Не удержавшись, он протянул руку к узкому флакону из прозрачного стекла, схватил и встряхнул его. Темно-красный порошок внутри приятно зашуршал — действительно «Daemonorops draco»[6] — «Драконья кровь»!
Торговцы специями и ладаном иногда привозят эту редкостную субстанцию. Рассказывают, на затерянных среди морей островах, где пролилась кровь последнего дракона, выросли особые деревья. Когда над морем рокочет и сверкает молниями ураган — за окном загремел мощный грозовой раскат, да такой, что Микеланджело вздрогнул, — кора на их стволах трескается, выпуская наружу кровавые слезы дерева — его сок. Жгучее солнце высушивает его, руки сборщиков превращают окаменевшие капли в порошок… которым скульпторы пользуются при полировке мрамора.
Маэстро резко выдернул флакон у него из рук и вернул на место — его учитель не какой-то шарлатан, или хуже того, чародей, отдавший душу в заклад Сатане, он ученый медик, а всякому врачу известно, что растворенная «драконова кровь» убивает ядовитые миазмы даже самых страшных недугов вроде черной оспы или чумы. Тем и ценен.
Он отпер ларь со снадобьями, вытащил связку бумажных пакетиков, отсчитал три штуки и сунул его синьору ди Буонарроти, принял монеты в оплату. Помощник показался ему человеком малообщительным, а черты его лица выглядели вполне заурядными. Однако было в его лице нечто такое, что заставило взгляд скульптора задержаться. Он был достаточно опытным артистом и знал, как вдохнуть жизнь в зарисовку или скульптуру — обычным человеческим лицам несвойственна симметрия. Сделай легкий намек на разницу между частями лица или подчеркни ее до гротеска, и оно обретет живость. Но лицо маэстро Ломбарди были слишком правильными, его глаза, ноздри, скулы и даже уголки губ повторяли друг друга с дотошной точностью, как на ученическом подмалевке.
Вдоволь налюбовавшись этим феноменом, он осведомился о диковинках, которые собирает мессир Бальтасар, и был вознагражден осмотром заспиртованного цыпленка о двух головах, чучелом крокодила, десятком топорных зарисовок человеческих органов и тканей, и целой шеренгой недурно обработанных звериных и человеческих черепов со следами разнообразных травм. Никакого прозрачного, стеклянного черепа среди них не обнаружилось, а единственным раритетом, пробудившим любопытство в Микеланджело, была ловкая подделка. Некто, обладавший ловкими руками и поистине инфернальным чувством юмора, соединил вместе части волчьего и человеческого черепов, дополнив свое творение необычайно длинными резцами, выточенными из коровьего рога. Химера была поименована на бирке как «Череп ликантропа (человеко-волк) из Валахии».
Картинам, изваяниям и подобным им объектам, лишенным практического смысла не нашлось места ни в коллекции диковинок, ни в самоем доме мессира Бальтасара. Статуй здесь нет. Ни одной. Ни единой. Как истинный ученый муж, он считает любование подобными объектами бессмысленной тратой времени.
Маэстро Ломбарди, явственно тяготившийся общением с посетителем, призвал в помощники красномордого толстячка и велел проводить синьора до ворот — град только что прекратился.
* * *Градины размером с грецкий орех, а некоторые даже с младенческий кулачок, все еще лежали на испуганной примятой траве. Солнечные лучи не торопились прорвать легионы черных туч, чтобы растопить их, а ледяной ветер забирался под одежду без всякого сочувствия к живой плоти. Синьор Буонарроти заметил, как его провожатый поежился под плащом, и взгрустнул:
— В такую погоду нехудо согреться глотком винца.
— Выпить винца, синьор, нехудо в любую погоду! — фыркнул толстячок и надвинул поглубже засаленный головной убор, некогда числившийся беретом. — Жаль, никто не наливает.
— Держи, — скульптор раскошелился еще на одну монету. — Сдается, ваш хозяин большой скопидом.
— Это точно, синьор, щедрости в нем нету, — он, понимаете, лечил мне грыжу, ну и подрядил к себе в услужение, в счет оплаты. С тех пор уже много воды утекло, а просить прибавки, как-то неловко, мессир все мое семейство пользует, никогда не отказывает. Знаете, как бывает в большом доме — то одно, то другое.
Они дошли до самой калитки и остановились. Хотя ветер отчаянно трепал плащ скульптора, уходить он не собирался и заметил с сочувствием:
— Горько слышать, надеюсь тем землекопам, что выкопали глубокую яму по соседству, заплатили лучше, чем вам.
— Да какой там лучше, синьор! Это мы и выкопали, с одним парнем, который навроде садовника, а мессир стоял рядом с лебедкой, которую сам собирал целую неделю, и знай, покрикивал «Торопитесь!». Ночь, холод, воды набежало по колено — а он заладил «Торопитесь!».
— Для чего же потребовалось лебедка? — делано удивился синьор Буонарроти.
— Потому двоим такую здоровенную штуку не вытащить. Она же с камня, тяжелая!
— Какое дивное дело. Что же это была за штука?
— Ой, сейчас застудимся, — снова поежился кучер. — Лучше идемте в сарай, чтобы вы сами на это дело поглядели. Мне не жалко! Человек, вы вижу, приличный, потому хорошего человека сразу видно.
По мокрой траве они вернулись к постройке, толстячок наконец-то опустил в кошель монету, которую так и держал зажатой в кулак, затем отстегнул от связки на поясе большой ржавый ключ, которым отпер двери.
— Вот она, чтобы этой тяжести в аду сгореть, — кучер чихнул, высморкался и по-хозяйски стащил холстину. Совершенство предстало во всей красоте, такой ослепительной, что Микеланджело невольно отступил на шаг назад.
Перед ним стоял мускулистый юноша, его тело чуть откинулось назад, наполнив упругостью мышцы бедер и ягодицы. Его голову оплетал венок из гроздей молодого винограда, они опускались на прекрасное лицо, и ласкал его как кудри, голова едва заметно склонялась к плечу, а губы приоткрылись, исполненные жажды наслаждений. — Микеланджело прикрыл глаза, чтобы запечатлеть на чистом полотнище памяти малейшие детали представшего ему изумительно изваяния. Но его добросердечный провожатый истолковал это движение иначе, быстренько выскочил на улицу, схватил стоявшую у стены бадью для дождевой воды, в которой плавали не успевшие растаять градины.
— Грязная, синьор? Сейчас одним мигом поправим.
Без малейших раздумий он окатил статую водой из бадьи! Куски льда глухо застучали о мрамор. Человек он был простой и искренне верил, что делает хорошее дело, но странный гость замахал на него руками и бросился к каменному идолу с криком:
— Что ж ты делаешь — ты его покалечишь!
Кучер только хмыкнул:
— Покалечу? Синьор, он вроде уже неживой.
Капелька воды стекла из уголка глаза юного Вакха как слезинка, прокатилась по щеке и достигла тонко очерченного подбородка, на шее можно было различить полнокровные вены, а мышцы под кожей руки, сжимавшей кубок, выглядели настолько естественно, что даже ему не изваять лучше. Чуткие пальцы скульптора потянулись к поверхности мрамора и ощутили знакомый холод. Такой исходит от дикого камня, пока пальцы скульптора не наполнят его теплом, не подарят ему жизнь. Он обошел статую кругом и разглядывал ее со всех сторон, пока кучер не кашлянул за его спиной, напоминая о позднем часе.
Нехотя он вернулся на виллу де Розелли, прошел прямиком в спальню, опустился в кресло ярдом с кроватью — терпеть не мог душных пологов, смежил веки вспоминал изваяние во всех изгибах и малейших деталях, подобно влюбленному, который во всякий час видит мысленным взором лишь объект своего обожания…
* * *…Наконец, ему стало казаться, что изваяние ответило на его прикосновение, нежные, прохладные пальцы обняли его запястье, а губы постепенно наполнялись жизнью, приобретали цвет утренней зари. Мускулистые предплечья вздрогнули, за ними плавно, раскинулись два белоснежных крыла, перья были такими нежными и легкими, какими бывают только у ангелов. Они вибрировали, подобно струнам диковинного музыкального инструмента, наполняя все вокруг дивной музыкой. Неожиданно самые коники передышек почернели, словно обуглились. Из белоснежных крылья стали иссиню-черными, как оперенье ворона, а потом и вовсе сделались огромными, как ночь. Когда они снова открыли лик своего хозяина, его нос уподобился клюву грифа, мощному и злому. Вместо ангела взорам открылась громадная черная птица, она поднялась вверх и закружила в грозовом небе над Флоренцией, готовая броситься вниз и сразить любого. Адские бездны отражались в глазах этого исчадья, оно неслось прямиком на Микеланджело, и не было силы, способной остановить его!
Глава 3
Впервые за долгие годы Микеланджело проснулся от собственного крика и не сразу сумел сообразить, где находится. Камин давно прогорел, зала остыла, и только холодное осеннее солнце продолжало струить свет сквозь толстые оконные стекла. Он пригладил волосы, расправил смявшееся платье, и нехотя поплелся искать прислугу, чтобы спросить глоток вина и кусок хлеба с сыром или холодной говядиной. Но был замечен синьором де Розелли и приглашен в его рабочие комнаты.
Филиппе, поджав ноги, устроился в высоком кресле с резной спинкой. Пальцы юноши — крепкие, прекрасные пальцы, созданные ее милостью Природой специально, чтобы держать пращу Давида или натягивать тетиву лука подобно Аполлону, — щелкал костяшками счет, сверяя записи в приходной книге. Когда синьор Буонарроти приблизился достаточно, чтобы разобрать буквы, молодой человек оставил свое занятие и продемонстрировал ему целую стопку документов, увешанных алыми печатями. Это были судебные решения, все они подтверждали, что семейство де Розелли отстояло право на спорный участок земли между двумя домовладениями в многочисленных судебных тяжбах, еще при жизни дедушки юного синьора де Розелли. Микеланджело нехотя взглянул на документы, ибо не разделял пристрастия к любимейшей забаве достославных граждан Флоренции — сутяжничеству. Нынешний поверенный семьи замер у секретера в полупоклоне, всем своим видом выражая готовность к услугам, повернулся к новоприбывшему, и оценивающе взглянул на него белесыми рыбьими глазами:
— Представьте себе, мой дражайший синьор Буонарроти, — огорченно сообщил Филиппе, — я ни свет ни зоря послал за своим поверенным, синьором Таталья, чтобы составить документ о недопустимости нарушения границ моих личных владений, но выяснилось, что даже он ничегошеньки не может сделать! Чертов мессир Бальтасар оказался редким прохвостом!
Упомянутый синьор Таталья поклонился, придерживая круглую бархатную шапочку:
— Вчера мессир Бальтасар скончался, — объяснил он. — Теперь придется ждать официального объявления наследника его имущества и владений, чтобы учинить иск, истребовав компенсацию за порчу участка сада и выплаты штрафа.
— Вот как? — неподдельно удивился Микеланджело. — Вчера я по случайности говорил с его прислугой, никто из них словом не обмолвился о болезни мессира…
— Его кончина была скоропостижной и произошла в чумном лазарете, — вздохнул правовед. — Это страшный недуг! Чума разгулялась, даже лекарям нет от нее спасения. Когда моровое поветрие пришло на улицы Флоренции в прошлый раз, смерть забрала столько народу, что копать могилы стало попросту некому. Трупы сбрасывали в реку, пока они не перекрыли русло. Вода не успевала уносить их и разливалась вокруг, река быстро обратилась в зловонное болото. Через несколько дней вся округа наполнилась зловонными миазмами, до русла Арно могли добраться только безумные…
— Все так, синьоры. Еще моя бабка рассказывала, что чума щадит дураков, уродцев и безумных, — поддакнула вездесущая экономка. — Видно, Господь их любит. Но кто нормальный, тоже может уберечься, обкуривая дом и одежду дымом. Я уже наказала просмолить побольше соломы, зажечь пучок и обкурить посыльного, который бегал к соседу, мало ли что… Отче Джироламо правильно говорит — грядут последние времена!
Разговоры про грядущие погубительные ужасы чрезвычайно раздражали синьора Буонарроти, как человек образованный и не чуждый медицинского знания, он был прекрасно осведомлен, что холод служит лучшей защитой от распространения чумных миазмов, а нынешняя осень выдалась на удивление ранней. Еще несколько недель назад заморозки превратили виноградные грозди в цветные ледышки, значит, совсем скоро над Флоренцией закружат снежные мухи, больных станет меньше. Вороньей стае монахов придется свернуть лазарет и сократить свои проповеди. Итак, он решил вернуть своих собеседников к делам земным, и не лишенным меркантильного интереса.
— Послушайте, синьор Таталья, я хотел бы выяснить один нюанс.
Правовед всем своим видом выразил готовность ответить.
— Если нечто было зарыто в землю давным-давно, кому это принадлежит?
— Собственнику земли, разумеется, если у этой земли есть собственник!
Убедившись в собственной правоте, синьор Буонарроти выманил Филиппе в библиотеку и поведал о великолепном античном изваянии, на которое у полновластного господина виллы де Розелли имеются все законные права. Сокровище следовало изъять незамедлительно, пока не объявились наследники мессира Бальтасара, и старая тяжба за пограничный земельный участок не вспыхнула с новой силой.
* * *Призвав в помощники правоведа и пару дюжих работников, небольшая процессия двинулась к соседнему особняку, замыкала ее экономка, синьора Косма в небрежно наброшенной на плечи меховой накидке, лишь чуть-чуть побитой молью. События складывались самым благоприятным образом — во всяком случае, сначала Микеланджело казалось именно так. В доме не обнаружилось никого, кроме кучера да кухонной прислуги, всю ночь усердно заливавших печаль о почившем господине вином. Вид казенных печатей, солидная цепь на шее юриста вкупе с мехами экономки да крепкими кулаками работников произвели на толстяка-кучера большее впечатление. Он сознался, что действительно помогал выкопать какую-то здоровенную статую, однако действовал не по собственной воле, а по приказу мессира Бальтасара. Затем он согласился расстаться с винным кувшином и отварить пристройку.
Как только двери в пыльный мрак распахнулись, вуаль утреннего света окутала скульптуру, казалось, Вакх улыбнулся своим избавителям уголками мраморных губ. Он был поистине прекрасен, и Микеланджело мысленно проклял римлян, имевших варварский обычай перевозить статуи, созданные греческим резцом, предварительно сняв с пьедесталов. Такой подход многократно усложняет атрибуцию гениальных творений, ведь греки высекали имена скульпторов именно на постаментах! Он вознамерился броситься внутрь и прикинуть, как лучше транспортировать эдакое сокровище, но синьор де Розелли вцепился в его плечо и попытался удержать.
В кулаке Филиппе был зажат пропитанный уксусом платок, который время от времени подносил к носу. Он до чрезвычайности боялся, что любезный синьор Буонарроти, равно как и все остальные, начиная с него самого, падет жертвой моровой язвы. Синьор де Розелли был юношей изящного и соразмеренного сложения, отнюдь не выглядел болезненным, однако же отличался крайней степенью мизантропии и успел решить, что мессир Бальтасар, частенько посещавший карантинный барак, успел напустить в эту жалкую постройку смертоносных чумных миазмов. Он убедился в существовании статуи и вознамерился запереть ее — там, где стоит, — опечатать двери и оставить все как есть, вплоть до оглашения наследников.
Однако же в дело вмешалась синьора Косма. Экономка считала, что бросать свое собственное добро в чужой конюшне нет никакого резона. Прислуга покойного мессира сплошь лоботрясы и пьяницы, разве такие смогут уберечь хорошую и дорогую вещь? А отвечать перед хозяйкой синьоре Косме — подумать страшно, сколько такая здоровенная мраморная штуковина стоит, ни с какого жалованья не расплатиться. Моровое поветрие не великая беда — торговцы на рынках во время мора спокон веку бросают монеты в миски с уксусным раствором, чтобы избежать заразы, значит, и статую достаточно будет обернуть вымоченными в уксусе тряпками.
Скульптору пришлось сжать кулаки, чтобы унять гнев и не наброситься на добрую женщину — статуя выглядела живой и теплой благодаря особой обработке мрамора, которую Микеланджело собирался тщательно изучить, уксус, без сомнения, разрушит эту нежную текстуру, как только соприкоснется с ней. Пока он придумывал, как ответить синьоре Косме, не нарушая рамок приличия, почтенный правовед предложил собственный способ избавиться от заразы. Очистительное пламя, и нет лучшей защиты, считал он. Статую следует обложить соломой и хворостом, а затем — поджечь. Мраморным каминам от огня никакого вреда, с идолом тоже ничегошеньки не случится.
Судьбина часто несправедлива к смертным — трудности накатили на него со стороны, которую Микеланджело считал союзной! Похоже, пришло время вмешаться, он решительно направился к изваянию, казалось, готовый прикрыть его от опасности собственным телом, провел ладонью по прохладному мраморному бедру. Изваяние пролежало в почве больше тысячи лет и покрылось сеточкой трещин, некоторые были тоньше человеческого волоса, другие и вовсе незаметны, но влага проникает с их помощью в самую глубину. Если опалить статую огнем, влага мгновенно превратится в пар и неизбежно расколет мрамор на куски, тогда семейство де Розелли лишится шедевра, который способен положить начало величайшей из коллекций Флоренции!
Он подошел к Филиппе, который выглядел польщенным и растерянным одновременно, и ободрил его. Спасет изваяние только алхимия — самая прогрессивная из доступных непраздным умам наук, разумеется, если синьор де Розелли выразит желание приобрести небольшой бочонок карминьяно[7], а кроме того, субстанцию, именуемую «драконья кровь» и наличествующую в домашней лаборатории мессира Бальтасара.
Кучер тут же выскочил вперед и угодливо поклонился так глубоко, что поросший щетиной подбородок коснулся груди: