— Сегодня вечером у храбрых хорьков не будет вожака! — дерзко ответил парень, и его белые зубы сверкнули на солнце. Что-то при виде его зубов смутило Кархаса, но он не успел сообразить что. — Если ты не уйдешь отсюда по доброй воле!
— Я увезу сегодня твою голову! — закричал Кархас, начиная злиться. Черноволосый щенок был вдвое моложе его, а дерзок был не по годам.
— Увези хотя бы свою шкуру! — весело ответил Огнеяр. Он видел, что противник его злится, а именно это ему и было надо. — И эту дохлую морду, которая заменяет тебе голову.
— Могучий дух Кулема-Эляйн пожрет тебя! — в ярости от такого оскорбления закричал Кархас и бросился на противника с занесенным копьем. Это было священное копье волка Метса-Пала, прародителя личивинского племени Волков, и никогда оно не знало промаха в руках вождя.
— Тихо! — Смеясь, Огнеяр легко отпрыгнул в сторону, и конь Кархаса промчался мимо. — Куда же ты, великий и могучий хорек? Посмотри сюда!
Справившись с конем, Кархас обернулся и занес копье для броска. Но смех противника сбивал его с толка, в глазах мелькало то ли от солнца, то ли от ворожбы, но копье его пролетело в трех шагах от противника.
— Твоя дохлая морда слепа и беззуба! — крикнул ему Огнеяр. — Смотри, какими бывают волки!
И вдруг лицо его потемнело, глаза вспыхнули красным, как угли, нижняя часть лица двинулась вперед, уши торчком встали на затылке — и перед Кархасом оказался человек с волчьей головой. Та же осталась серая накидка с широким поясом, те же серебряные браслеты блестели на запястьях, но руки, сжимавшие топор, стали волчьими лапами. Общий крик ужаса и изумления пролетел над опушкой и над заборолом, люди не верили своим глазам.
Словно какая-то сила толкнула Кархаса в грудь, он свалился с коня прямо в снег, конь его с испуганным ржаньем помчался прочь. Личивинское войско, бросая оружие и забыв о своем вожде, с истошными воплями бежало к лесу и скрывалось за деревьями. А Кархас барахтался в снегу и не мог встать, волчья морда надвинулась ему на глаза и не давала смотреть.
— — Вставай, щенок! — слышал он низкий, нечеловеческий голос. — Ты ведь вышел на битву!
Кое-как стянув личину на затылок, Кархас встал сначала на четвереньки, потом на ноги. Человек-волк стоял в трех шагах от него, топор покачивался в опущенной лапе, но не оружие, а свирепая волчья морда на человеческих плечах внушала неодолимый ужас. Сам мир Сильных Зверей, мир Леса, которому личивины поклонялись и приносили жертвы, стоял против него во всей грозной силе.
— Теперь ты видишь, кто перед тобой! — доносилось из волчьей пасти. — Ступай в свою нору и не смей показываться в этих землях. В другой раз я сдеру с тебя и дохлую, и живую шкуру!
Боком, не смея пройти мимо человека-волка, Кархас на непослушных ногах кое-как проковылял, обойдя его стороной, пятился к лесу, боясь повернуться спиной. Волк тихо рыкнул сквозь зубы; Кархас пустился бежать со всех ног, не заботясь даже о своем достоинстве вождя, всепоглощающий ужас гнал его ледяной плетью, дыхание сбивалось, красные круги расходились перед глазами.
В город Огнеяр вернулся уже в человеческом облике. Покачивая топором, который ему так и не пригодился, он оглядел высокие, обитые железными листами ворота и подумал с беспокойством, а впустят ли его обратно. Эх, Дивий, все-то у тебя через голову! Один город нашел, где тебя в люди приняли, — и тут не удержался, волк из-под человечьей шкуры рвется! Не бывать тебе, как видно, человеком!
Но ворота раскрылись как по волшебству. Воротная стража, жители Велишина, кмети в молчании встречали Огнеяра, не зная, как к нему отнестись. Он спас их от дикого воинства, но не опаснее ли был он сам?
Князь Скородум торопливо шел ему навстречу.
— Видишь, почтенный, мне не понадобилась кольчуга! — весело крикнул Огнеяр еще издалека, и при звуке его человеческого голоса, уже знакомого и привычного, морщины на лбу Скородума несколько разгладились, на лице отразилось облегчение. Он поднял руку, будто хотел похлопать Огнеяра по плечу, но не решился.
— А ты хорошо сделал, сын мой, что прогнал его, не проливая крови! — сказал он, всматриваясь в лицо Огнеяра. А оно было таким же, как прежде, только волосы на лбу взмокли от пота и дышал Огнеяр чуть чаще обычного, словно и правда бился на поединке.
«Все равно я не стал бы жрать такую вонючую дрянь!» — подумалось Огнеяру, но это была волчья мысль, застрявшая в человеческой голове, и он промолчал.
Видя, что их князь приветлив с оборотнем, вели-шинцы опомнились от боязливого удивления, загомонили, стали благодарить Огнеяра. Скородум увел его назад в терем, велел подать пирогов и меда, и Огнеяр накинулся на еду, как настоящий волк. Даже неполное превращение отняло у него немало сил, и теперь он был очень голоден. Скородум сидел рядом и с интересом смотрел, как он ест. И Огнеяр опять вспомнил Милаву, свою первую встречу с ней, пирог в ее протянутой руке.
— Что ты так смотришь, почтенный? — не переставая жевать, спросил он, надеясь отвлечься разговором. — Ты думал, что теперь я ем только сырое мясо?
— А ты можешь его есть? — с детской любознательностью спросил Скородум.
— Могу. Но только когда у меня волчьи зубы и волчий желудок. То есть когда я совсем волк.
— А тебе не трудно было превратить одну голову? — продолжал расспрашивать Скородум, но Огнеяра почему-то совсем не раздражали его вопросы. — Я не слышал об оборотнях наполовину. Говорят, есть где-то люди с песьими головами, но это, наверное, пустые байки.
— Брехня собачья! — подтвердил Огнеяр. — А одну голову трудно превратить. Труднее, чем целиком. Через плетень, скажем, прыгать не велик труд, а вот попробуй с размаху на верхний край запрыгнуть и удержаться!
— А еще говорят, надо нож в пень воткнуть и через него кувыркнуться. Правда это? — снова спросил Скородум.
— Брехня собачья, — повторил Огнеяр с истинно волчьим презрением к собакам и к пустой брехне. — Дух звериный в себе в кулак собрать надо. Не через пень надо кувыркаться, а через себя самого. Кому дано богами — тот и через горшок обернется. А кому нет — только на нож напорется, да и все.
Скородум слушал его с той детской любознательностью, которая и наградила его мудростью долгой жизни. Сидящий перед ним смуглый черноволосый парень с белыми звериными клыками оседлал, казалось, саму грань миров, мира людей и мира Леса, его глаза были открыты в оба эти мира сразу. Те, кого пугало и отталкивало все чужое, видели в нем только звериную половину и боялись его, забывая, что вторая половина в нем — человеческая. Он не человек и не волк, он — оба сразу, и даже Скородуму нелегко было взять это в толк. И все же он благословлял судьбу за эту встречу, открытое окно за грань миров. Не каждому выпадает встретить такое, а понять — еще меньшим.
— Но как же ты это делаешь? Я внимательно наблюдал за тобой, но не заметил ничего.
— Не хочешь ли попробовать, почтенный? — Огнеяр насмешливо посмотрел на старого князя. — Не пробуй лучше. В твои года — совсем нехорошо. Все кости ломает и по-иному перекручивает. Чем старше человек, тем ему труднее. Наш чародей чуроборский, Двоеум, мне маленькому еще говорил: «Рубаху переменить — и то труд, а то не рубаха — шкура!»
Впервые в жизни Огнеяр охотно рассказывал о том, о чем раньше всегда молчал и не говорил даже с матерью. Он верил, что Скородум поймет его. Может быть, даже поможет самому понять себя.
— Трудно себя самого переменить, — помолчав, добавил он. — Больно поначалу. А потом ничего. Если надо. А вот когда чужая ворожба ломает — вот тогда плохо, ой плохо!
Огнеяр зажмурился и покрутил головой, вспомнив о превращенной свадьбе. Как они там теперь, Моховики и Вешничи? Чего еще придумает Князь Волков? И что с ней, с Милавой?
— Это и не с оборотнями бывает! — вдруг погрустнев, сказал Скородум. Но Огнеяр не понял, о чем он.
— Вот кого ты, почтенный, сыном назвал! — сказал Огнеяр, все еще думая о своем.
— А я и правда мог бы быть твоим отцом, — ответил Скородум, в свою очередь удивив Огнеяра. — По крайней мере, отчимом. Двадцать лет назад я был женихом твоей матери. Конечно, после Огненного Змея об этом и говорить было нечего. Моя родня велела мне забыть о ней. Моя мать сказала: «Не пытайся отнять у Велеса то, что он выбрал для себя». Все боялись, что твоя мать и ты принесете мне несчастье. Я женился на Вжелене, у нас дочь, но мне часто кажется, что я до сих пор…
Он запнулся, не решившись сказать о чем-то, но Огнеяр не заметил — он был слишком потрясен. Этот человек мог бы быть его отчимом. Он бы растил его и учил быть человеком — то, чему Огнеяра не учил никто.
— Я был тогда молод, но умен и всегда слушался старших, — уныло прибавил Скородум. — Они, конечно, были правы. Но я был дурак, что послушался их.
Огнеяр ничего не ответил, но в душе был с ним полностью согласен.
На другое утро возле леса снова показались личивины. Поднявшись на забороло, Огнеяр разглядел уже знакомую фигуру Кархаса, а рядом с ним существо, одетое целиком в волчьи шкуры, обвешанное клыками, самое меньшее, от пяти волков. В руках, а вернее, в лапах существо держало бубен и какую-то высокую палку с волчьим зубастым черепом. Видно, это был личивинский кудесник. Провожало их несколько воинов, державших оседланного коня.
— А вся толпа где же? — переговаривались вели-шинцы на стене. — Видать, в лесу затаились.
— Но там никого нет! — удивленно воскликнул Огнеяр, принюхавшись к ветру. — В лесу нет людей.
— Ты уверен? — Скородум тоже удивился.
— Ветер мне в лицо от леса. На несколько верст нет больше ни одной вонючки.
Кархас и кудесник тем временем направились к воротам. Скородум вышел вперед.
— Эй, где вожак? — закричал Кархас, и все удивились, что сегодня он обошелся без толмача. — Мы хотим говорлить!
— Я здесь! — отозвался Скородум. — Я хотел бы, дети мои, чтобы сегодня вы были поумнее вчерашнего.
— Где тот, кто вчера был твой сын? — закричал ему кудесник. — Он нужен нам.
— Вот он я! — Огнеяр поднял руку, чтобы его было легче заметить снизу. Он сразу подумал, что это гости опять к нему. — Признали?
— Да, мы признали! — ответил Кархас, и оба личивина разом поклонились. По заборолу пробежал удивленный гул: никто никогда не видел, чтобы личивины кланялись.
— Мы признали, кто ты есть такой! — закричал кудесник. — Вчера ты открыл нам твое лицо. Ты — великий священный волк Метса-Пала. Ты пришел снова для радости твоих детей. Мы — твои дети, а ты — наш великий отец. Весь народ метсане рады, что ты пришел снова. Будь наш вожак, как был в старые годы. Народ метсане поклоняется тебе! Мы привели тебе коня!
Личивинские воины вывели вперед коня, покрытого волчьей шкурой.
— Прими его и прими твой народ! — закричал Кархас. — Води нас в битву и на охоту!
Гул на стене стих; все ждали ответа Огнеяра. А он молчал в изумлении. Вот его и нашел княжеский стол, нашел там, где он вовсе не искал. Его зовут быть . князем личивинов! Живой прежний князь по доброй воле уступает ему свое место! На миг Огнеяру показалось, что племя Волков и правда больше подходит для него, чем дебричи-говорлины. Но остаться жить в глухих лесах? А мать? Перевезти ее сюда? И оставить Чуробор Неизмиру со Светелом?
Все эти мысли стрелой пролетели в голове Огнеяра. И, глядя на священного коня и священное копье личивинского князя, которое ему протягивали, он со всей остротой и ясностью осознал, что должен получить чуроборский стол своего деда и прадеда. Долгие последние месяцы это убеждение зрело в нем и теперь вспыхнуло, как молния, освещающая пространство на много верст вокруг. Его место — в Чуроборе. И его дорога — туда, даже если путь к дедовскому столу прегражден священной рогатиной по имени Оборотнева Смерть. Это его путь, его благо и его зло, которого ни у кого не отнять и никому не передать. Быть князем трудно, но если он родился наследником чуроборских Славояричей, от этого наследства ему так же не уйти, как не выскочить из этой шкуры с волчьей шерстью на спине.
— Я рад, что дети лесов признали меня! — медленно и важно ответил он личивинам. Он сам не знал, откуда у него берутся эти слова и этот голос, где-то в дальнем уголке его глубокой и темной натуры проснулся, может быть, сам первый волк-прародитель. — Но мой путь по земле еще не кончен. Меня ждут долгие дороги, прежде чем я смогу войти в круг моих детей. Ждите меня. Я еще вернусь к вам. Я показался вам вчера для того, чтобы вы знали о моем новом рождении. Но время еще не пришло. Я благословляю вашу охоту, звери сами будут бежать на ваши копья. Ждите меня. Я еще приду к вам. А пока возвращайтесь в свои земли. И расскажите всем — великий Метса-Пала вернулся!
— Мы будем ждать! — закричал кудесник. — Твой конь и копье будут ждать.
— Пусть храбрый Кархас носит мое копье и ездит на моем коне! — позволил Огнеяр с истинно княжеским величием. — Он достоин их, пока я не приду за ними сам.
— Нет равного тебе, великий Метса-Пала! — радостно завопил Кархас. Теперь пусть кто-нибудь попробует отобрать у него копье вожака — ведь его дал ему сам священный волк-прародитель!
Огнеяр милостиво распрощался с личивинами, и они скрылись в лесу. А их новоявленный князь и священный прародитель сел прямо на пол на забороле и вытер рукавом мокрый лоб. Ясное осознание собственной судьбы, пришедшее ему в эти мгновения, потрясло и утомило его почти так же, как самое первое превращение четырнадцать лет назад.
Скородум участливо присел на корточки рядом с ним, потрясенные всем увиденным кмети и велишинцы толпились вокруг, но было тихо.
— Что это я им наговорил? — удивленно спросил Огнеяр у Скородума. Он выглядел как человек, неожиданно проснувшийся от яркого небывалого сна.
— Ты все правильно говорил, мальчик мой! — Скородум взял его за плечо и по-отечески пожал. — Мне было бы больно, если бы ты променял стол твоего деда на их лесные владения. Но было бы глупо отказаться от чести, раз уж им хочется видеть в тебе священного волка.
— Значит, я правда должен идти в Чуробор? — Огнеяр посмотрел в лицо Скородуму, угадавшему его мысли.
— Правда! — убежденно ответил старый князь. — Я все понимаю, мой мальчик. Я знаю Неизмира. Просто так он тебе ничего не отдаст. Но ты возьмешь то, что тебе принадлежит по праву. Ты сможешь. Я достаточно узнал тебя за эти дни.
— Но меня… — Огнеяр хотел сказать про Оборотневу Смерть, но отвел глаза. — Меня там не считают человеком. Все меня боятся. Меня зовут волком.
— Докажи им, что ты еще и человек. Ведь это так и есть.
Огнеяр с вопросом и надеждой заглянул ему в глаза. Скородум закивал, глядя на него с печалью и отеческой любовью.
— Спасибо тебе, — устало сказал Огнеяр. — Я сам иногда не знаю, кто я такой. Трудно жить на грани миров. Быть волком с волками и человеком с людьми. Особенно когда люди видят во мне волка, а волки — человека. В Чуроборе меня зовут волчьим выродком, а у волков — двуногим… — Огнеяр не договорил, из горла его вырвался короткий хриплый рык, и Скородум догадался, что на языке волков это какое-то грубое ругательство.
— Тебе трудно, — печально согласился Скородум. — Но ты помни: без тебя эти миры никогда бы не встретились. Возьми из каждого ту силу, которую он может тебе дать. И тогда ты будешь не человеком и не волком, а будешь самим собой.
Огнеяр ничего ему не ответил, задумчиво покусывая нижнюю губу блестящим волчьим клыком. Иной раз быть самим собой — самое трудное дело.
Глава 7
Огнеяр оставался в Велишине еще пять дней — отправляться в путь за княжеским престолом в дни безвременья между старым и новым годом было бы безумием. Но едва первый день месяца просинца[88] положил начало новому годовому кругу и обновленный лик Светлого Хорса зажег блеском снега, Огнеяр со своей Стаей покинул Велишин.
Своим появлением в Хортине он весьма огорчил боярина Тучу, который уже начал мечтать о том, что Дивий со Стаей сгинул в личивинских лесах и никогда не вернется. Его рассказ о знакомстве с князем смолятичей боярина тоже не порадовал: теперь Скородум знает, кто наследник Гордеслава на самом деле, и случайная гибель Дивия, если это вдруг произойдет, не останется незамеченной. Может, глиногорский князь и не станет открыто вмешиваться в дела соседей, но пойдут разговоры… А Туча знал, что разговоров князь Неизмир боится не меньше, чем открытой вражды.
Скоро старый боярин заметил, что Дивий вернулся другим. Он стал более замкнут, более молчалив и менее задирист, чем был каких-то семь дней назад. Как дерево с корнями из земли, он безжалостно выдернул боярина из уютного Хортина, не дав ему даже допраздновать новогодье, и повел полюдье назад. Поднявшись по Белезени на несколько переходов, полюдье свернуло на Стрем и стало подниматься по нему. Дойдя до истока второй из дебрических великих рек, полюдье лесами переходило на Глубник и снова спускалось к Белезени, на слиянии которой с Глубником стоял Чуробор.
Путь этот занимал почти два месяца. И Огнеяра словно подгоняла какая-то тайная мысль: он торопился, нигде не останавливался больше чем на один день, охотился со Стаей ровно столько, сколько нужно было для прокорма дружины. И Туча, поглядывая на него, беспокоился все больше. Лучше бы Дивий оставался таким, как прежде. А теперь никто не знал, что от него ждать.
Для княгини Добровзоры это была самая беспокойная зима из всех пережитых ею после явления Огненного Змея. Много дней после Макошиной недели она ждала сына, подолгу не спала ночью, прислушиваясь, не раздастся ли за воротами победный вой Стаи, возвещающий о возвращении с лова. Но ночь за ночью проходила в тишине, и княгиня тревожилась все сильнее.
Через несколько дней после Макошиной недели вместо Огнеяра вернулся Светел, которого ждали из полюдья только месяца через четыре. Добровзоре сказали, что он не то захворал дорогой, не то привез спешную весть, но она ничему не поверила. Одно было ясно — прилежный княжеский брат бросил полюдье неспроста. Не слушая слов, княгиня пристально наблюдала за мужем. Перед возвращением Светела Неизмир был мрачен и замкнут, а после того стал странно, лихорадочно оживлен, то собирал гостей и пировал в гриднице до утра, то по целым дням не выходил из опочивальни. Добровзору он явно избегал, и она не находила себе места от тревоги — не за себя, а за сына. За двадцать лет она убедилась, что мрачность и веселье Неизмира связаны только с Огнеяром. Она знала все то, что Неизмир старался от нее скрыть — и его ненависть к пасынку, и его страх перед ним.