Двоеум ушел, а Огнеяр так и просидел остаток ночи, глядя в огонь и видя в нем красные отблески глаз Подземного Хозяина. Из всего сказанного чародеем в его памяти задержалось только одно: «Волки — звери живучие». Не вдаваясь в рассуждения о судьбе, Огнеяр был уверен в одном: даром себя зарезать он не даст даже трижды священной рогатине.
С раннего утра чуть не весь Чуробор толпился на торгу перед воротами детинца. Здесь при важных случаях собиралось вече, здесь располагалась возле стен детинца площадка чуроборского святилища. Его называли Княжеским, чтобы не путать с Велесовым на горе Велеше. Полукругом стояли в нем резные идолы богов, богато отделанные лучшими умельцами князя Радогора, деда Гордеслава. В середине высился идол Сварога, Создателя Мира, с золотой чашей Небесного Огня в одной руке и кузнечным молотом в другой, с золотым ключом от истоков Небесной Воды на поясе. По сторонам размещались идолы его детей — Стрибога[93] в четырехрогом шеломе, Отца Света Дажьбога, Перуна Громовика, Матери Всего Сущего Макоши, Светлой Лады. Последним в ряду был Велес, Отец Стад. Он не принадлежит к роду небесных светлых богов, но и без него не будет Мирового Порядка, он тоже заслуживает свою долю жертв и восхвалений, и долю немалую.
На площадке святилища, словно стая черных ворон, суетились волхвы из Велеши. Возле жертвенника разложили большой костер, перед ним два поменьше, в нешироком шаге один от другого. Привязанный к резному крепкому столбу, тревожно ревел откормленный рыжий бык с белым пятном на лбу. Князь Неизмир прислал его для жертвы. Совершалось невиданное дело: сын княгини должен был силой оружия снять с себя обвинение в злой ворожбе.
Места получше любопытные чуроборцы занимали еще с ночи, лезли на тыны, на крыши ближних дворов. На вечевой степени[94] толпились бояре, сам князь Неизмир сидел в резном кресле. В толпе бояр и посадских старост стояли и три белезеньских старейшины: Берестень, Взимок и Горята. Смущенные гулом и тысячами глаз огромной пестрой городской толпы, в которой им и безо всякого суда было не по себе, они все старались спрятаться за чужими спинами, но княжеские кмети бережно и незаметно оттирали их опять к внешнему краю вечевой степени. Князь распорядился держать трех жалобщиков на глазах у толпы, чтобы никто не забыл, ради какого дела затевался божий суд.
Но для толпы дело не начиналось и не кончалось превращением в волков какой-то свадьбы и смертью никому не известной девушки. Речь шла о Дивии, о внуке князя Гордеслава, который сам стал бы чуроборским князем, если бы не родился оборотнем. Про свадьбу и девушку не все и помнили, но все знали: этот божий суд решит участь Дивия. Боги решат, имеет ли он право жить среди людей или достоин смерти.
Сначала верховный волхв из Велеши, Провид, воззвал к Перуну, хранителю небесной справедливости и вершителю небесного суда, а потом одним умелым ударом древнего жертвенного ножа убил быка. Волхвы уложили тушу на широкий плоский камень-жертвенник.
По толпе пробежал возбужденный гул: привели самих противников.
Первым на площадку святилища ступил Светел. В белой рубахе, в синем кожухе на белом горностаевом меху, в красных сапогах с золотым шитьем, светловолосый, высокий и статный, он казался живым воплощением доблести и правды. Каждый, кто следил за ним, желал ему победы и верил, что боги оправдают дело, ради которого он вышел на битву. У женщин замирало сердце при мысли о том, что сейчас этот красавец встанет лицом к лицу со злобным оборотнем, желающим его погубить.
Светел бестрепетно прошел через очищающий можжевеловый дым между двух костров, зачерпнул небольшой серебряной чашей крови жертвенного быка и вылил ее в священное пламя перед ликами богов. «О Праведный Перун, Отец Небесной Правды, помоги мне! — беззвучно шептал он. — Дай мне победу над оборотнем!» Он верил, что боги оправдают его в этом поединке, что правда за ним. Разве не достойное дело — избавить мир от злобного порождения подземелий? Разве не Дивий двадцать лет отравляет жизнь Неизмиру, разве не он желает гибели князю? Разве не он стоит между ним, Светелом, и чуроборским столом? Про жалобщиков с Белезени Светел почти не помнил, вернее, старался забыть. Стоило ему вспомнить о них, как в мыслях его тут же вставал образ Горлинки. Все-таки он причинил зло хозяевам Оборотневой Смерти — пусть невольно, но лишил их невестки. Но он ли виноват, что она простудилась в лесу? Он сам был с нею там и остался здоров. Судьба! Но, как ни убеждал и ни успокаивал себя Светел, мысль о Горлинке смущала и тревожила его. И он загонял ее подальше — со смущенной душой нельзя выходить на божий суд. Потому он и отдан на волю богов — победит тот, кто знает свою правоту.
— Благословите мое оружие, Праведный Перун, и ты, Отец Небесного Огня! — громко сказал Светел и по очереди склонил клинок Оборотневой Смерти к подножиям идолов Перуна и Сварога. Это уже назначалось не богам, а тем сотням ушей и глаз, наблюдавшим сейчас за ним. — И пусть исход поединка вершит ваша воля!
Он отошел, давая место своему противнику. Огнеяр смотрелся рядом с ним как темный вечер после светлого дня. Он даже для такого случая не изменил своей волчьей накидке, обтертой о сучья сотни лесов и опаленной искрами сотни костров, и башмакам из простой коричневой кожи. Серебро блестело на его поясе и на запястьях, он двигался ловко и бесшумно, всем видом оправдывая свое прозвище — Серебряный Волк.
Площадь встретила его молчанием, словно была пуста, но слух Огнеяра улавливал взволнованное дыхание сотен и сотен людей. Все желали победы Светелу, но при виде Огнеяра усомнились: весь его облик говорил о силе и непримиримости. Затаив дыхание, все ждали, как он пройдет очищение, как принесет жертвы, что скажет богам. Всем казалось, что светлые боги должны отвергнуть сына Подземной Тьмы прямо сейчас, не позволить ему поднять оружие. Как посмеет он предстать перед их ликами?
Огнеяр был спокоен не только снаружи, но и внутри. Именно то, чего он вчера вечером испугался — его уязвимость, — теперь подбадривала его. Сейчас он был таким, как все люди, Светел так же мог убить его, как и он — Светела, совесть его была чиста. И он верил, со всей страстью своей огненной души верил, что светлые боги не отвергнут его и не лишат своей справедливости.
Не морщась и не кашляя от пахучего можжевелового дыма, он прошел меж священными кострами, и по торгу прокатился гул. Огнеяр склонился к луже крови, натекшей возле камня-жертвенника из туши быка, прямо ладонями зачерпнул еще теплой густой крови, руками внес ее в огонь и неспешно разжал ладони. Густые темные струи медленно стекали в пламя с его пальцев. Лицо его оставалось спокойным, и народ на площади гудел все громче, потрясенный и смятенный, не зная, что об этом подумать.
Огнеяр подошел к полукружью идолов, держа топор в опущенной руке, и медленно двинулся вдоль ряда, вглядываясь в строгие деревянные лики. Лучше всех на площади он знал, что сами боги — не здесь, но здесь были их глаза и уши.
— Великая Мать! — негромко говорил он, остановившись ненадолго перед крайним идолом Макоши, и велешинские волхвы напряженно прислушивались, стараясь уловить слова оборотня. При всей их мудрости он был ближе к богам, чем они. — Ты позволила мне появиться на свет, дала моей матери выносить меня и родить, как всякая женщина рождает свое дитя. По рождению я равен всему людскому роду. Разве я сам выбрал себе отца и волчью шкуру? Ты, Хозяйка Судьбы, дала мне его. И если от рождения во мне было зло, ты знаешь — я не хотел его умножать.
Мать Всего Сущего промолчала, только чуть слышно вздохнула. Огнеяр шагнул дальше.
— И ты, Праведный Перун, не отворачивайся от меня, — заговорил он, остановившись перед другим идолом. — Раньше ты не отвергал меня и не раз дарил мне победы в битвах. А сегодня я даже не прошу победы — ты сам отдашь ее достойному.
Возле самого большого идола Огнеяр остановился и замер, глядя в строгий бородатый лик. Он не знал, что сказать Отцу Богов. Ему показалось, что теплые искры пробегают по его рукам — ожил огонь, данный Отцом Небесного Огня. Огнеяр счел это хорошим знаком и шагнул к другому сыну Сварога.
— А перед тобой я виноват, Пресветлый Дажьбог. Я убил волка. — Огнеяр низко склонил черноволосую голову к подножию Отца Света, и никто на торгу не понял, почему именно его оборотень почитает больше других. — Я отнял у тебя одного из твоих стад. Но я не верю, что ты позволил ему взять эту девушку, которая родилась человеком и не хотела быть волком.
— Тебя, Светлая Лада, я ни о чем сейчас не прошу. — Огнеяр незаметно улыбнулся, и идол богини, украшенный резьбой в виде березовых ветвей в листве, тайно улыбнулся ему в ответ. — Ты уже дала мне твои дары.
— А ты, Отец мой… — В последний раз Огнеяр остановился перед Велесом. — Ты знаешь обо мне гораздо больше, чем я сам знаю о себе. И попрошу я тебя об одном. Ты послал меня в мир ради битвы — так не дай мне убить не того, кого надо.
— А ты, Отец мой… — В последний раз Огнеяр остановился перед Велесом. — Ты знаешь обо мне гораздо больше, чем я сам знаю о себе. И попрошу я тебя об одном. Ты послал меня в мир ради битвы — так не дай мне убить не того, кого надо.
Поклонившись, Огнеяр отошел от идолов к свободному пространству, где его уже ждал Светел. Опустив к ноге топор, Огнеяр сбросил пояс, стянул накидку. Сейчас, когда ему предстоял самый важный, может быть, поединок в его жизни, в нем опять заговорили разом зверь и человек, он хотел бы соединить силу и ловкость зверя с рассудком и умениями человека и сам не понимал, в каком мире находится, в человеческом или в зверином. Как зверю, ему мешала одежда, он хотел бы остаться так, как сотворила его Макошь. Он сжал в ладони рукоять топора и на миг растерялся, не помня, как им пользоваться. В нем ожили порывы зверя, который дерется когтями и зубами. Словно лишний груз с ладьи в бурном море, какая-то сила сбросила с него все мысли воспоминания и чувства, кроме одного — готовности драться и стремления выжить. Прикусив белым клыком нижнюю губу, он смотрел на своего противника — на священную рогатину Оборотневу Смерть. Его смерть.
— Да вершат боги свой справедливый суд! — возгласил верховный волхв и поднял древний жертвенный нож, на лезвии которого темнела кровь быка.
Удивительный это был поединок, даже самые старые воины не помнили такого. Никто не знал, почему у противников не равное, а столь различное оружие, но и спросить никто не смел. Светел нападал и пытался достать Огнеяра клинком рогатины, а тот только уклонялся, ловко ускользал из-под ударов, следя краем глаза, чтобы не выйти за отмеченный край площадки. Топором он только отбивал особенно опасные удары, а сам не мог приблизиться к противнику — мешало длинное древко. Это напоминало схватку человека со зверем. Толпа встречала многоголосыми возгласами каждый удар, в них было разочарование, что оборотень опять ускользнул. А княгиня Добровзора, сама бледнее снега, прижимала руки к груди и молилась не словами, а одним отчаянным криком души — криком матери, на глазах которой гибель ищет ее дитя.
Огнеяр прыгал из стороны в сторону, извивался, как зверь, звериными были все его движения, на смуглом лице появилась странная усмешка, блестели белые зубы с двумя выступающими клыками. Окажись здесь случайный человек, ничего не знающий об этом поединке и противниках, и тот понял бы, что один из них — нечисть.
Светел никак не мог достать, даже задеть противника острием и начинал злиться. Нельзя же вечно гонять его по площадке! Общее напряжение становилось нестерпимым, нужно было кончать. Хотя бы достать, хотя бы задеть его, увидеть темную кровь оборотня!
Собрав все силы, Светел вдруг прыгнул прямо на Огнеяра, выставив вперед наконечник рогатины, а у оборотня за спиной начиналась площадка идолов и кончалось место, отведенное для битвы. Острый клинок из черного железа ринулся прямо в грудь Огнеяра и ударил, площадь разом вскрикнула. Огнеяр ощутил страшный толчок, опрокинувший его на землю; он сам не понял, что с ним случилось, но вдруг вскочил снова, словно подброшенный невидимой волной, и встал не на ноги, а на четыре лапы. Даже не осознав собственной перемены, брошенный вперед чужой решительной волей, он прыгнул на противника в зверином стремлении отомстить за собственную смерть. У него оставались считаные мгновения, пока тело не заметило смертельной раны, а разум больше не призывает беречь силы, потому что терять уже нечего.
Площадь закричала в ужасе: только что наконечник рогатины ударил в грудь человека и тут же волк серой молнией бросился на Светела, минуя опущенный клинок. Не ждал этого и сам Светел; он ощутил, как клинок ударил в тело противника, ликование — достал! — вспыхнуло в нем, и вдруг сильные лапы толкнули его в грудь и опрокинули на землю, перед лицом его оказалась оскаленная морда волка с горящими красными глазами. Не было оружия, бесполезно лежала рядом священная рогатина. Светел ощущал у себя под боком конец ратовища, но взять его в руки не мог и знал, что не успеет. Оскаленные зубы были возле его горла, и он закрыл глаза, чтобы не видеть этого красного пламени звериных глаз. Вся его жизнь вдруг сжалась в те несколько мгновений, которые нужны этим зубам, чтобы добраться до его горла. «Силой не бери ее! — как последний проблеск вспыхнули в сознании слова Двоеума. — Тогда рогатина силу утратить может!» Он обидел хозяев рогатины — погубил их невестку. И вот рогатина отплатила ему за это.
Светел ждал, но страшные зубы не касались его открытого горла. Толпа исчезла, во всем мире остались они втроем — он, оборотень и бесполезная священная рогатина.
Вдруг горячая тяжесть на его груди ослабла. Волк поднялся, как-то нелепо, боком перекатился через себя и снова стал Огнеяром. Сидя на земле рядом с лежащим Светелом и Оборотневой Смертью, Огнеяр недоуменно оглядывал себя. Он ведь видел, как черный наконечник летел в него, а ему было некуда деться; он помнил ощущение страшного удара, словно его с размаху толкнули бревном. Но где же рана в груди, где кровь, где его, оборотнева, смерть? На нем не было ни царапины, ни капли крови не выпила из него священная рогатина.
А Светел лежал на спине, запрокинув голову и закрыв глаза. Он тоже считал себя мертвым, как только что, в миг последнего прыжка, считал себя сам Огнеяр.
Огнеяр не понимал, почему остался жив, почему от его крови отказалась знаменитая и страшная Оборотнева Смерть. Но одно он помнил бы и в полном беспамятстве — поединок нужно довести до конца. Он подхватил с земли свой топор и приложил лезвие к горлу Светела. Не зубами же в самом деле…
Опомнившаяся толпа закричала, дрогнула, но никто не двинулся с места. Это божий суд.
— Ну, Светлый-Ясный! — хрипло окликнул Огнеяр, тяжело дыша и все еще плохо понимая, в каком из миров он сейчас. — Говори-ка: кто Моховушку обещал княгиней сделать? Я или ты?
— Я, — не открывая глаз, коротко выдохнул Светел. Перед ликом смерти никто не лжет.
Огнеяр тяжело поднялся на ноги, провел рукой по лбу. Он стоял, а противник его лежал на земле — исход божьего суда был ясен.
— Вставай, — устало сказал Огнеяр. — Нечего лежать, належался.
Он не чувствовал больше ни злобы, ни вражды, только усталость и равнодушие. Он собирался умереть или убить — но боги не захотели смерти, и он остался как потерянный, так и не узнавший, где его место и чего он стоит.
— Я пришел в мир ради битвы, — сказал Огнеяр, обращаясь к лежащему противнику, словно объяснял ему. — Я всю жизнь ищу — с кем. И это не ты. Но запомни — пока я жив, тебе чуроборским князем не бывать. Клянусь Пресветлым Хорсом!
И он вскинул вверх руку с топором, призывая в свидетели клятвы небесного покровителя всех волков. Широкое стальное лезвие ярко блеснуло, толпа в ужасе ахнула, словно над ее общей головой поднялось это грозное оружие.
А Огнеяр поднял с земли Оборотневу Смерть и пошел прочь с площадки божьего суда. Оружие противника по праву принадлежало ему. Он сам не знал, зачем ему нужна Оборотнева Смерть, но какое-то неведомое чувство приказало ему взять ее. Вот она, священная рогатина, способная убить любого оборотня, о которой он думал в последние четыре месяца не меньше, чем жених думает о невесте. Теперь Огнеяру казалось, что ради встречи с ней он и ехал в Чуробор, что он добыл ее в битве, как невесту, и теперь она принадлежит ему. Может быть, в этом тоже — судьба.
Толпа молча расступалась перед ним. Всем казалось, что произошла нелепая, страшная ошибка. Боги ошиблись, отдали победу не тому. Ведь не может быть, чтобы оборотень был прав. Добро бы его обвиняли в самом оборотничестве — но своей звериной сущности он не скрывал и только что на глазах у всего Чуробора превращался в волка. И все же боги оставили ему жизнь, а значит — оправдали его. Никто ничего не понимал, все казалось нелепым сном, а черноволосый оборотень, уходящий в детинец с топором в одной руке, а рогатиной — в другой, был таким же чужим здесь, как и прежде. Но теперь страх перед ним возрос. Он не побоялся ликов светлых богов, не побоялся священного очистительного огня, не побоялся рогатины из кузницы самого Сварога. Велика же его сила, велико же могущество его отца, Подземного Хозяина. Но что его сила принесет людям?
Глава 8
До самого вечера в Чуроборе было тихо, как перед грозой. Разойдясь с торга, народ попрятался по дворам, и немногие украдкой, вдоль тынов, осмеливались пробраться к друзьям и родне, чтобы хоть шепотом поговорить об исходе божьего суда. Светелу не удалось избавить Чуробор от оборотня. Оборотень остался цел и затаил на всех лютую злобу. Что теперь будет? Нашлет ли он на город несметные полчища голодных волков-людоедов, или всех чуроборцев самих обернет волками, как ту злосчастную свадьбу, или нашлет лихорадки, или испепелит дворы красным огнем своих глаз? Страшны были тайные разговоры, и даже маленькие дети плакали, просили матерей спрятать их от оборотня.