-Это настоящий... Это - наш! - говорили пластуны о Скобелеве.
В ночь, о которой я рассказывал, пластуны, став в кружок, пели свои очень характерные, нигде до тех пор мною не слышанные, торжественно-меланхолические песни, напоминающие церковные мотивы. В сумерках южной ночи, когда вдалеке разгорались лагерные костры, а звезды все ярче и ярче мерцали с недосягаемой высоты, песни эти производили глубокое впечатление.
-Мало, мало старых пластунов! - вздыхал Баштанников, оглядывая своих.
-А новые разве плохи?
-Нет, не то... А к тем сердце приросло... Вместе по ночам крались к врагам, высиживали в засадах... Кто в могиле, а кто дома обабился!..
Потом стало их еще меньше... Это - редкий и специальный род войска - а их заставляли ходить в атаку, как пехотинцев.
Турки почти всех их и перебили.
Костры разгорались, яркими красными пятнами выделялись они из густого сумрака далей... Позади стоял говор. Песни смолкли, только одна какая-то тоскливая доносилась издали, словно оплакивая кого-то...
Что это?.. Будто щелкнуло вдали... Еще и еще... Мы вскочили и бросились к лошадям... Сухая трескотня выстрелов усиливалась... Нервное ожидание общего боя росло и росло... Лагерь с глухим шумом подымался. Строили коней.
-Где полковой командир?..-из мрака наехал прямо на нас казак.
-Чего тебе? - отозвался Д.И. Орлов.
Тот что-то прошептал ему...
-Вторая сотня, на коней!
Спустя две или три минуты темная масса уже построившейся сотни двинулась по направлению к выстрелам. В пятидесяти шагах мы уже не различали ее движения.
Перестрелка разгоралась... Скоро вся окрестность гремела... Глушило остальные звуки... Вот точно звездочка прокатилась по небу...
-Ишь, шрапнелями начал! Дело серьезное.
Гулкие удары орудия на минуту покрыли ружейную трескотню... Еще и еще...
Журжевские батареи стали отвечать туркам.
В это время на берегу, под выстрелами, в белом кителе, верхом на белом коне показался Скобелев.
Можно было подумать, что он на бал разрядился.
-Разве бой не бал для военного? - ответил он кому-то...-Вот теперь весело стало... Наконец.
-Неужели вы радуетесь бою?
-А что ж военному плакаться на него... Это наша стихия...
Уже тогда он поразил всех находчивостью, завидным умением думать и смеяться под огнем.
Стал закуривать папиросу... Шрапнель разорвалась у него над головой, рука со спичкой даже и не вздрогнула.
-Обидно видеть такое спокойствие...-заметил кто-то из его товарищей.
-У меня, голубчик, почти десять лет боевой практики позади... Погодите, через несколько времени и вы будете спокойны.
Немного спустя, когда перестрелка замерла, когда темная южная ночь окутала опять нас своими поэтическими сумерками, - Скобелев во весь карьер мчался в Журжево. Ветер дышал прямо в лицо ему, генерал несся быстро, быстро я, точно не довольствуясь этим, еще понукал разгоревшегося коня...
-Весело! - кинул он кому-то, попавшемуся навстречу...
Так и веяло от него силой, жизнью, энергией...
Вскоре после того он с несколькими офицерами генерального штаба на берегу Дуная остановился во время рекогносцировки. Повернули коней кружком головами один к другому и начали обсуждать выгоды или невыгоды данной местности. Скобелев, так как тут был военный агент-иностранец, по-французски излагал свое мнение... В это время послышался какой-то грохот... Граната упала посередине круга, с визгом разорвалась, взрыла вверх целую тучу земли, обдала комьями лица совещавшихся. И в то мгновение, когда каждому приходил в голову неизбежный вопрос: цел ли я, целы ли товарищи, - послышался нимало не изменившийся, спокойный голос Скобелева.
-Et bien, messieurs, resumons!..(Хорошо, господа, сделаем вывод!.. (фр..))
И он с той же ясностью начал излагать свои выводы, как будто бы только что ничего не случилось, точно ветка хрустнула под копытом копя...
В это время армия уже отметила его... Он уже становился кумиром офицеров и солдат...
Богатырь, легендарный витязь вырастал и формировался в общем сознании боевой молодежи, и только тупоумие да педантизм смотрели на него с недоверием и завистью!..
И это недоверие и эта зависть прекратились только со смертью Михаила Дмитриевича... Только теперь притаились они...
У нас, чтобы быть оцененным, чтобы получить только принадлежащее по праву - нужно умереть...
Подлое время и подлые люди!.. Сколько теперь нашлось у него друзей - и как мало их было тогда...
Как он умел говорить с солдатами, знают те, кто видел его с ними. Они понимали его с полуслова - и он их знал "дотла", как выразился один "из малых сих". Мне рассказывали, например, об уроке атаки на батарею, данном им новобранцам. Стояло их человек сто...
-Ну, братцы, как же вы пушку станете брать?
-А на уру, ваше-ство.
-Ура-урой... А вы умом-то раскиньте... Знаете ли, что такое картечь?.. Ну вот бросились вы, уру закричали-неприятель выпалил из орудия, двадцать человек вас легло... Сколько вас теперь осталось? Восемьдесят... Уйдите двадцать человек... Это вот убитые, слышите ли... Их уж нет... Ну, а вы что будете делать, половчей чтобы вышло...
-А мы, ваше-ство, покуль он опять заряд, значит, положит, тут на него и навалимся... Штыкой его...
-Ну теперь молодцы, ребята... Значит, поняли меня. Пойдем кашу есть...
И генерал взял деревянную ложку у первого попавшегося солдата и засел за общий котел...
-Ен, брат, и ест-то по-нашему, - говорили они потом, хотя едва ли кто-нибудь другой был так избалован в этом отношении, как Скобелев...
Отсюда понятно, почему уже первое время прошлой войны, до перехода нашего через Дунай, популярность его в войсках Журжевского отряда росла не по дням, а по часам. Сначала ему удивлялись, потом невольно поддались могущественному обаянию Михаила Дмитриевича и привязались к нему, как дети. Я, разумеется, говорю о солдатах и о молодых офицерах. Очень многие в этот начальный период смотрели на него как на чужого, как на победителя каких-то азиатских "халатников". Ему уже и тогда завидовали, завидовали его молодости, его ранней карьере, его Георгию на шее, его знаниям, его энергии, его умению обращаться с подчиненными... Глубокомысленные индюки, рождавшие каждую самую чахоточную идейку с болезненными потугами беременной женщины, не понимали этого деятельного ума, этой вечно работавшей лаборатории мыслей, планов и предположений...
-Как им любить его, - говорил один из лучших генералов прошлой войны, разом сошедшийся со Скобелевым. - Помилуйте, сидели они чинно за столом, плавно курлыкали, все это так хорошо и спокойно было; вдруг грохот: проваливается крыша и прямо на стол сверху летит Скобелев с целым чемоданом новых идей, проектов, знаний о вещах, до сих пор этим индюкам неизвестных...
Дошло до того, что победителя "халатников" всякая гремучая бездарность и напыщенная глупость стала третировать, как мальчика...
-Вам слишком легко, почти даром достались ваши Георгии... Теперь заслужите-ка их! - говорили ему, и самолюбивый Скобелев, знавший себе цену, целые недели потом ходил зеленый, с разбитыми нервами, измученный... Не тогда ли у него стала развиваться болезнь сердца, сведшая его в раннюю могилу, если только эта болезнь была у него.
Случалось так, что Скобелеву и говорить не давали.
Питерские наполеоны только фыркали, когда победитель "халатников" предлагал тот или другой план, а когда он переходил к действиям, его просто обрывали. Этого военного гения, которого академия теперь признала равным Суворову, даже прямо оскорбляли. Раз он сделал какую-то рекогносцировку, которую считал крайне необходимой...
-Ступайте и сидите у моей палатки, пока я позову вас! - высокомерно оборвали молодого генерала, и тот, приехав в Зимницу, заболел от тоски и обиды...
-Знаете, - обратился он ко мне, - брошу я все это, отпрошусь обратно в Россию и, когда кончится война, сниму военный мундир и стану служить земству... В деревню уеду... Верите, силы нет... Сознаешь, что делается не то - а скажешь, так хорошо еще, если внимание обратят... Трудно, ах трудно!
И часто слышались слезы в голосе молодого генерала, когда он возвращался после таких неудачных попыток.
Нужно отдать справедливость генералу Драгомирову. Он едва ли не первый оценил этот боевой гений в Скобелеве. Бывший военный министр Милютин тоже ранее других отметил молодого генерала.
IV
А между тем он меньше, чем кто-нибудь был доволен собой. В Журжеве, в Бии, в Зимнице, точно так же как потом в траншеях под Пленной, Скобелев учился и читал беспрестанно. Он умел добывать военные журналы и сочинения на нескольких языках, и ни одно не выходило у него из рук без заметок на полях, по словам специалистов, и тогда уже обнаруживавших орлиный взгляд белого генерала. Интересно, в чьих руках находятся теперь эти книги. В высшей степени любопытно было бы проследить по ним, как мало-помалу из богатыря и витязя вырастал в Скобелеве полководец, "Суворову равный", по прекрасному выражению академии.
-Как им любить его, - говорил один из лучших генералов прошлой войны, разом сошедшийся со Скобелевым. - Помилуйте, сидели они чинно за столом, плавно курлыкали, все это так хорошо и спокойно было; вдруг грохот: проваливается крыша и прямо на стол сверху летит Скобелев с целым чемоданом новых идей, проектов, знаний о вещах, до сих пор этим индюкам неизвестных...
Дошло до того, что победителя "халатников" всякая гремучая бездарность и напыщенная глупость стала третировать, как мальчика...
-Вам слишком легко, почти даром достались ваши Георгии... Теперь заслужите-ка их! - говорили ему, и самолюбивый Скобелев, знавший себе цену, целые недели потом ходил зеленый, с разбитыми нервами, измученный... Не тогда ли у него стала развиваться болезнь сердца, сведшая его в раннюю могилу, если только эта болезнь была у него.
Случалось так, что Скобелеву и говорить не давали.
Питерские наполеоны только фыркали, когда победитель "халатников" предлагал тот или другой план, а когда он переходил к действиям, его просто обрывали. Этого военного гения, которого академия теперь признала равным Суворову, даже прямо оскорбляли. Раз он сделал какую-то рекогносцировку, которую считал крайне необходимой...
-Ступайте и сидите у моей палатки, пока я позову вас! - высокомерно оборвали молодого генерала, и тот, приехав в Зимницу, заболел от тоски и обиды...
-Знаете, - обратился он ко мне, - брошу я все это, отпрошусь обратно в Россию и, когда кончится война, сниму военный мундир и стану служить земству... В деревню уеду... Верите, силы нет... Сознаешь, что делается не то - а скажешь, так хорошо еще, если внимание обратят... Трудно, ах трудно!
И часто слышались слезы в голосе молодого генерала, когда он возвращался после таких неудачных попыток.
Нужно отдать справедливость генералу Драгомирову. Он едва ли не первый оценил этот боевой гений в Скобелеве. Бывший военный министр Милютин тоже ранее других отметил молодого генерала.
IV
А между тем он меньше, чем кто-нибудь был доволен собой. В Журжеве, в Бии, в Зимнице, точно так же как потом в траншеях под Пленной, Скобелев учился и читал беспрестанно. Он умел добывать военные журналы и сочинения на нескольких языках, и ни одно не выходило у него из рук без заметок на полях, по словам специалистов, и тогда уже обнаруживавших орлиный взгляд белого генерала. Интересно, в чьих руках находятся теперь эти книги. В высшей степени любопытно было бы проследить по ним, как мало-помалу из богатыря и витязя вырастал в Скобелеве полководец, "Суворову равный", по прекрасному выражению академии.
Учился и читал Скобелев при самых иногда невозможных условиях. На биваках, на походе, в Бухаресте, на валах батарей под огнем, в антрактах жаркого боя... Он не расставался с книгой - и знаниями делился со всеми. Быть при нем значило то же, что учиться самому. Он рассказывал окружавшим его офицерам о своих выводах, идеях советовался с ними, вступал в споры, выслушивал каждое мнение. Вглядывался в них и отличал уже будущих своих сотрудников. Нынешний начальник штаба 4-го корпуса генерал Духонин так, между прочим, характеризовал Скобелева.
-Другие талантливые генералы Радецкий, Гурко берут только часть человека, сумеют воспользоваться не всеми его силами и способностями. Скобелев напротив... Скобелев возьмет все, что есть у подчиненного, и даже больше, потому что заставит его идти вперед совершенствоваться, работать над собой...
Иногда среди товарищеских пирушек с молодежью он вдруг задавал серьезные военные задачи. Стаканы в сторону, и тесный круг сдвигался еще теснее, задумываясь над разрешением запутанного боевого вопроса... Скобелев был молод - и любил женщин, но по-своему. Он не давал им ничего из своего я. Он говорил, что военный не должен привязываться, заводить семьи...
-Игнатий Лойола только потому и был велик, что не знал женщин и семьи... Кто хочет сделать что-нибудь крупное-оставайся одинок...
Ему очень нравилась какая-то француженка в Бухаресте... Как-то он добился свидания с ней. Представьте себе ее изумление, когда посредине горячего разговора он вдруг остановился, задумался, пошел к столу, вынул какую-то книгу и погрузился в чтение, по временам что-то отмечая на карте. Точно так же зачастую он уходил с обеда к себе наверх, и ординарцы, посылавшиеся к нему, заставали его за книгами... Потом, чтобы не терять время, он приказал своему адъютанту носить с собой постоянно записную книжку. Приходила генералу какая-нибудь счастливая идея, вопрос, и они сейчас же заносились туда. Разговор с ним уже и в начале войны был очень поучителен. Он умел расшевелить ум у человека, заставить его думать... Для этого он не останавливался ни перед чем.
-Мало быть храбрым, надо быть умным и находчивым! - говорил он своим, хотя на храбрых людей у него была какая-то жадность. Узнав о каком-нибудь удальце, он не успокаивался, пока не переводил его в свой отряд... Для этого он пускался на всевозможные хитрости, дружился с офицером, упрашивал его начальство и в конце концов - таки добился, что в дивизии у него были молодцы на подбор.
Не только молодому офицеру, но и солдату белый генерал был товарищем.
Едет он как-то в коляске. Жара невыносимая, солнце жжет... Видит, впереди едва-едва ковыляет солдат, чуть не сгибающийся под тяжестью ранца...
-Что, брат, трудно идти?
-Трудно, ваше-ство...
-Ехать-то лучше... Генерал вон едет, полегче тебя одетый, а ты с ранцем-то идешь, это не порядок... Не порядок ведь?
Солдат мнется.
-Ну, садись ко мне...
Солдат колеблется... шутит что ли генерал...
- Садись, тебе говорят...
Обрадованный кирилка (так мы называли малорослых армейцев) лезет в коляску...
-Ну что, хорошо?
-Чудесно, ваше-ство.
-Вот дослужись до генерала и ты будешь ездить так же.
-Где нам.
-Да вот мой дед таким же солдатам начал - а генералом кончил... Ты откуда?
И начинаются расспросы о семье, о родине...
Солдат выходит из коляски, боготворя молодого генерала, рассказ его передается по всему полку, и когда этот полк попадает в руки Скобелеву солдаты уже не только знают, но и любят его...
Раз в Журжеве идет он по улице - видит, солдат плачет.
-Ах ты баба!.. Чего ревешь-то? Срам!..
Солдат вытягивается.
-Ну чего ты... Что случилось такое?
Тот мнется...
-Говори, не бойся...
Оказывается, получил солдат письмо из дому... Нужда и семье, корова пала, недоимка одолела,-неурожай, голод.
-Так бы и говорил, а не плакал. Ты грамотный?
-Точно так-с.
-И писать умеешь?
-Умею.
-Вот тебе пятьдесят рублей, пошли сегодня же домой, слышишь... Тебе скажут, как это сделать... Да квитанцию принеси ко мне...
Отзывчивость на чужую нужду и горе до конца не покидала Скобелева. Мне рассказывал Духонин, что Михаил Дмитриевич не брал никогда своего жалованья корпусного командира. Оно сплошь шло на добрые дела. Со всех концов России обращались к нему, даже часто с мелочными просьбами, то о пособии, то о покровительстве, то о заступничестве. Обращались и отставные солдаты, и мещане, и крестьяне, и священники... Раз даже какая-то минская баба прислала письмо о пропитом мужем полушубке. К чести Скобелева нужно сказать, что в этом случае для него не было ни крупных, ни мелких просьб. Он совершенно правильно рассуждал, что для бабы зимний полушубок так же нужен, как отставному притесняемому деревней солдату - его пропитание. И ни одна такая просьба не была оставлена без внимания. Он посылал деньги, хлопотал, просил... В Москве раз я иду с ним по Никольской. Вдруг кидается к нему какой-то крестьянин.
-Сказывают, батюшко-генерал, ты и есть Скобелев.
-Я...
-Спасибо тебе, родимый... Вызволил ты меня... Из большой беды вызволил... Дай тебе Бог...
-Когда, в чем дело... Я ничего не понимаю.
-Писал я к тебе... Затеснила меня уж очень волость...
-Ну?
-А тут отставной солдат один был - пиши, говорит, к Скобелеву, ен услышит, будь спокоен... я и послал тебе письмо... А ты губернатору нашему приказал не трогать меня... Меня и успокоили... Спасибо тебе, защитник ты наш...
И бух мужик в ноги...
Вот тайна этой изумительной популярности, вполне заслуженной покойным генералом.
-Тысячи писем приходилось писать и пособия рассылать таким образом! сообщал мне Духонин. - Ни одно письмо к нему не оставалось без ответа...
Решительность и способность к инициативе была в нем громадная и сказывалась во всем. Он и в других любил это качество.
-Отчего это вы не были с нами? - спросил он раз меня, после одного дела в Журжеве.
-Да я просил у вашего отца.
-У "паши"... Ну и он отказал вам?
-Да...
-А вы вперед не спрашивайтесь, а прямо поезжайте... Если спрашиваетесь значит, и вы сомневаетесь, и другого заставляете сомневаться, можно ли... А коли прямо едешь, так и вопрос о возможности уж тем самым решен. Я вообще терпеть не могу спрашиваться. Берите на свою ответственность и не спрашивайтесь впредь.