Человек этот был на вид молодым — между тридцатью и сорока, но скорее ближе к нижней границе, чем к верхней. Короткая, аккуратная прическа, белая, свежая рубашка, пиджака нет, равно как и галстука. Выбритые до синевы щеки, серые, пронзительно серые, невыразительные как весеннее небо глаза. Шамилю он напомнил русистов, с которыми он имел дело в девяносто втором, отстаивал их интересы, пока они не предали его…
Тогда он стал отстаивать интересы других людей.
— Маршалла ду шуга[71] — поздоровался Шамиль, глядя на «русиста».
— Де дика хулда — без заминки ответил человек — я знаю ваш язык, господин Шамиль, хотя и не так хорошо, чтобы свободно говорить на нем. Поэтому, будет лучше, если мы перейдем на русский язык, который знают все присутствующие.
— По-русски говорить, все равно, что ругаться!
Хозяин дома постучал пальцем по столешнице — она была сделала целиком из среза пня какого-то огромного местного дерева.
— Ты не прав, Шамиль… — негромко сказал он — этот человек мой гость, и он заслуживает уважения. Что же касается языка, то язык это всего лишь язык — до тех пор, пока не приходит пора его отрезать…
Шамиль подумал, что сидящий за столом человек все-таки глуповат. Если ты что-то можешь, показывай, что не можешь, а если что-то не можешь — показывай, что ты можешь. В свое время они совершили большую ошибку, обсуждая на чеченском, что надо убрать одного русиста, в его присутствии. Предполагалось, что русист не знает чеченского — но оказалось, что он был агентом ФСБ и язык знал. Эта история стоила жизни одному из братьев по джихаду и чуть не стоила жизни ему самому.
Но вслух, конечно же — Шамиль все это не сказал. Вместо этого — он.
— Хьо кинт еравакха лайа сунна[72] — сказал он, приложив ладонь к груди и пристально смотря на гостя — я простой человек и порой допускаю грубость в отношении других людей. Прошу меня простить…
Гость кивнул.
— Дерриге а дикду. Иза дага а ма дайталла.[73]
И хозяин и гости вынуждены были прервать эту невидимую пикировку — как и в любой звериной стае чеченцы, встречая друг друга или представителя другого народа — первым делом должны выяснить вопрос о старшинстве. Равенство — им неведомо.
Женщина в чадре и никабе, длинном, черном мусульманском одеянии до пят — подала только что сваренный хаш. По дворику — плыл вкусный запах жарящегося мяса — готовили шашлык.
— Я пригласил тебя в свой дом, Шамиль… — неспешно и с достоинством начал хозяин, погружая ложку с глиняную пиалу с горячим, жирным супом — потому что ты был и остаешься одним из лучших воинов, каких только знала наша многострадальная земля. И оттого, что волей Аллаха ты переселился сюда — это не изменилось. Просто здесь много хороших воинов и среди других народов.
— И среди русистов, что ли? — ощерился как волк Шамиль. Зубы у него были истинно волчьи — белые, крепкие, как у молодого.
— И среди русистов… — спокойно подтвердил хозяин дома — только за последний месяц, если я не ошибаюсь, пятеро твоих стали шахидами. А в прошлом месяце — шахидом чуть не стал ты сам. Но это неважно. Как ты думаешь, почему так происходит, Шамиль?
— Так происходит, потому что мы разобщены! — не задумываясь, ответил Шамиль — горе, горе нам, ибо Аллах наказывает нас за асабию[74], а мы не извлекаем уроков и страшимся не единого лишь Аллаха, а тагута, и у него ищем правосудия! Разве не сказано — Не из нас тот, кто призывает к асабийе! Не из нас тот, кто сражается ради асабийи! И не из нас тот, кто проявляет гнев из-за асабийи.[75] Всех вместе нас — в несколько раз больше, чем проклятых свиноедов, но вместо того, чтобы объединиться, и принести Халифат заблудшим словом или мечом — мы грыземся как собаки из-за брошенной в кость пыли!
Хозяин дома — неодобрительно покачал головой.
— Горе нам, ибо мы повторяем ошибки раз за разом, вместо того, что извлечь из них уроки, и говорим, что все поняли — хотя мы подобны слепцам, блуждающим без поводыря. Сколько раз это все говорилось в том мире? Бесчисленное множество раз. Но каждый раз как выходили[76] — вспоминали о том, кто какого рода-племени еще до того, как видели врага.
— И что ты предлагаешь? — спросил довольно мирным голосом Шамиль — осчастливь нас своей мудростью.
— Я предлагаю перестать быть зверьми. Я предлагаю перестать прятаться в горах и пещерах. Какой хизб[77] ты даешь людям?
— Я даю людям хизб честности, жертвенности и веры — сказал Шамиль, начиная заводиться — а вот какой хизб даешь здесь ты? Я живу в пещере, а ты — в доме, где поместится и сотня человек. Сколько израсходовал ты имущества на пути Аллаха? И не боишься ли ты, что когда настанет Час — твои прегрешения перевесят твои несомненные добродетели и тебя ждет пламя?
— Я говорю о том, что хизб важнее джихада — спокойно ответил Аслан — пусть ты и не согласишься, но это так. Сплачивают людей, прежде всего слова, и только потом — совместно пролитая кровь. А ты всегда ставишь кровь на первое место.
— Это так. И только поэтому я жив.
Подали жижиг — галынш — эта перемена потребовала намного большего времени. Перед каждым едоком поставили тарелочки с самим жижиг-галынш из теста и курятины, небольшую пиалу с чесночным соусом и отдельно — пиалу с чесночным бульоном. Было вкусно…
— Для чего ты меня пригласил? — спросил Шамиль, поедая свою порцию — уж не хочешь ли ты отговорить меня делать джихад? Это тебе не удастся сделать, ибо в моей груди сердце льва, а не шакала…
— О нет… — сказал хозяин дома — я и не думал об этом. Ибо сказано — даже если делать зикр двадцать четыре часа в сутки, или читать фатиху, то и тогда ты даже на десятую долю не сравнишься с тем, кто вышел на пути Аллаха. Джон — будем называть его так — предлагает нусру[78] нашей умме. Взамен на то, что мы поможем убрать кое-кого, кто сильно мешает…
— Чье время истекло, так будет правильнее… — поправил гость хозяина дома, опять-таки довольно бесцеремонно — эти люди нам не мешают. Просто их время давно истекло…
— Русисты? — поинтересовался Шамиль.
— И не только.
Гость достал откуда-то миниатюрный — Шамиль никогда такого не видел, раза в два меньше обычного — ноутбук, пощелкал клавишами. Найдя требуемое, передвинул магнитофон так, чтобы Шамиль мог его видеть — фотографии нужных людей менялись раз в десять секунд.
Шамиль всмотрелся.
— Шайтан, это же правоверные!
— Но они не раз убивали вас, похищали ваших людей… — заметил гость.
Шамиль досадливо покачал головой.
— Это совсем другое. Это вам все равно, против кого воевать, для нас же — каждый из нас всего лишь правоверный, и только потом — араб или нохчилла. Многие мои люди не поймут этого и не выполнят приказ. А мне — вовсе даже не хочется вешать себе на шею кровников.
— А если все будут думать не на вас, а на других?
Аслан наклонился вперед.
— Послушай, Шамиль, послушай хотя бы потому, что я тебя старше. Не гожусь в отцы, но клянусь Аллахом, я тебя старше, а адаты[79] требуют уважать старших и прислушиваться к их словам. На нас смотрят как на зверей все более-менее цивилизованные люди, и это плохо. Только такие люди как Майкл — он впервые назвал имя своего гостя, хотя, вероятно и фальшивое — еще дают нам возможность существовать как нация и иметь землю, где мы можем жить, как хотим. Нет, нет! — властным жестом руки он остановил вскинувшегося было Шамиля — не впадай в грех гордыни, и не поминай сейчас не к месту Всевышнего. Много нам помог Всевышний, когда русисты пошли в атаку и уничтожили Ичкерию, а? А много ли нам помогли Братья-Мусульмане — которые вступили в сговор с ФСБ и выдали эмира Хаттаба… да и тебя пытались выдать? Только от того, как мы будем жить — по уму или нет — зависит, где мы будем жить, и будем ли жить вообще. Майкл обратился к тебе с деловым предложением, а ты — отверг его.
Шамиль — на сей раз не стал возражать, ибо чувствовал правоту собеседника. Дело в том, что он родился и вырос в СССР. Если бы он родился и вырос в Саудовской Аравии, где отец запросто может утопить загулявшую дочь в бассейне по приказу религиозной полиции мутавы — он бы думал по-другому.[80] Но он родился в СССР, получил образование в советской школе, там же он получил и изрядную дозу атеизма, цинизма и неверия. Ислам — был для него удобной ширмой, набором малопонятных слов, которые надо было произносить и действий, которые надо было совершать в определенное время. Он твердо усвоил, что ислам — это люди, которые придут тебе на помощь как родному — в то время как русисты не только не придут — но и кинутся друг на друга, будь такая возможность. Ислам — это беспредельно преданные тебе люди, которых можно оставить на смерть, прикрывая отрыв от сидящей на хвосте группы спецназа. Ислам — это шейхи, у которых столько денег, что они не могут их даже сосчитать — и они готовы будут поделиться ими с тобой, если ты одной с ними веры и делаешь джихад. Это был ислам Шамиля — не больше и не меньше. Если бы остался СССР — он, наверное, продвинулся бы по комсомольской или партийной линии и возможно даже стал бы первым секретарем обкома партии — место второго традиционно было зарезервировано за русским, который и должен был работать. Если бы это давало какую-то выгоду — он бы молился на телевизор.
— Я ничего не отвергал. Просто это трудноосуществимо — сказал Шамиль — и очень опасно в плане возможных последствий. В Мекку и вообще — на землю Халифата — относительно просто попасть, можно сделать свое дело — но почти невозможно уйти живыми.
— Варианты могут быть разные… — сказал Майкл — вас могут сбросить с парашютом с высоты несколько тысяч метров. Или после дела — забрать самолетом, вертолетом или с моря. Вам могут обеспечить любую легенду, какая только возможна… почти любую. У нас есть друзья в Мекке. Мы предлагаем вам несколько иной… уровень деятельности.
— А что с этого получу я? — в лоб спросил Шамиль.
Вместо ответа — гость положил на стол тяжело, солидно звякнувший мешочек.
— Это задаток. Вне зависимости от того, согласитесь вы или нет. Можно сказать — на джихад. У вас есть друзья, эфенди… Там, где вы даже и подозреваете…
Поспел шашлык. Томившееся два дня в смеси кислого молока и уксуса баранье мясо размякло, его нанизали на шампуры и поджарили над мангалом, в который нагребли углей из костра, который поддерживали рабы. Белый, вкусный дым мангала невесомо витал в воздухе подобно джиннам, привлеченным сборищем. К шашлыку подали водку, русскую водку — и она пошла на ура, пришлось даже выносить новый ящик. Наиболее богобоязненные успокоили себя двумя обстоятельствами. Первое — в хадисах говорится, что правоверным запрещено употреблять опьяняющие напитки из плодов хлебного дерева — а водка была сделана из ячменя. Второе — уже стемнело, и можно было считать, что Аллах не видит сего непотребства. Кто-то уже и вмазался — про наркотики в хадисах[81] тем более не сказано, а наркотики в этом доме водились в оптовых количествах. Женщин не было — но кое-кто уже похотливо поглядывал на бачей и рабов, ибо в отсутствие женщин на джихаде — правоверному разрешено (халяль) совокупиться с животным, с ребенком любого пола, с пленным или даже с таким же как он сам воином Аллаха. Только присутствие самого Шамиля да опасения оскорбить хозяина этого дома — отрежут голову и закопают как собаку — удерживали от более решительных действий.
Для Шамиля — из дома вынесли стол, в костер подбросили дров и плеснули бензина, чтобы ярче горел. Кто еще держался на ногах — не держащиеся валялись у заборов и машин — встали на зикр, вперемешку гости дома и родственники хозяина. Из магнитофона гремел «Город мой, ты в огне» Тимура Муцураева, то один, то другой джигит вливался в зикр и рысил по кругу, подбадривая себя воинственными криками и стрельбой в воздух…
Сам же хозяин — стоял с гостем там, где потемнее — у стоящей крайней в ряду машин под навесом бронированной Тойоты. Нечленораздельные крики — доносились сюда, но не так громко, и можно было разговаривать.
— Зверье… — скривился Майкл — просто не могу понять, Аслан-эфенди, что у вас общего с этими животными. Вы же цивилизованный человек.
Хозяин дома дружески положил гостю руку на плечо.
— Общего мало, согласен. Но есть. Мой отец одно время был главным инженером Грознефти, потом работал в Министерстве нефтяной промышленности в самой Москве… пока все не повалилось к шайтану. А его отец ахархо… крестьянин. Но все мы — нохчилла, чеченцы… тебе сложно это понять. Знаешь… у нас в горах всегда было мало нормальной земли. А скот надо было кормить зимой, потому что зимой снег и скот не накормишь снегом. Тогда мужчины, связавшись между собой веревкой, как альпинисты, шли на крутой склон и начинали косить траву. Косить траву сложно, ты должен делать взмахи косой и можешь запросто упасть в пропасть. Все зависит от того, удержат ли тебя остальные. Иногда падали все вместе. Но никогда — поодиночке. Вот что такое нохчилла.
— Мне показалось, он не согласился.
— И это не так. Завтра он согласится. После того, как выслушает стариков с годекана[82] и еще раз поговорит со мной. Уже без вас. Это я беру на себя.
— Это хорошо.
Хозяин дома не убирал руку с плеча гостя. Рука была теплой и тяжелой.
— Но вы должны помнить одно, Майкл. Мы можем сыграть в игру с ним. Мне наплевать, будет он жив после того, как волей Аллаха мы победим и унизим русистов или нет… лучше даже если не будет, не придется делиться куском. Но не вздумайте играть в игры со мной.
— Что за глупости — нервно дернулся Майкл — ваша доля в месторождениях уже оговорена. Пост вице-президента и главного инженера по эксплуатации — оговорен на самом высоком уровне. Какие еще гарантии вам нужны?
— Никаких. Этих — достаточно. Просто — еще раз напомнить будет не лишним. И учтите, друг мой, отговорки типа «так решило руководство, я здесь не при чем» — со мной не прокатывают.
— Это оговорено много раз!
Хозяин дома, наконец, убрал руку с плеча.
— Да, оговорено. Давайте, со всем остальным. У меня пока триста.
— Хорошо. Деньги получите обычным путем. Цена обычная. Давайте, грузить.
— Может, останетесь до утра? Ночные дороги небезопасны.
— Меня заберут. Давайте, начнем грузить, не будем терять времени.
Пожав плечами. Аслан позвал своего сына — перед даздаром[83] он строго настрого приказал ему ни капли в рот. И втроем — они принялись переносить из огромного сейфа дома и грузить в багажник бронированной Тойоты десятикилограммовые, двойной толстой пленки мешки с белым кристаллическим веществом внутри. Это было то, зачем Ордену нужен был Аслан. Это было то, зачем Аслану нужен был Орден.
Но не только…
Даздар продолжался…
Проникнуть в чеченское поселение незаметно и так же незаметно из него уйти — намного сложнее, чем проникнуть незамеченным… скажем, в арабское поселение в Ираке. Русские это знали, британцы это узнали, потеряв несколько человек. Все не так просто.
Прежде всего — чеченские села обычно небольшие, все друг друга знают, а война — заставила быть настороже и предпринимать меры предосторожности. Мало ли… кто-то из леса пришел жену проведать, постираться, домашнего покушать. Деньги, опять таки отдать, купить лекарства и провизию для отряда. Не раз и не два — русский спецназ за некоторое время до начала зачистки занимал позиции по утру вокруг села и отстреливал из бесшумных снайперских винтовок тех, кто драпал огородами. Бывало и по-другому… всякое бывало.
Отсюда вытекают и меры предосторожности. Подросток, старик-пастух, с рацией, с сотовым телефоном, а то и с просто отполированной стальной пластинкой. Где бы тебя не заметили — о тебе обязательно сообщат, потому что русисты — враг общий, при появлении русистов забывается вся кровная вражда, вся междоусобица…
В отличие от арабских — в чеченских селениях есть собаки. Пастушеские занятия, советское атеистическое прошлое вкупе со сложной криминогенной обстановкой дает о себе знать — знают о том, что укушенный собакой в рай не попадает, но собак тем не менее держат. Причем — в чеченских селениях бывают такие собаки… что всем собакам — собаки. Не редкость — кавказцы, а то и алабаи, по шестьдесят, по восемьдесят килограммов весом… иногда такие злобные, что сами хозяева кормят их с лопаты. Великолепный нюх, неукротимая злоба, верность хозяину… хорошо только то, что такие собаки почти никогда не лают… иная шавка такой бы хай подняла. Но проблемы, которые могут возникнуть при скрытном проникновении из-за собак — не поддаются описанию…
Шесть человек — двое британцев и четверо русских — пролежали целый день на окраине села, метрах и пятистах, укрывшись накидками и ведя наблюдение. Ближе продвинуться было нельзя — бегали дети, которых было превеликое множество. Были и рабы… они работали на огородах, ходили на родник и носили чистую воду… мало ли дел у раба. Женщины на улице почти не появлялись, предпочитая посылать по делам рабов — а мужчины и вовсе… мужчине-чеченцу работать западло, труд для него не просто в тягость, он ему в унижении. Мужчин было не так уж много — кто по делам в Джохар-галлы уехал, кто на плантации опиумного мака или еще где. Много кто на джихаде или в набеге…
Когда стемнело — они осторожно, прикрывая друг друга, начали продвигаться вперед, к селению. Каждый из них располагал пистолетом-пулеметом МР5SD3 с лазерным прицелом, шестнадцатью снаряженными магазинами к нему и набором гранат. Каждый из них — помимо этого нес до трех килограммов взрывчатки, заранее расфасованной и снабженной детонаторами, а также по несколько полосок Блейд — специальных взрывных средств для проделывания отверстий в металле или даже в кирпичной стене. Планировали все сделать тихо… но если потребуется, в паре километров отсюда развернут миномет, готовый работать по их целеуказаниям. Под прикрытием минометного обстрела — и уйдут.
Но желательно — сделать все тихо.
После того, как стемнело — людей с улиц, как вымело. На окраинах — тишина, кромешная темень — освещения уличного нет, все окна закрыты ставнями. Народ здесь темный… и темнота их подкрепляется тем, что не раз и не два находили на улицах разорванных, растерзанных собак, а то и людей, а охотники — приносили застреленных чудовищ, некоторые из которых даже имели отдаленное сходство с людьми… или с обезьянами. Рычали собаки, чуя чужих… заборы у тех, кто не мог позволить себе кирпичный, были сделаны из столбов и натянутой сетки-рабицы… но желающих высунуться и проверить, на кого это рычит верный пес не было. Здесь — как и везде: хвалили Аллаха за прожитый день и молили дать дожить до утра.