Она вглядывалась в его лицо, словно пыталась в последний миг решить, верить ему или не верить. Огнеяр молчал, не уговаривал, и глаза его были в этот миг совсем человеческие. Важнее всего ему сейчас казалось, пойдет она к нему или не пойдет. Признает она его человеком или не признает?
Внезапно решившись, девушка шагнула с крыльца и протянула ему руки.
— Милава! — предостерегающе крикнул брат.
Огнеяр схватил ее за руки и радостно рассмеялся. Вот оно, ее имя! Брат больше ее самой о ней тревожился и сам же выдал.
Поняв оплошность, Брезь досадливо покраснел, но было поздно. Милава смущенно улыбалась, но не отнимала рук у Огнеяра. Утреч подошел к Брезю сзади, шутливо толкнул в плечо и сунул в руки повод Трещагиного коня:
— Садись, человече добрый. Показывай дорогу. Не съедим мы вас, не бойся, пирогами наелись.
Моховики вокруг пересмеивались. Огнеяр подхватил Милаву на руки и посадил перед седлом. Она была такая легкая, не тяжелее зайчонка.
— А ну как укушу? — задорно спросил он, глядя на нее снизу вверх и не убирая рук.
— А ты же вчера обещал не кусаться, — с детским простодушием ответила она, но в глазах ее светилось девичье лукавство.
Мальчишки открыли ворота пошире, Огнеяр, по обыкновению, поехал первым, Стая потянулась за ним, провожаемая поклонами и прощальными напутствиями хозяев. Взимок даже пригласил заглядывать еще, если случится ехать мимо, — и тут же сам себе удивился и понадеялся, что княжич не расслышал. Но напрасно — слух у Огнеяра тоже был по-звериному чуткий.
Разворачивая коня вслед за вожаком, Тополь обернулся и быстро отыскал среди девушек Березку.
— Жди — в Макошину неделю приеду за тобой! — крикнул он. Березка насмешливо фыркнула в кулак. Но, смеясь, она знала, что и правда будет ждать. Красивый и разговорчивый кметь так понравился ей, словно самой Макошью[33] был для нее назначен.
Брезь ехал впереди, показывая дорогу, но то и дело в беспокойстве оглядывался на сестру. Ему очень не нравилось то, что Милава поехала с княжичем-оборотнем, но поднимать шум, запрещать — и княжич обидится, да и люди смеяться будут. Сама Милава почти не поворачивалась к Огнеяру, смотрела на дорогу, а он нарочно заводил с ней разговор, вынуждая обернуться.
— Отчего же у вас так кабаны расплодились? — спрашивал он. — И сам Князь их поблизости живет?
— И Князь поблизости, — подтвердила девушка. — Он нашему роду помогает.
— Хорошо помогает — я слыхал, все поля попортил! — усмехнулся Огнеяр. Девушка метнула на него обиженный взгляд: чего он явился бранить Сильного Зверя, покровителя здешних мест? — А вы ведь ему еще и жертвы приносите?
— Приносим. Репу, капусту, горох, всякий овощ.
— А головы человечьи?
— Да что ты! — Милава оглянулась на Огнеяра почти с ужасом. — И не слыхали даже о таком. У него же Хозяйка есть — ведунья наша, Елова.
— А что — не жертва? Она к нему в ельник когда ушла?
— Давно, я и не помню. Меня еще и на свете не было.
— Видно, молодая была, как ты, да?
— Да, наверное. Но это очень давно было. Она теперь совсем старая, седая вся.
Огнеяр помолчал. Он знал, что седая ведунья, живущая под покровительством Лесного Князя, не обязательно очень стара годами.
— А был бы я Лесной Князь — хотела бы ты моей Хозяйкой быть? — не удержавшись, спросил он, наклонившись сзади к самому ее уху.
— Да что ты! — почти с негодованьем воскликнула Милава. Такой разговор казался ей и бессмысленным, и опасным — у Леса тысяча ушей и тысяча глаз, его не следует раздражать пустой болтовней о важных вещах. — Лесные Князья — звери, — все же пробормотала она, смущенная необходимостью говорить княжичу то, что знают и малые дети.
— А я кто же, по-твоему? — задорно спросил Огнеяр.
Милава обернулась, взглянула в его весело блестящие темные глаза и поспешно отвернулась, будто обожглась. Она не знала, что ответить, в ее сознании образ Огнеяра был нечетким, колебался, как отражение в подвижной воде. Или как пламя.
— Ты не годишься, — коротко ответила она, и Огнеяр чувствовал, что она дрожит.
«Не годишься!» Огнеяр усмехнулся, но ничего не ответил. По правде говоря, он и сам почти не задумывался о том, на что годится. И сам с трудом мог бы определить, кто он такой. В нем жили два — или больше — разных существа, и мир его был неоднозначным. За тонкой пленкой внешнего бытия он видел его изнанку — все равно что видеть сразу и берег реки, и ее дно за толщей бегущей воды. Только где оно, это дно мира?
На левом запястье Милавы Огнеяр заметил полоску чеканного браслета из дешевого серебра, какие сотнями делают сереброкузнецы Чуробора и продают на торгу прямо из ларя. Плохое серебро быстро темнеет, но браслет Милавы был еще светлым, видно, его изготовили совсем недавно. Не раньше жатвенных торгов этой осени. Браслет этот означал, что девушка выдержала испытания по домашним и полевым женским работам, вступила в круг взрослых невест и теперь воЛьна выбирать себе жениха. Огне-яру было приятно увидеть у нее невестино обручье — знак воли и никому еще не отданной любви. Он взял руку Милавы и приподнял, словно хотел разглядеть браслет получше, но девушка боязливо отняла руку. Огнеяр усмехнулся.
— Отчего же не хочешь показать? — спросил он, обращаясь к затылку отвернувшейся Милавы. — Может, я его у тебя в подарок попрошу?
— Глупостей-то не болтай! — сурово, даже с легкой обидой ответила Милава. Уж не за дурочку ли он ее считает? — Ты — княжич, тебе надо на княжне жениться.
— На княжне? — Огнеяр насмешливо свистнул. — Да я в жизни ни одной княжны не видал, не знаю, какие они и бывают-то.
— Ну, на боярской дочери, — не сдавалась Милава. — Или на воеводской.
— А воеводские дочери меня боятся. Говорят, не человек я.
Милава обернулась и посмотрела наконец ему в лицо. Огнеяр старался сохранить веселый вид, но это оказалось нелегко. В самое сердце его вдруг уколола тревога — а вдруг она сейчас скажет, что тоже боится его за это?
А Милава смотрела ему в глаза, как будто старалась заглянуть поглубже и понять, правда ли это все. Взгляд Огнеяра показался ей напряженным, он не вязался с веселым голосом, и в глазах его была тревога. Милаве вдруг стало жалко его — кто он ни есть на самом деле, а живется ему, как видно, нелегко.
Милава опустила глаза, ничего не решив, а потом сама поднесла руку к руке Огнеяра, державшую поводья, и прикоснулась к ней своим браслетом. Огнеяр усмехнулся — он понял ее. Его собственные серебряные браслеты, бляшки пояса, оклады оружия всю жизнь помогали ему убедить окружающих, что он не принадлежит к нечисти, боящейся серебра. Он — оборотень, но не зверь в человеческом теле, а бог!
— А мои-то — или не видишь? — Он улыбнулся и встряхнул рукой, показывая тяжелый, старинной работы — из ларей деда Гордеслава — браслет у себя на запйстье.
— Вижу, — ответила Милава, немного смущенная своей проверкой. — Твои-то — я не знаю какие, а мой — настоящий, из чистого серебра.
— Так не будешь меня бояться? — тихо и весело спросил Огнеяр, чувствуя, что еще немного — и последний лед между ними будет сломан.
— Не буду.
Милава подняла глаза к его лицу и наконец-то улыбнулась. Она окончательно решила не бояться его, и видно было, что это решение доставило ей самой большое удовольствие. Огнеяру хотелось смеяться от радости, вместо багрового Подземного Пламени в нем вдруг вспыхнула яркая невесомая радуга. Милава отчаянно нравилась ему, и небывалым нежданным счастьем казалось то, что он тоже нравится ей и она его не боится. Она согласилась посчитать его человеком, поверила ему! Среди зябнущей осени она была ярким, свежим весенним цветком, и в самое сердце Огнеяра вдруг повеяло весной.
Но путь оказался недолгим, Брезь впереди уже придержал коня и ждал на перекрестье набитых троп, пока подтянутся все чуроборцы. Одна тропа отсюда вела прямо к займищу Вешничей, а вторая уводила к берегу Белезени, к охотничьим угодьям.
— Вам туда, княжич! — завидев подъезжающего Огнеяра, Брезь махнул рукой к реке. — Спасибо за коня, нам теперь в другую сторону.
Огнеяр соскочил на землю и снял Милаву с коня, не дожидаясь, пока подойдет ее брат. На прощание она как будто искала его взгляда, как будто хотела еще что-то спросить, сказать, но, ступив на землю, молча отвернулась и пошла навстречу Брезю.
— Спасибо и вам, что путь указали, — безучастно ответил парню Огнеяр, с трудом оторвав взгляд от Милавы. Ему вдруг стало скучно, предстоящий лов утратил привлекательность, но, не желая этого показывать, он отвернулся и вскочил в седло.
Попрощавшись, брат и сестра пошли прочь по неширокой тропинке, а отряд из трех десятков всадников стоял неподвижно. Огнеяр смотрел вслед удаляющейся девушке, так похожей на маленького зайчонка в своем сером полушубочке, и совсем не думал о кабанах. Чего ему еще искать, кого ловить? Ему вдруг показалось, что на всем свете нет дороже и желаннее добычи, чем эта невысокая сероглазая девушка с тяжелой светло-русой косой; она уходила, а ему вдруг стало неуютно, словно с ней уходило от него что-то очень хорошее, незаменимое. Что-то хорошее в нем самом, разбуженное ее приветливым взглядом, чего и сам он еще не понимал.
Попрощавшись, брат и сестра пошли прочь по неширокой тропинке, а отряд из трех десятков всадников стоял неподвижно. Огнеяр смотрел вслед удаляющейся девушке, так похожей на маленького зайчонка в своем сером полушубочке, и совсем не думал о кабанах. Чего ему еще искать, кого ловить? Ему вдруг показалось, что на всем свете нет дороже и желаннее добычи, чем эта невысокая сероглазая девушка с тяжелой светло-русой косой; она уходила, а ему вдруг стало неуютно, словно с ней уходило от него что-то очень хорошее, незаменимое. Что-то хорошее в нем самом, разбуженное ее приветливым взглядом, чего и сам он еще не понимал.
Тряхнув волосами, Огнеяр развернул коня и поскакал в обход ельника, высматривая следы. Хватит Ладе над ним потешаться, он не за тем ехал. В стылом воздухе Огнеяр чуял запах кабанов, наевшихся за ночь и устроившихся на дневную лежку где-то неподалеку. Стая растянулась вслед за ним, а Тополь догнал Огнеяра.
— А зря мы Трещагу там бросили, — сказал он на скаку. — Надо бы сразу порасспросить. Не верю я, чтобы он за сестру больше года зло таил и молчал. С тех пор двадцать раз мог бы попытаться.
— И двадцать раз шею о кулак свернуть! — бросил Кречет, расслышав его слова.
Огнеяр не ответил, но слова Тополя напомнили ему о том, о чем он не забыл бы и сам, если бы не девушка. Видит Мудрый Белее, ему и без нее есть о чем тревожиться!
Заметив наконец свежие следы, Огнеяр пересчитал их взглядом — где-то в ельнике устроились на лежку две взрослые свиньи с шестью подросшими поросятами и молодой кабан. Взмахом руки он послал кметей в обход ельника, оставшиеся спешились, стали привязывать лошадей, готовить рогатины.
— А ты чего хотел? — вдруг ответил Огнеяр на последние слова Тополя, когда больше никого рядом с ними не осталось. — О чем его спросить? Что князь-батюшка на меня нож наточил? Это я и сам знаю!
В голосе его была злоба и горечь. И даже Тополь, хорошо его знавший, не понял, кто говорит сейчас в Огнеяре — человек ли, зверь ли?
Поздно ночью у ворот Чуробора раздался знакомый вой трех десятков голосов. Стая вернулась с охоты. Она не стала бы так выть, если бы потеряла вожака. Но она его не потеряла. Издалека, через весь посад и детинец, сквозь плотно задвинутые заслонки окон, сквозь толстые бревенчатые стены теремаp[34], князь Неизмир различал в хоре Стаи голос Огнеяра. В последние года мало выезжая из Чуробора, Неизмир разучился отличать зяблика от зимородка, но голос Огнеяра узнал бы среди сотни волчьих голосов.
Княгиня Добровзора тоже его узнала — ее слух был обострен материнской любовью так же сильно, как у ее мужа — ненавистью и боязнью. Мигом приподнявшись, она поспешно выбралась из-под теплого беличьего одеяла, стала натягивать верхнюю рубаху, зовя сенных девок.
— Куда ты, не ходи! — пытался остановить ее Неизмир, но больше ничем не выдал своего разочарования. — Завтра бы повидалась, никуда за ночь не денется твое сокровище…
Однако княгиня его не слушала, а вбежавшие девки уже подбирали ей волосы под повой, подали башмаки, тащили шубу. Княгиня порывалась бежать, мешала девкам одевать ее, стремясь скорее встретить сына. Сама не зная почему, она беспокоилась о нем все эти десять дней, и в этот раз его отлучка показалась ей особенно долгой. Не надев даже шубу в рукава, а просто запахнув ее и придерживая на груди, она с девичьей стремительностью вылетела из теплой опочивальни. Обе девки козами побежали за ней, возбужденно стрекоча. Из плохо прикрытой двери на князя потянуло холодом. Он встал и тоже стал одеваться, медленно, будто нехотя. Провожал — придется и встречать.
Княгиня уже стояла на крыльце, когда ворота двора растворились, впуская Стаю. Выбежавшая челядь светила факелами, и Добровзора сразу увидела сына, влетевшего первым, как всегда. Огнеяр тоже увидел мать и мгновенно скатился с седла.
— Мама! — с детским ликованьем крикнул он и взлетел на крыльцо. Княгиня обняла его, прижала к себе его голову с холодными от ветра густыми волосами, пахнущими лесом и дымом костров.
— Волчонок мой! — нежно прошептала она, целуя его горячий лоб. — Что же ты долго в этот раз!
— Разве долго? — с радостной беспечностью отвечал Огнеяр. — Всего ничего! Сказал — к первому снегу, так даже раньше обернулся!
Не выпуская мать из объятий, Огнеяр поднял голову. Князь Неизмир стоял на забороле стены, окружавшей княжий двор, и смотрел на них. И даже издали князю почудился злобный красный блеск в глазах Огнеяра. Он вернулся. И он все знает, Неизмир был уверен в этом. Трещагу Неизмир даже не искал среди Стаи, понимая, что в случае неудачи тому не уйти живым. Провожая их в лес, князь знал, что одного из них он видит в последний раз. И пока Морена[35] взяла не того.
На дворе стоял гомон, неприличный позднему часу, но Дивий все переворачивал вверх дном. Челядь вела коней в конюшню, волокла к хоромам двух туров, забитых в последний день, кмети шумной гурьбой устремились в гридницу[36], требуя еды и пива.
Огнеяр увел мать. Один князь Неизмир остался стоять на забороле, глядя, как челядь затворяет на ночь ворота, как постепенно стихает суета. Гридница, напротив, осветилась, до заборола стали долетать звуки шумного пиршества. Неизмиру было холодно, но он не мог заставить себя вернуться в хоромы, глянуть в лицо пасынку. Князь не ждал гласного обвинения — едва ли Трещага успел рассказать о его участии. Но этот тяжелый, звериный взгляд с тлеющей в глубине зрачка красной искрой… Не диво, что Толкуша сошла с ума, заглянув в эти глаза.
Кутаясь в плащ, Неизмир медленным шагом спустился с заборола и по стылым переходам направился назад в опочивальню. Идти через гридницу было необязательно, но и из сеней он ясно различал крики и хохот Огнеяровых кметей, голос самого пасынка, отвечающий на неслышные отсюда расспросы Добровзоры. Теперь они еще долго не угомонятся. И не сегодня, так завтра, но ему придется встретиться с оборотнем лицом к лицу.
Неизмир вошел в опочивальню, с облегчением закрыл дверь, хотя бы до утра отрезавшую его от пасынка. Здесь было тепло, сухие березовые дрова в маленькой глиняной печке горели почти без дыма. А возле печи сидела на краю скамьи темная человеческая фигура. От неожиданности Неизмир вздрогнул, но тут же узнал ночного гостя.
— Ты, Двоеум! — с досадой и облегчением воскликнул он. Из-за проклятого оборотня он скоро будет бояться собственной тени, а потом засядет нечесаным над ступой и будет твердить про волчий глаз! — Чего ты притащился на ночь глядя!
— Да ведь ты звал меня, я и пришел, — спокойно ответил чародей.
На вид ему было лет пятьдесят, но за те двадцать лет, что он прожил на княжьем дворе после рождения Огнеяра, Двоеум нисколько не изменился, и князь даже не задумывался, сколько тому лет на самом деле. У чародея были серые проницательные глаза под изогнутыми бровями, в темной бороде белели две полоски седины вокруг рта, словно усы, длинные русые волосы падали на плечи, на неизменную темную рубаху со множеством оберегов на поясе.
— Я тебя не звал, — с глухим недовольством ответил князь. Сейчас он чувствовал себя побежденным и ни с кем не хотел говорить. И неудачи, и редкие радости своей жизни он предпочитал переживать в одиночестве.
— Не звал, так хотел позвать. Садись, княже, на забороле настоялся, — невозмутимо пригласил чародей, словно сам был здесь хозяином.
Князь сел на край взбитой лежанки, все еще кутаясь в плащ. За прошедшие годы он привык к спо-собности Двоеума угадывать мысли и желания, но порой она пугала и раздражала его. Чародей легко заглядывал в душу и видел то, что князь предпочитал скрывать ото всех. И сейчас он пришел, потому что тоже понял его поражение. Женщина на его месте обязательно сказала бы: «Я тебя предупреждала».
— Убедился? — примерно так же сказал и чародей. Он не смотрел на Неизмира, а слегка пошевеливал веточкой в огне, наблюдая за ее горящим кончиком. — Всякое железо из руды добыто, а железная руда — кровь самого Змея, Перуном пролитая. Веле-совой кровью Велесова сына убить нельзя, вот его никакое оружие и не возьмет.
— Что же делать? — глухо отозвался князь и вдруг быстро заговорил: — Не могу я в одном доме жить с оборотнем проклятым! Волчонку двадцатый год кончается, было и моложе немало князей! А он внук Гордеслава, он в Чуроборе — законный князь! Была бы дочь, тогда бы еще другое дело… Светел мой… А раз он один, то… Думаешь, он не знает? Кому же он первому глотку перервет, как не мне? Что же мне теперь — дожидаться?
Двоеум молчал, давая ему выговориться и не обращая внимания на путаную невнятность речи — чародей и сам знал все, что князь хотел ему сказать. Опасения Неизмира его мало волновали. Конечно, у князя не идут из головы мысли о том, кому передать престол. Может быть, новым чуроборским князем и станет со временем Огнеяр, а может, и нет. Это совсем не важно. Он рожден вовсе не для того, чтобы делить власть над одним из многочисленных говорлинских племен, живущих по берегам Истира. Он рожден совсем для другого. И все попытки истребить его, пока он не исполнил своего предназначения, заранее обречены.