Он подъехал по указанному адресу чуть раньше времени. Пятиэтажный некрасивый дом выходил не на улицу, а прятался во дворе. В нужном ему подъезде, на первом этаже, располагались нотариальная контора и риэлтерская фирма. Вывески психотерапевта он у подъезда не нашёл. И подумал, что такой вывески и не должно быть.
Миша посидел, подождал. Он чувствовал волнение и какую-то заторможенность одновременно. Всё, чем была наполнена повседневная жизнь, все многочисленные детали, объекты интереса и внимания, многочисленные люди, новости и международные события, погода, звуки, запахи – всё отступило, притупилось и не отвлекало. Слишком много всего происходило внутри. Миша чувствовал, что начинает уставать от интенсивности переживаний и воспоминаний.
Но назначенное время приближалось, и азарт плюс волнение победили все остальные чувства.
Ровно в 14.30 он набрал телефон психотерапевта. Ему показалось, что сердцебиение будет слышно даже в голосе. Ладони вспотели.
– Да-а-а! Я вас слушаю, – очень жизнерадостно прозвучал в трубке приятный, может быть, только чуть высоковатый, на Мишин вкус, мужской голос.
– Здравствуйте! Юрий Николаевич, вы мне назначили на четырнадцать тридцать. Я у дома.
– Вы весьма пунктуальны. Это очень приятно. Через минуту я спущусь за вами, подходите к двери.
– Спасибо! – робко сказал Миша.
– Пока не за что, – ответил ещё неведомый психотерапевт и отключился.
Миша вышел из машины, подошёл к двери, достал сигареты и хотел закурить. Но психотерапевт, сказав про одну минуту, буквально выполнил своё обещание. Дверь подъезда открылась, и психотерапевт материализовался для Миши в виде довольно молодого, невысокого мужчины с круглым лицом и очень здоровым цветом этого лица. Лицо улыбалось.
Миша успел рассмотреть, что психотерапевт был тщательно выбрит и одет в светлую рубашку и серую, мягкую кофту на пуговицах. Всё было очень аккуратным. В том числе и причёска. Короткие, редкие светлые волосы были бережно причёсаны. Миша сразу подумал, что Юрий Николаевич Горячий – его ровесник или даже моложе его. Мише сразу стало легче.
– Здравствуйте, – сказал психотерапевт, – заходите, пожалуйста.
– Здравствуйте, Юрий Николаевич, – сказал Миша и зашёл в подъезд.
– А вас, простите, как называть?
– Михаил Андреевич. Можно просто Михаил. Они стали подниматься по лестнице.
– Вы простите за такие сложности, – говорил Юрий Николаевич. – Можно было бы просто зайти и подняться, но у нас существуют такие правила, – слова «у нас» прозвучали особенно значительно, – люди, которые к нам ходят, не должны встречаться друг с другом. Многие этого и сами не желают. Так что я провожаю людей через чёрный ход и сам встречаю, как встретил вас. Такая вот простая и необходимая процедура и специфика. Если вас, конечно, интересуют такие детали. А почему вы так волнуетесь? Не волнуйтесь! Это мне впору волноваться, – сказал Юрий Николаевич и сам себе хохотнул.
Он ещё что-то говорил, пока они поднимались по лестнице на пятый этаж, и слегка запыхался. Юрий Николаевич был самую малость полноват. Но довольно подвижен. В почти чистом подъезде пахло кошками. Этот запах успокоил Мишу ещё больше.
Наконец они поднялись, Юрий Николаевич ключом открыл тяжёлую дверь и пропустил вперёд Мишу, затем зашёл сам. В просторной прихожей стоял маленький кожаный диван, вешалка и было безупречно чисто. В рамках по стенам висели какие-то дипломы и ещё что-то вроде дипломов. В прихожей было несколько дверей. Все были закрыты.
– Проходите, снимайте пальто и проходите, – сказал Юрий Николаевич и открыл перед Мишей дверь, которая была строго напротив входной.
Миша снял своё лёгкое тёмно-серое пальто и остался в костюме, рубашке и галстуке. Он уже давно одевался так на работу, иногда удивляясь тому, как он ловко завязывает галстук и совершает утром выбор пиджака и рубашки совершенно автоматически. Он удивлялся этому, иногда вспоминая, что, казалось бы, недавно у него и пиджака-то не было, не говоря уже про галстуки и десяток пар строгой обуви.
Миша вошёл в просторное, квадратное, наглухо зашторенное помещение. Стены были какие-то коричневые, шторы тоже, письменный стол, кресла и диван тоже коричневые. В помещении было свежо и ничем не пахло. Свет был какой-то вечерний, на стенах не висело ни одной картинки. Это всё Мише понравилось.
– Ну-с, ещё раз здравствуйте, Михаил, – сказал Юрий Николаевич и протянул Мише свою маленькую, аккуратную, и, как выяснил Миша, пожимая её, очень мягкую руку.
– Здравствуйте, – сказал Миша и виновато улыбнулся.
– А вы совершенно не похожи на творческого работника, – всё ещё держа Мишу за руку, сказал психотерапевт, – и ещё мне непонятно, почему вы так волнуетесь. Я не психиатр, не бойтесь, – и он хохотнул, отпустил Мишину руку, указал на кресло перед письменным столом и посмотрел на великоватые для его руки золотые и дорого выглядящие часы, – у нас есть верных тридцать минут. Я думаю, мы многое можем успеть.
Юрий Николаевич прошёл за стол, сел, подтянул к себе листок бумаги, взял ручку и тут же её положил и хохотнул.
– Простите, привычка, – сказал он и снова хохотнул. – Ну-с, мне очень любопытно, кто меня вам порекомендовал, и ещё любопытнее, чем я могу быть вам полезен.
Миша почувствовал, что, несмотря на то что в комнате свежо, он потеет, и на лбу выступили капли. Он выругал себя за отсутствие привычки носить с собой всегда носовой платок и хотел вытереть пот рукой, но Юрий Николаевич опередил его.
– Возьмите бумажный платок, если хотите, – сказал он, открыл какой-то ящик стола со своей стороны и протянул пачку бумажных платков Мише.
– Спасибо, – Миша взял пачку, вынул платок, развернул его и долго вытирал лоб и нос. Он собирался с мыслями и духом, а Юрий Николаевич ждал и улыбался.
– Простите… – начал Миша, замялся и коротко откашлялся, – мне… и не только мне одному очень нужна ваша помощь, – он опять остановился, попробовал смотреть в глаза Юрию Николаевичу и не смог. – Поверьте, если бы не ужасная трагедия и не необходимость с вами срочно встретиться…
Простите, я очень боюсь, что после того, что я вам скажу, вы не станете со мной разговаривать.
– А вы не бойтесь, – услышал Миша, – то, что вы не кинематографист, мне уже понятно. Но мне всё ещё любопытно, зачем дама по имени Валентина обманула меня и что вас ко мне привело, – звучал голос вполне спокойно.
– Простите, пожалуйста, за эту ложь. Я не хотел к вам попадать обманным путём, но срочность и трагические обстоятельства вынудили… Это не я придумал насчёт кино… Это, конечно, дикая выдумка и очень некрасиво…
– Если вы хотите что-то узнать о ком-то из моих клиентов, то вам придётся немедленно уйти. Немедленно! – это прозвучало очень холодно и решительно.
– Простите! – Миша чуть повысил голос и всё-таки поднял глаза. – Дело в том, что одна ваша пациентка позапрошлой ночью совершила самоубийство.
Возникла пауза, лицо Юрия Николаевича практически не изменилось, только глаза его слегка прищурились и губы напряглись.
– Вы меня хотите в чём-то обвинить? Что вы себе позво… Кто она? Как её зовут? Боже мой… – теряя суровость, сначала медленно, а потом быстрее заговорил Юрий Николаевич, – это действительно трагедия. Как её имя? Не тяните…
– Ещё раз простите, – пользуясь моментом, быстро заговорил Миша, – вы, может быть, её не вспомните сразу, она бывала у вас давно. В июне. Я знаю, что она приходила к вам всего несколько раз, а то и меньше. Так что вашей пациенткой она в полной мере не была.
– У меня нет пациентов. Я же вам сказал, я не психиатр. У меня клиенты, – резко отреагировал Юрий Николаевич, – всё равно, скажите имя.
– Юлия Николаевна Гордеева, – почти выпалил Миша, – это очень важно. Она ушла из жизни позапрошлой ночью, никакой записки не оставила…
– Остановитесь, – оборвал его Юрий Николаевич, – хватит. Вы хотите, чтобы я помог вам выяснить причину её самоубийства? Наверное, совесть вас мучает, кто вы ей? А?! Да это не важно, – его голос очень изменился, стал резче и выше. И лицо его заметно покраснело. – Даже если бы я что-то знал или догадывался, вам бы я ничего не сказал, особенно после такой наглой и вероломной выходки и лжи. Но сказать мне вам нечего! Такой клиентки у меня не было. Возможно, если бы она моей клиенткой была, то мы с вами не познакомились бы, и всё было бы хорошо.
– И всё же простите, но мне достоверно… – начал Миша.
– Ай, бросьте вы, – махнул на него левой рукой Юрий Николаевич. Часы его сверкнули при этом. – Помню я вашу Юлию Николаевну Гордееву. Она пришла ко мне один раз, пробыла здесь меньше пятнадцати минут. Была очень напряжена, дерзко шутила, не стала отвечать на стандартные и обычные вопросы, язвительно извинилась и ушла. Это всё. И об этом я сказать могу. И слава богу, что мне больше нечего вам сказать, и это правда. А теперь уходите. Ко мне скоро придёт клиент. Хороший, честный и порядочный человек. Мне нужно успокоиться. А вы меня рассердили и оскорбили своим…
– Но как же вы запомнили её имя, если она была у вас давно и только раз, – искренне удивился и не поверил сказанному Миша.
– Во-первых, это профессиональные навыки, во-вторых, Юлия Николаевна Гордеева и Юрий Николаевич Горячий – довольно созвучно, в-третьих, как мне ни горько это вам сказать, ваша Юлия Николаевна, не знаю, кем она вам приходится, вела себя довольно оскорбительно. Вот! Я вам сказал больше, чем был должен, и намного больше, чем собирался. Но я немного отыграюсь. – Юрий Николаевич встал, Миша тоже. – Никакой срочности в том, что вы хотели узнать, нет и быть не может. Вы просто хотите срочно успокоиться. Хотите снять с себя вину и успокоиться. Не выйдет! Я вам в этом не помощник. Прощайте.
– Ещё раз простите, – выходя в прихожую, сказал Миша, – но вы не правы.
– У вас, наверное, все, кроме вас, не правы, – услышал он, уже надевая пальто.
Миша хотел выйти на лестницу, быстро спуститься и выскочить на воздух, но входная дверь была закрыта. Возникла нелепая заминка, пока Юрий Николаевич шёл к двери, позвякивая ключами, и долго, сопя, открывал дверь. Они молчали. Дверь наконец открылась.
– Ещё раз простите, – быстро сказал Миша, вышел в дверь и побежал по лестнице вниз. Дверь за его спиной сразу гулко закрылась.
Он выбежал из подъезда, беззвучно прошевеливая губами ругательства, сел в машину, выехал из двора, и только остановившись на первом светофоре, задумался, куда ему ехать. Пока горел красный сигнал, Миша ничего придумать не смог. Он проехал по улице немного, увидел свободное место и остановился. Всё это время он страшно ругал про себя и Юрия Николаевича, и всех психотерапевтов вместе.
«Сволочь, сволочь, – думал Миша и даже ударил по рулю рукой. – Высокомерный козёл! Что он понимает? Этакий, блядь, гений! Насквозь он всех видит! Обидчивый какой! Обманули его, видите ли! Профессиональные навыки у него, специфика у них, сссука!»
Миша стал искать сигареты, но сначала нашёл в кармане брюк пакет с бумажными носовыми платками. Он захотел их немедленно выкинуть в окно и даже окно открыл, но не выкинул. Миша достал один платок, пачку бросил на соседнее сиденье и стал вытирать лицо, а потом руки.
«А он ведь, падла, прав! Прав этот Юрий Николаевич, – думал и думал Миша. – Успокоиться я хочу. Успокоиться, и срочно. Только чего в этом плохого-то? А?! Юрий Николаевич, чего тут плохого? А вот насчёт совести, тут уж вы ошибаетесь! Чёрта с два вы тут правы! Тоже мне, усовестил! Как глупо! Как глупо всё!» – Миша наконец нашёл сигареты и немедленно закурил, хотя в машине обычно он не курил никогда из-за жены и детей, из-за запаха, из аккуратности и стремления курить поменьше. «А я-то, я-то куда полез? Тоже мне частный детектив! Мямлил там перед ним: „Это нужно мне, и не только мне“, „Это не я придумал про кино“, – Миша, вспоминая свои слова, даже состроил жалкую рожу. – Да, мне это нужно! Только мне, и никому больше. И ещё оправдывался, как пацан, как дурак».
Миша курил, выпускал дым в открытое окно и стряхивал туда же пепел. Ему было очень тошно. Ещё ему было ясно, что ничего нового он не узнал, и все его надежды оказались совершенно напрасными. Но в данном случае отсутствие информации не было информацией. Он чувствовал, что уязвлён, что не прав, но не понимал, в чём именно не прав. Ещё он отдавал себе отчёт в том, что этот психотерапевт ему не понравился, но ничего плохого он не сделал ни ему, ни, как выяснилось, Юле. Он вообще ничего плохого не сделал. Просто он, Миша, сам полез туда, куда не лазил никогда, вот и получил сразу. Миша и сам себе в этой ситуации не нравился. Но круглое лицо, голос и золотые часы Юрия Николаевича ему не нравились сильнее. Он не мог справиться с этим. А главное, он чувствовал, что тревога его усилилась многократно. Эта тревога становилась почти страхом. И Миша, спасаясь от страха, думал о другом.
«Часы золотые нацепил! – продолжал ругаться про себя Миша. – Кому он и что хочет этим сказать? Мол, посмотрите, какой я успешный психотерапевт и у меня такие профессиональные навыки, блядь, что я могу купить себе такие вот часы… Так? Или, посмотрите, какие мне подарки делают за мою специфику… Ой!… Ну всё, всё, хватит об этом… А Юля сразу этого деятеля поняла. Юля всё-таки Юля! Как он сказал: дерзко шутила? Представляю! Конечно, он её запомнил! Созвучные имена?! Куда ему до неё! Ой, какой ужас…»
И тут горе наконец настигло Мишу. Он вдруг понял, что думает про Юлю как про живую. Что он всё время думает про неё как про живую, но попавшую в страшную беду. А тут Юлина смерть, Юлино отсутствие и безвозвратность открылись ему всецело. Он закрыл лицо руками и зарыдал почти без слёз.
***
Через какое-то время Миша сидел в кафе. Он просто увидел, что рядом с тем местом, где он остановился, есть кафе, самая простая кофейня. Он почувствовал, что страшно хочет пить, оставил машину на месте и зашёл в кафе. Сначала он выпил стакан воды, а потом заказал себе кофе и молока.
В кафе были люди, но немного, музыка играла, но негромко. Миша позвонил Валентине, быстро сообщил, что сообщить ему, в общем-то, нечего. Сказал про то, что узнал, и что вопрос с психотерапевтом закрыт.
– С Владимиром Николаевичем я созвонилась, – сказала, огорчённая услышанным, Валентина.
– С каким Владимиром Николаевичем? – удивился Миша.
– С Юлиным братом…
– А-а, с Володей! Понял. Ну и?
– И Юле на работу тоже звонила, и со следователем удалось связаться. Я кое-кого к этому подключила, и со мной секретничать не стали. Вкратце, информация следующая: уголовное дело по факту Юлиной смерти не заведено, и заводить его не собираются, всё ясно и очевидно. Самоубийство! Каких-то фактов, говорящих о доведении до самоубийства, у них нет, и искать они их не хотят. У них, мол, и без этого много работы. Там будут какие-то ещё формальности, но ничего для нас интересного у них нет. И точно не будет. С этим всё.
– Ясно, Валюта. Ещё что?
– Похороны завтра в одиннадцать.
– Как, уже? Так скоро?
– Мишенька, это нормально. И даже хорошо. Это уже с её работы договорились. Министерство всё-таки. Отдают Юлю без долгих экспертиз. А так бы её долго могли мучить. Панихиды у неё на работе решили не делать. Из-за действий милиции о причине смерти стало всем известно. В общем, решили похоронить тихо и скромно. Я подсмотрела у тебя на столе, на листочке имя Борис Львович. Прости, я с ним связалась.
– Зачем? Это уже самодеятельность! Ты ему ничего, надеюсь, не нагородила?
– Миша! Я не дура. Надеюсь, ты это понимаешь. Просто он единственный, с кем можно было хоть о чём-то говорить. А то там тётки какие-то охают, да охают. А он очень конкретный человек. Не обижайся. И не думай, я по твоим бумажкам не шарю. Могу продолжать?
– Продолжай, – начиная сердиться, строго сказал Миша.
– С похоронной фирмой я созвонилась. Там всё очень чётко и всё очень толково. Отработано всё до мелочей. Осталось обсудить детали, но для этого нужно поговорить с Владимиром Николаевичем, ну, и с тобой посоветоваться. Пока гарантом оплаты я назвала тебя. Их это устроило. Все нужные документы, все формальности они сделают. Я занимаюсь. Совершенно не волнуйся. К вечеру вообще всё будет готово.
– А поминки? – спросил Миша.
– Похоронная фирма и с этим готова помочь, но тут как раз и нужно посоветоваться с Володей. Пока непонятно, сколько будет людей. Говорю же, к вечеру всё будет ясно.
– Хорошо. А что Володя? Ты про него ничего не говоришь.
– С Владимиром Николаевичем говорила. Он уже сообщил отцу, он там у него, но к вечеру вернётся. Сказал, что отец не приедет, и его жена тоже. Плохо себя чувствует. Деталей не знаю. Про похороны тоже пока с ним не поговорила. Он попросил созвониться на эту тему позднее. – Валентина замолчала.
– Ну что ещё, Валюша? Говори, – поторопил её Миша.
– Михаил Андреевич. Я не услышала вашей реакции на то, что я приняла решение по оплате похоронных услуг.
– Всё правильно, Валя. Всё правильно! Молодец! Что ещё?
– Владимир Николаевич сказал, что завещания Юля не оставила, во всяком случае, они его не нашли и ничего о том, составляла она завещание или нет, не знают.
– И что? – удивился Миша.
– А то, что Владимир Николаевич сказал, что он в таких вопросах не разбирается, ничего про это не знает и не знает, что нужно делать. И он спросил, нет ли у тебя или у нас толкового юриста, чтобы ему помочь или хотя бы проконсультировать.
У Миши побелело в глазах от гнева.
– Узнаю брата Володю! – процедил он сквозь зубы. – И что ты ему на это сказала?
– Ничего не сказала, – ответила Валентина, – сказала, что узнаю.
– Ни в коем случае! Пусть он сам этим занимается…
– Простите, – перебила его Валентина, – я думаю, что вы сами ему об этом скажете.
Миша растерялся, подумал секунд пять.
– Да, конечно, сам, – медленно сказал он, – разумеется. Не говори с ним на эту тему.
– Тогда у меня пока всё. Через пару часов сообщу уже все подробности: что, сколько и где. А во сколько, вы знаете.