10. Мастер
Эрнани сидел у окна, на его коленях лежала раскрытая книга, но вряд ли юноша думал о том, что в ней написано. На скрип двери он обернулся и широко раскрыл глаза, став неимоверно похожим на Ринальди.
— Диамни... Я думал, урока сегодня не будет.
— Его и не будет. — Художник сел напротив своего ученика. — И все-таки я пришел ради живописи.
— Да?..
Дети Заката, сколько безнадежности в этом голосе! Бедняга был бы счастлив, узнав правду, но тот, кто подстроил Ринальди ловушку, знал все о том, что происходит во дворце. Нельзя рисковать. Тот, кто слушает, если он, разумеется, слушает, не должен сомневаться, что Диамни Коро думает только о картине, на которой Ринальди суждено изображать демона.
— Эрнани. надеюсь, ты меня поймешь. Возможно, сочтешь безумцем, но поймешь. Для меня главное в жизни — искусство. Мир, война, любовь — это для других. Я живу лишь тем, что переношу на свои холсты…
— Да, я знаю. Чем я могу тебе помочь?
— Я не успел закончить эскиз. Суд оказался слишком коротким...
— Я... Я не понимаю тебя...
— «Возгордившийся» был бы моей лучшей работой, если бы я успел зарисовать лицо Ринальди в три четверти. Сначала мне казалось, что лучше сделать в фас и поместить его в центре композиции, но вчера, вернувшись домой, я понял, как ошибался. Это открытие перевернуло всю мою жизнь. — Боги, оказывается, можно говорить правду и при этом чудовищно лгать! Вчерашний вечер и впрямь все изменил. Сумасшедший художник умер, и даже Абвении не знают, кто родился. — Эрнани, я должен увидеть эпиарха Ринальди и зарисовать его лицо в три четверти.
— Ты... Ты хочешь пойти в башню и... И рисовать моего брата?!
— О да, — подался вперед Диамни, — ведь завтра будет поздно.
— Завтра будет поздно, — медленно повторил Эрнани.— Да... завтра будет поздно. Я никогда не смогу научиться рисовать, потому что... Потому что не могу заменить жизнь холстом. Я — живой, пусть больной, пусть слабый, но живой, а ты — нет...
— Возможно, — Пусть Эрнани его возненавидит, но он добьется свидания. — Однако живые становятся мертвыми, а искусство вечно.
Юноша ничего не ответил, молча изучая художника так, словно видел его впервые. Послышался шум, что-то стукнуло — похоже, ударили деревом о камень, скрипнула дверь. Кто-то пришел, а он не успел добиться своего. Теперь Эрнани воспользуется случаем и прекратит мучительный разговор. Неужели придется сказать правду? Видимо, так. Он вернется позже и скажет все как есть…
— Мне надо поговорить с тобой, брат. — Эридани Ракан стоял на пороге, а стук... Стражники ударили древками копий в пол, приветствуя повелителя.
— Хорошо, — худенький светлоглазый мальчик, который вот-вот станет наследником престола, поднялся, приветствую анакса, — я готов. Диамни просил разрешения навестить… ему нужно закончить картину...
— Какую?
— «Возгордившегося».
—Что ж, он прав, — губы Эридани сжались, — тебе придется учиться безжалостности, Эрно. Для анакса, если он анакс, так же, как и для художника, если он художник, существует только главное. Для анакса — государство, для художника — картина. Мастер, то, что нужно для рисования, при тебе?
— Да, мой анакс.
— Сколько времени тебе понадобится?
Пять минут, чтобы сказать правду, и полтора часа, чтобы ее скрыть.
— Не менее трех часов, государь,
— Они у тебя будут. Можешь идти прямо сейчас. Каннио! На пороге появился человек, похожий на волкодава.
— Отведи мастера Диамни к эпиарху Ринальди. Он будет рисовать.
...Коро готовился спуститься вниз, а его повели вверх. Подъем казался бесконечным, узкая лестница кружила и кружила, ноги едва помещались на стертых ступеньках. Наконец они пришли. Еще одно разочарование! Стражник не стал греметь ключами, отпирая замки и отодвигая засовы, а забарабанил в окованную бронзой тяжеленную дверь, которая тотчас распахнулась, и на пороге вырос хмурый высоколобый монах, больше похожий на ученого, чем на палача.
— Вот, — заявил стражник, — художник... Прислали... Демона рисовать.
— Приветствие мастеру, — высоколобый был учтив и равнодушен, — надеюсь, света тебе хватит.
Эта башня была мечтой любого художника. Восьмигранная комната с восемью окнами, сквозь которые лился яркий летний свет. Ни сырости, ни решеток, ни жалкого свечного огарка. Оковы, правда, были. Видимо, тюремщики опасались, что узник наложит на себя руки.
Ринальди полулежал на ворохе прикрытого овчинами сена посредине помещения. Руки, ноги и горло эпиарха охватывали толстые железные обручи, к которым крепились цепи, протянувшиеся от ввинченных в пол колец. Узник мог лежать, сидеть, даже встать на колени, но ему не удалось бы ни разбить голову о пол или стену, ни броситься в окно. Но и этого было мало. Осужденного лишили даже одиночества — в комнате, кроме высоколобого утешителя, находился страж, откровенно скучавший у южного окна.
— Это мастер Диамни, — видимо, высоколобый счел уместным объяснить Ринальди появление нового лица, — он будет рисовать. По приказу анакса. Мастер Коро, ты уж сам выбери, где сесть. Он, — монах кивнул на узника, — тебе не помощник.
Если бы Диамин пришел рисовать, он сел бы у северного окна и нарисовал потрясающую картину, но художник думал о другом. Как спровадить тюремщиков, как сказать скованному золотоволосому парню, что он друг, а не чудовище, у которого вместо сердца дощечка для растирки красок.
— Мой эпиарх, я прошу твоего разрешения.
Ринальди медленно — мешал ошейник — повернулся к художнику.
— Рисуй, если это тебе нужно. Мне остаться как есть или повернуться?
— Лучше слегка повернуться... Вот так... Теперь свет падает идеально, а мне нужно подчеркнуть линию скул. У тебя совершенное лицо, мой эпиарх.
— Да, когда-то я был им доволен. — В широко расставленных светлых глазах не было ни страха, ни сожаления, ни надежды. Ринальди уже переступил ту грань, которая разделяет живых и мертвых.
Говорить больше было не о чем. Диамни слегка поклонился и пристроился на предложенном утешителем табурете. Художник рисовал, эпиарх полулежал, глядя то ли в небо, то ли, в никуда. У воспитанника мастера Сольеги никогда не было такого натурщика — совершенная красота и совершенная неподвижность. Ринальди уже умер, умер вчера, когда от него отвернулись братья, эории, любовница. Диамни был свидетелем агонии, парня зря заковали, он безопасен, потому что, ничего не хочет — ни жить, ни мстить.
Уголь летал по белому листу, десятому или двенадцатому по счету. Поток света слегка сместился, но так стало еще лучше. Что же делать, что?!
— Мастер Диамни, — негромко сказал высоколобый, — при узнике должно находиться не менее двух человек. Мне нужно... гхм... отлучиться на... несколько минут. Я не стану приглашать стражника, если ты пробудешь здесь еще полчаса.
— Да-да, конечно... Мне еще долго... — рассеянно пробормотал художник, не отрывая взгляда от рисунка. Второго можно ударить, он даже не поймет, что случилось. Сколько же у них времени? Вряд ли больше двадцати минут, но не меньше десяти.
Скрипнула дверь. Замечательная толстая дверь, окованная медью, не имеющая окошечка. Диамни уронил уголек и, наклонившись за ним, глянул на стражника. Тот дремал, привалившись к спине. Рот полуоткрыт, по руке гуляет муха.
— Воин... — вполголоса произнес художник. — Воин не соблаговолит...
Не соблаговолил. Спит. Хвала Ушедшим, спит! Если проснется, то... То Диамни Коро поправляет шкуры, на которых лежит натурщик.
— Мой эпиарх…
Тот даже не пошевелился.
— Мой эпиарх, стражник спит. А я... Я знаю, что ты невиновен.
— Знаешь? Откуда?! — Эпиарх резко вскинул голову. Это было так красиво, что рука художника невольно дернулась сделать несколько штрихов, но Диамни помнил, зачем пришел.
— От тебя самого. — Диамни встал на колени рядом с узником и принялся сосредоточенно расправлять шкуры. — Я рисовал все три дня на суде... Я, как и все, верил в твою виновность. Улики были неопровержимы, но мои руки делали свое дело. Сегодня я показал свои рисунки мастеру, и он сказал, что ты невиновен. Я подумал, что ослышался, но учитель приказал мне смотреть на твое лицо пять минут. Когда мастер перевернул часы, я понял, что он прав. Мой эпиарх, ты не насильник и не палач... Я не знаю, как вышло, что все указывает на тебя, но это ложь.
— Доведи до ума свою картину. — Эпиарх откинул рукой золотистую прядь, звякнули цепи. — Может, кто-нибудь когда-нибудь, глядя на нее, усомнится в моей виновности.
— У нас мало времени, сейчас вернется монах... Мой эпиарх, ты можешь спастись. Пенная река начинается в катакомбах. Ты — отменный пловец, я знаю... Ты выплывешь.
— С этим? — Ринальди чуть приподнял скованные руки.
— Завтра, когда замкнут замок... Отойди, чтобы тебя не заметили снаружи, и жди. Ночью я приду. Принесу кинжал и отмычки. Одежду не получится — если она коснется решетки... Да и зачем пловцу одежда? Я встречу эпиарха у водопада и принесу все, что нужно. Я буду ждать десять дней.
Он едва успел вернуться на свое место, когда явился высоколобый, которому явно больше некуда было спешить. Диамни вздрогнул, словно от неожиданности, и вновь взялся за грифель. Утешитель отчитал гвардейца за леность и замолчал. Ринальди продолжал смотреть куда-то вдаль. О чем он думал? Диамни хотел верить, что о свободе. Если эпиарх победит свое отчаяние, он выплывет.
11. Мастер
Ринальди гордо нес золотоволосую голову, глядя прямо перед собой. Казалось, между угрюмых воинов движется ожившая статуя. Диамни отдал бы все на свете, чтобы узнать, что творится на душе у эпиарха. На его собственной душе было мерзко, но художник заставлял себя рисовать и рисовал то, что видел. Эридани, величественного и грозного в венце Раканов и с фамильным мечом у пояса, седого Борраску, полного праведного гнева, его печальную и гордую жену, глядящего в землю Эрнани, которому через несколько минут предстояло стать наследником престола. Мальчик, если верить лекарям, никогда не станет мужчиной в полном смысле этого слова, так что продлить род Раканов может только Эридани. Если успеет.
Осужденный был уже совсем близко. Неподъемные кандалы с него сняли, оставив только цепи на руках и ногах. Теплый ветер трепал золотистые волосы и кружил белые и сиреневые лепестки, осыпая ими людей, пришедших на замощенную четырехугольными белоснежными плитами площадку. Забывшие Кэртиану каменные боги равнодушно взирали, как их именем творится неправедный суд.
— Мастер, тебе теперь будет плохо видно, — Прислужник Эридани счел своим долгом опекать обласканного анаксом художника и дальше. Человек-пес был прав: с места, где сидел Диамни, то, что творится у входа в катакомбы, разглядеть будет сложно. Проклятье, как же он не хочет идти и смотреть, но придется.
Художник торопливо вскочил, бормоча слова благодарности. Пес услужливо и ловко подхватил треножник, и они перебежали к противоположному краю площадки. Оттуда и впрямь открывался отменный вид на черную скругленную сверху дыру и распахнутые в обе стороны створки, представлявшие собой бронзовые рамы, забранные витыми прутьями, меж которыми могла бы проскочить упитанная кошка. Сквозь эти щели пройдет не только меч, но и другие вещи. Те же сандалии и фляга. Только бы ночью у решетки не выставили охрану, хотя не должны — Капкан Судьбы и так не выпустит свою жертву.
Стражи заставили Ринальди повернуться лицом к братьям. Беатрисе, главам Высоких Домов. Художник видел окаменевшее лицо Борраски. Будь Ринальди виновен, он вряд ли выдержал бы взгляд полководца, но эпиарх глаз не опустил. Выдержал и художник, хотя больше всего на свете ему хотелось закрыть лицо руками. Увы! Его дело — пялиться на осужденного, и он пялился, а ликтор зачитывал приговор.
Беспощадные, нелепые в своей старинной витиеватости слова разносились над замершей под радостным летним небом площадью. Усилившийся ветер швырялся пригоршнями белых лепестков, обдавая обезумевших смертных ароматом цветущих акаций и поздней сирени. Цветы были исполнены любви и радости, люди — ненависти и злобы.
Мастер Сольега смог бы это нарисовать — предвкушающую чужую гибель человеческую стаю, бело-лиловое цветочное море и одинокого узника. Сольега смог бы. Коро не сможет, он вообще не уверен, что, когда все закончится, снова возьмется за кисть.
— В свой последний час, прежде чем ты останешься наедине со своими преступлениями, покайся пред оскорбленными тобой, упади пред ними на колени и моли о прощении!
Губы Ринальди Ракана тронула усмешка.
— Мне не в чем каяться. Я невиновен, но не могу этого доказать. Вы мне не верите, что ж, ваше право. Прощайте! Вы свободны от меня, а я от вас.
Четверо стражей шагнули вперед. Согласно древнему ритуалу, им следовало сорвать с осужденного плащ, подхватить его под руки и, обнаженного, швырнуть в зев пещеры. Они честно собирались исполнить свой долг и наверняка бы исполнили, если бы подошли сзади. К несчастью, обычай требовал другого. Ринальди был скован, но взгляд тоже может стать оружием. Воины невольно отступили перед аквамариновой молнией, а эпиарх, немыслимым образом извернувшись, умудрился сбросить траурный плащ, повернулся и, прежде чем стражи и зрители пришли в себя, шагнул в черный провал.
— Закрыть решетку! — Слова Эридани были тяжелыми, как камни. Очнувшиеся исполнители бросились к створкам. Когда те сомкнулись, в пасти катакомб никого не было видно. Ринальди ушел во тьму, не оглядываясь и не дожидаясь, когда за его спиной щелкнет Калкан Судьбы.
12. Мастер
Проклятую решетку окружал лиловатый ореол, едва заметный в холодных лунных лучах Диамни прислушался — за ним никто не шел. Художник невесело усмехнулся своей осторожности — стража у холма Абвениев не стояла никогда, это место защищало само себя, а охранять запертую Капканом Судьбы решетку было и вовсе глупо. Посторонний же вряд ли бы по собственной воле оказался у входа в лабиринт, да еще в ночь после казни. Нет, опасаться некого, по крайней мере, из числа смертных.
Мастер взглянул на небо: полночь давно миновала, но до рассвета далеко — самый сонный час. Самое подходящее время для свидания, но здесь ли Ринальди? Дождался или решил, что новоявленный любимец анакса забыл о своем обещании или струсил?
— Эпиарх... Мой эпиарх, ты здесь?
— Ты пришел?
Бледное, рассеченное тенями лицо, блестящие в лунном свете глаза. Как же он все-таки похож на пойманного леопарда!
— Как я мог не прийти?
— Так же, как вес остальные. — В голосе эпиарха сквозила горькая ирония. — Я искал себе приятелей среди воинов и эориев, у меня было три брата, десятки любовниц и сотни друзей до гроба, а на поверку не оказалось никого. Хотя Анэсти мне бы поверил... Но Анэсти мертв, а Эридани ошалел от собственной справедливости.
Глаза Ринальди сверкнули странным зеленовато-лиловым огнем, который художник ни разу не замечал у людей. Только у кошек. И еще подобный отсвет порой появлялся на шеях сизых голубей, когда они разгуливали по освещенному солнцем двору. Видимо, дело было в лунных лучах, смешавшихся в проклятом сиянии, окружавшем решетку. Художник торопливо раскрыл свой ящичек.
— Вот воровской кинжал. В его ручку вставлена отмычка. Мой эпиарх сможет открыть замки?
— Попробую.
— Я подожду.
Ринальди возился долго, очень долго. Диамни успел проклясть все на свете и перемолиться всем богам и святителям.
— Готово. — Ринальди делано засмеялся. — Никогда не думал, что быть вором так трудно...
— Для таких, как эпиарх.
— Мастер Коро! У меня нет никого, кроме тебя и твоего учителя. Зови меня братом. Если, конечно, тебе не претит брататься с насильником.
— Я — счастливый человек, — задумчиво произнес художник, — я не знаю своих родителей, но Абвении сначала послали мне великого отца, затем благороднейшего из братьев. А мастер Лэнтиро... Он сказал, что у тебя золотое сердце и стальная воля. Ты вернешься, вы с ним еще встретитесь.
— Передай мою благодарность великому Сольеге. Если сумеешь найти слова...
— Мастер все поймет. Но учти: тебе придется позировать — долго и много. Мы тебя просто так не отпустим.
— Вот они, художники! — Ринальди с готовностью подхватил незамысловатую шутку. — Чтобы заполучить натурщика, они пойдут против волн анакса и всех Абвениев...
— Искусство превыше всего. Держи! Сначала меч. Осторожно!
— Я осторожен, как кот на кухне. Никогда не хотел превратиться в статую, а теперь и подавно.
— Ножны... Пучок лучины, вокруг я намотал веревку, мало ли что... Сандалии... Еще лучина... В кольце — яд... Надеюсь, не понадобится... Дротики... Второй кинжал... пояс, но, боюсь, он заденет решетку…
— Обойдусь без пояса, я уже приспособил цепи. Очень удобно, а яд забери назад. Мне он не понадобится.
— Ты прав... Фляга... Вторая... Масло... Если им натереться, будет не так холодно... А вот это — самое важное. Мастер Лэнтиро два дня вспоминал все, что известно о катакомбах и подземных реках. Здесь приметы, которые могут указать дорогу, учитель уверен — стоит найти ручей, и все будет хорошо.
— Значит, найду. Диамни, я, пока тебя ждал, пытался думать. Похоже, первый раз в жизни. Я был дураком и бездельником, но, по большому счету, никому не сделал зла, клянусь тебе... Даже женщинам. Я с ними спал, но я их не обманывал. Они знали, чего от меня ожидать, да и жениться без разрешения брага и эориев наследник не может. Это не было тайной... Диамни, то, что со мной сделали, не месть. Целили не в меня, а в брата. Эридани — сначала анакс, а потом уже все остальное, но он меня любит. Он сделал все, чтобы меня вытащить, я сам все испортил. Понимаешь, брат думал, что я виноват, и все равно хотел меня спасти, а я ведь знал, что не трогал эту девку! Не представляю, что случилось на холме А6вениев, но без магии тут не обошлось. Это заговор против Эридани, а не против меня. Диамни, если я не вернусь... Постарайся помочь моим братьям, особенно Эрнани, теперь наследник — он.