Какой роскошный подарок! На меня как будто повеяло свежим ветром удачи! – восхищенно воскликнул Эгвальд ярл. Может быть, его восторг перед стихом был несколько преувеличен, но зато его желание сделать приятное Ингиторе дышало несомненной искренностью. – И уж я не буду спрашивать совета у конунга! Я и сам знаю, как положено платить за такие отличные песни! Подожди меня немного, я сейчас!
Не обращаясь ни к кому с поручениями, он поспешно выбежал из гридницы, провожаемый добродушными, любящими улыбками всех, в том числе и конунга. Вернулся он довольно быстро, и в руках его что-то блестело.
– Вот! – с торопливым ликованием, словно малейшее промедление грозило смертью, он на ладонях протянул Ингиторе золотое ожерелье. – Уж это будет не хуже, чем матушкино платье и застежки Вальборг! Это я добыл на Зеленых островах еще год назад и все это время хранил, как будто знал, что ты приедешь за этим! Тебе нравится?
– Это ожерелье гораздо длиннее моего стиха! – ответила Ингитора, разглядывая подарок и с трудом заставив себя оторвать от него взгляд, чтобы посмотреть на «дарителя злата [18] ». – Ты чересчур щедр, Эгвальд ярл.
Ожерелье казалось истинным чудом: из золотой проволоки были сплетены одинаковые плоские цветы со множеством лепестков, и даже крохотные золотые шарики пыльцы виднелись на их тонких тычинках. Между собой цветы соединялись золотыми бусинками, тоже узорными, а все вместе было достойно самой богини Фрейи в весеннем уборе!
Видар копий Вар веретен
Светом вод на песнь ответил,
Блеск волны разлил сиянье —
Благо скальду, ярлу слава!—
сказала она, и лицо Эгвальда ярла снова озарилось удовольствием. Ингитора тоже осталась довольна своей предусмотрительностью: возможность подарков она предполагала, а кеннинги дара и дарителя в своей звонкой пышности так неопределенны, что подходят к чему угодно и к кому угодно.
– Я буду рад, если это достойно тебя! – искренне сказал Эгвальд ярл и вложил ожерелье в руку Ингиторы. – Я и сам считал его замечательным сокровищем, но сейчас я так рад, что могу тебе его подарить!
– Наверное, ты хочешь отдохнуть с дороги? – спросила ее кюна Аста. – Я не знаю, Льюнгвэлир – это далеко?
– Ветер, помнится, в последние дни дул южный, значит, йомфру пробыла в пути неполных два дня, – ответил ей сам Хеймир конунг.
– Ну, два дня – это много! – решила кюна, сама из дома не выезжавшая ни разу за все двадцать два года, прошедшие со времен ее свадьбы. – Пойдем со мной! Пойдем, я прикажу дать тебе помыться, ты отдохнешь! До ужина у нас еще есть время!
На вечерний пир Ингитора явилась уже во всем блеске конунговой милости: в подаренном платье, с новыми застежками, с золотым обручьем Хеймира на руке и с золотым ожерельем Эгвальда ярла на груди. Все три вещи были уладской работы, из-за чего вызывали особенную зависть: в последние годы благодаря громким уладским походам Торварда конунга уладское золото широко прославилось в Морском Пути и стало мечтой всех щеголей. Уже весь Эльвенэс наполняли слухи о деве-скальде, и гостей собралось больше обычного. Все знатные ярлы, все прославленные воины конунга, все самые богатые торговцы явились на нее поглядеть. Сам Эгвальд ярл встретил ее радостным взглядом: он оделся в красивую, нарядную рубаху из голубого шелка с золотой тесьмой на вороте и на рукавах, на каждой руке появилось по несколько золотых колец, а на шее – золотая гривна, которой не было утром. Лоб он перевязал лентой с золотой вышивкой, а волосы распустил и походил на жениха на свадьбе: такой же смущенный и радостный. Она не знала, приписать ли себе его веселую взбудораженность, но многозначительные взгляды мужчин и женщин, которые те переводили с молодого ярла на нее, говорили, что она и впрямь произвела на него впечатление. И, видимо, не только своими стихами.
Через всю гридницу он не мог с ней разговаривать, и поначалу Ингитора довольствовалась беседой с соседками по столу. Кроме жены и дочери конунга за женским столом у короткой стены гридницы сидели фру Сванхильд, племянница конунга, и ее дочь фру Альвгейра, уже выданная замуж за одного из молодых ярлов. Кюна Аста любила, чтобы ее окружали жены и дочери тех, кто окружал ее мужа, и ее стол всегда сиял яркими цветными платьями, вышитыми покрывалами, золотыми застежками и ожерельями. Как говорил об этом Скельвир хёвдинг, на пирах у Хеймира конунга присутствуют и сами славные воины, и всё лучшее из их военной добычи.
Имена Хеймировых ярлов Ингитора знала от отца и могла сказать, чем каждый из них прославлен, притом припоминала такие подробности, каких не знали даже их жены. И уже скоро фру Хлодвейг, квиттинка родом, жена Хедфинна Остроги, с изумлением воскликнула:
– Можно подумать, йомфру Ингитора, что ты всю жизнь каждый день сидишь с нами за этим столом!
Ингитора улыбнулась ей и посмотрела направо: там сидели в ряд Рингольд ярл, Хедфинн ярл, Кьярваль Волчья Нога, Адальрад сын Аудольва, Велейв Горячий, Хладвир ярл из Камбенэса и другие; иные из них гостили в Льюнгвэлире и были ей знакомы, других она легко узнавала по точным и метким описаниям отца. И сам отец виделся ей среди них – такой же нарядный, благородно-уверенный, учтиво и мудро ведущий беседу… Слезы набегали на глаза, и Ингитора старалась отвлечься, чтобы не дать им выползти на щеки.
Видя, что его гостья довольна приемом, через некоторое время Хеймир конунг снова заговорил с ней.
– Я не хотел бы досаждать тебе расспросами, йомфру Ингитора, – начал он, – но пир наш был бы еще лучше, если бы на нем присутствовал твой отец Скельвир хёвдинг. Я знаю, что Рамвальд конунг пригласил его на зимние пиры в Винденэс и потому он сам не мог ко мне прибыть, но, может быть, у тебя есть какое-то поручение ко мне от него? Я спрашиваю тебя об этом, чтобы оказать ему честь: если я могу чем-то помочь славному Скельвиру хёвдингу, все будет сделано немедленно!
Своей ближайшей цели – оказать честь – Хеймир конунг немедленно же и добился, поскольку сотни уважительных и завистливых взглядов устремились к Ингиторе со всех сторон. Не о каждом сам конунг скажет, что готов сделать для него что угодно, притом прямо сейчас!
А у Ингиторы перехватило дух, на глазах снова заблестели слезы – конунг заговорил о том же, о чем так сладко и так больно думалось ей самой! Эта честь, завидная и заслуженная, была для нее ножом в груди: отца ее так любят и ценят, но его больше нет! Заново вспомнив об этом, она ощутила себя такой одинокой на этом пиру и такой несчастной!
– Я… У меня нет поручения от моего отца к тебе, конунг! – отрывисто, с усилием подавляя желание заплакать, ответила она. – Но… если ты готов выслушать, я расскажу тебе… с чем я приехала…
Все увидели ее изменившееся лицо; Эгвальд ярл, с тревогой глядя на нее, невольно поднялся на ноги, но опомнился и снова сел.