— А ключей нет… Ключи в сумке… или в пальто. Не знаю.
— Тогда позвони.
Эля нажала кнопку звонка, но было по-прежнему мертвенно тихо.
— Дурачье, — сказал Шубин, упираясь ладонью в косяк двери, чтобы не упасть. — Электричества нет. Стучи.
Эля постучала. Тишина.
— Они же спят, — сказал Шубин. — Стучи громче.
Эля постучала сильнее.
— Они не спят, — прошептала она.
Она не смогла больше ничего сказать. Лицо ее было неподвижно, и по грязным щекам катились слезы.
Шубин ударил по двери кулаком. Еще раз, начал молотить, только чтобы перебить высокие, жалкие звуки, что вырывались изо рта Эли.
И он молотил так, что не услышал, как из-за двери раздался женский голос:
— Кто там?
— Стой! — Эля повисла на его руке. — Это я, это я, мама! Где Митька? Это я, мама!
— Погоди, не шуми, — ответил голос, щелкнул замок, дверь открылась, и мать Эли произнесла фразу, которую намерена была сказать, еще не отворив дверь, и которая теперь прозвучала как из другого мира: — Ты что, опять ключи забыла?
И тут она увидела Элю и страшного — это Шубин только потом, увидев себя в зеркале, понял, до чего страшного, — мужчину.
— Господи! — сказала она.
За соседней дверью раздался недовольный мужской голос:
— Вы что шумите, не знаете, сколько времени?
— Порядок, — ответил голосу Шубин. — Извините. Все в порядке.
Эля упала внутрь, повисла на матери и начала судорожно смеяться. Шубин втолкнул ее в дверь и быстро захлопнул. Наступила кромешная тьма, и в ней был слышен лишь истерический смех Эли, который прерывался возгласами матери: «Ты что, ты что, что с тобой?» И попытками Эли спросить: «А Митька, где Митька?»
И снова смех.
— Положите ее куда-нибудь, — сказал Шубин. — Ей надо лечь.
Но Эля вырвалась — она рвалась в комнату, распахнула дверь. В свете догорающего пожара была видна кровать. На ней спал мальчик. Эля схватила его, мальчик начал отбиваться со сна, а Шубин оттаскивал Элю и кричал на нее:
— Не смей его трогать! Не смей! На тебе может быть газ.
Эля опустила мальчика на кровать, а сама как-то спокойно, тихо и мирно легла возле кровати на коврик, будто заснула. На самом деле это был глубокий обморок.
Шубин подхватил Элю и спросил ее ее мать, белая ночная рубашка которой светилась в темноте, как одежда привидения:
— Куда ее положить?
— Ой, а что с ней?
Мать все еще ничего не понимала — да и откуда ей было понять?
— Где диван?..
— Рядом с вами, туда и ложите.
Она была сердита, потому что уже уверилась в том, что ее непутевая дочь где-то напилась, попала в переделку и вот теперь хулиганит. Шубин не знал, бывало ли такое с Элей, — он ничего не знал о своей будущей жене. Он с трудом перетащил ее на диван.
— У вас валерьянка есть?
— А вы кто такой? — спросила мать Эли, в которой росло раздражение против бродяги, которого Эля притащила домой.
— Накапайте валерьянки. Или валидола. Ничего страшного. Она очень устала. И переволновалась.
И в голосе Шубина была такая настойчивость, что мать, бормоча что-то, пошла в другую комнату и принялась щелкать выключателями.
— Света нет, — сказал Шубин. Он присел на корточки перед диваном и положил ладонь на теплую щеку Эли. И та, все еще не приходя в себя, подняла руку и дотронулась слабыми пальцами до его кисти.
— Почему света нет? — спросила из той комнаты мать.
— Воды нет тоже, — сказал Шубин. — А если есть, то лучше ее не пить. В чайнике вода осталась? Из чайника налейте.
Митька повернулся в кровати и забормотал во сне.
— Да вы хоть скажите по-человечески, что случилось-то? — спросила из той комнаты мать. Она, видно, шуровала среди лекарств, разыскивая валерьянку.
— Авария, — сказал Шубин. — Авария. Выходить из домов нельзя. Закройте форточки.
Мать зашаркала шлепанцами на кухню, громыхнула там чайником.
Шубин прислушался к дыханию Эли. И понял, что она спит.
— Не надо, — сказал он, — она заснула…
Мать уже вернулась в комнату. Шубин не заметил как — в сознании пошли провалы.
— Вы сами тогда выпейте, — сказала мать уже без озлобления.
— Вам тоже нужно.
Она вложила в его руку стаканчик с валерьянкой.
— А где авария? Серьезная, да? На химзаводе?
— Серьезная, — сказал Шубин. И заснул, сидя у дивана на коврике, положив голову на руки, которыми касался руки Эли.
Было пять часов утра. Те жители города, что остались живы, еще спали.
Шубин проснулся, и ему показалось, что он и не засыпал — только закрыл на минутку глаза, чтобы не так щипало. Он сразу вспомнил, где он, и первая мысль была хорошая: ну вот, обошлось.
Он лежал на том же диване, у которого, сидя на полу, отключился. В комнате стоял утренний полумрак — небо за окном было холодным, голубым. Повернув голову, Шубин увидел кровать и спящего на ней Митьку, которого он толком еще не видел.
За стенкой тихо разговаривали.
Шубин вспомнил, что обгорел, спускаясь с крыши, он провел рукой по колючей голове. В комнате было холодно.
Он поднес часы к глазам, но света в комнате было слишком мало. Ничего не увидел. Он поднялся и пошатнулся так, что чуть было не уселся обратно. В голове все потекло.
Эля услышала и вошла в комнату.
— Ты чего встал? — прошептала она.
— Ты же тоже не спишь, — сказал Шубин.
Он прошел на кухню, где на табуретке сидела мать Эли, обыкновенная полная женщина, тоже скуластая и черноволосая. Только губы, в отличии от Элиных, у нее ссохлись и сморщились. Глаза были заплаканы.
На кухонном столе горели две свечи. От них уже наплыло на блюдце.
— Здравствуйте, — сказал Шубин. — Простите, что так вышло.
— Это вам спасибо, Юрий Сергеевич, — сказала мать Эли. Она всхлипнула. — Мне Эля все рассказала, а мы вот сидим и боимся.
— Лучше не выходить, — сказал Шубин.
— А воды нет, — сказал мать, — и газа, знаете, тоже нет. Когда дадут, вы как думаете?
— И холодно, просто ужасно, — сказала Эля. — Знаешь, на улице похолодало.
В синее окно Шубину было видно, что на улице метет.
Наверху кто-то прошел, зазвенел посудой, дом был панельный — слышимость абсолютная.
— Сколько времени? — спросил Шубин.
Эля поглядела на ходики, висевшие над столом. Шубин сам увидал: половина восьмого.
— В это время уже машины ездят, — сказала Эля, — люди на работу идут. А мама мне верит и не верит.
— Чего ж не верить, — ответила та. — Многие говорили, что этот завод нас погубит. Детей вывозили. Вы слышали?
— Да, я даже видел.
— Но с них как с гуся вода. А Эля говорит, много народу погибло.
— Да, — сказал Шубин, — многие погибли.
Он посмотрел на Элю. Она встретила его взгляд настороженно, будто таясь.
Уже был другой день, другая жизнь, и он в ней был будто гостем. Да и что скажешь при матери?
Шубин подошел ближе к окну. Улица, на которую оно выходило, была пуста. Вон оттуда, из-за угла дома на той стороне, они пытались перейти улицу и потом спрятались от желтого шара. Он увидел истоптанный снег, там они лежали, боясь поднять головы. А чуть дальше за домом — лавочка, где сидят влюбленные.
— Я пойду, — сказал Шубин.
— Что? — не поняла Эля.
— Я пойду. Сама понимаешь, не сидеть же здесь.
— Я вас, Юрий Сергеевич, никуда не пущу, — сказала Эля, перейдя снова на «вы». — Вы на себя в зеркало посмотрите. Вы же на последнем издыхании.
— Я выспался, — сказал Шубин. — Я больше двух часов проспал.
— Я с вами.
— И не мечтай, — сказала ее мать.
И Шубин как эхо повторил:
— И не мечтай. Ну как же так… — покорилась Эля.
— Я очень прошу вас, — сказал Шубин, — никуда из дома не выходить. У вас четвертый этаж, это спасение. Мы не знаем, кончилось все уже или еще будут последствия.
— Холодно ведь, — сказала мать, — когда затопят?
— Я все узнаю и вернусь, — сказал Шубин.
— Правильно, — сказала мать, — сходите, поглядите и возвращайтесь.
Шубин взял свечу, прошлепал босиком в ванную комнату. Вода не шла. и не могла идти. Он поднял голову, посмотрел в зеркало и увидел себя впервые с вечера. И не сразу узнал, потому что за тридцать девять лет жизни привык к другому человеку.
На него смотрело грязное, обросшее щетиной существо. Волосы его и ресницы опалены, от волос вообще остались какие-то клочья. На виске и щеке — высохшая кровь. И как назло — нет воды.
— Юрий Сергеевич, — сказала из-за двери Эля. — У нас в кастрюле вода осталась. Вам пригодится.
Шубин хотел было с благодарностью согласиться, но сказал:
— Отлей мне в стакан. Неизвестно, когда пустят воду. Надо экономить. Может, целый день придется терпеть… или больше. Ты же понимаешь, что водопровод может быть отравлен.
— Понимаю, — сказала Эля. — Щетку зеленую возьмите, это моя.
Он открыл дверь. Она протянула ему полный стакан.
Он услышал голос матери из кухни.
— В чайнике еще осталось. Смотри, не выплесни.
Шубину было не ловко, что он не может спустить за собой воду в унитазе. Он прикрыл его крышкой, потом почистил зубы, намочил водой край полотенца и протер кое-как лицо. На полотенце остались пятна сажи и крови.
Пока Шубин натягивал ботинки, Эля почистила его пиджак и пыталась уговорить его съесть холодного мяса. Но есть совсем не хотелось. Он бы еще выпил воды, но не посмел попросить.
Эля стояла в смущении перед вешалкой, потому что Шубину надо бы переодеться, а дома не было мужских вещей. Она уговорила его надеть под рваную аляску свой толстый свитер, и Шубин согласился. Потом вытащила откуда-то белую вязанную шапку и сказала:
— Это ничего, что она женская, у нас ребята многие носят.
на шапке были изображены олимпийские кольца.
— До свидания, — сказал Шубин матери, которая стояла в дверях кухни.
— Приходите, — ответила она сдержанно.
Эля вышла проводить Шубина на лестницу.
Он пониже надвинул на глаза лыжную шапку.
— Ты адрес помнишь? — спросила вдруг она. — Улица Строительная, двенадцать, корпус два, квартира пятнадцать. Записать?
— Нет, запомню, — сказал Шубин. — Только не выходи. Не надо. И мать не пускай. Пока не вернусь, не выходи, обещаешь?
— Обещаю, — улыбнулась Эля. Впервые он увидел ее улыбку с прошлого вечера. Блеснула золотая коронка. А он и забыл, что у нее золотая коронка.
Дверь напротив открылась, и оттуда выглянул громоздкий мужчина в пижаме.
— Привет, — сказал он, — гостей провожаешь?
В вопросе было плохо скрываемое презрение к соседке.
— Доброе утро Василий Карпович, — сказала Эля, не выпуская руки Шубина.
Этот человек был из другого, обыкновенного, сонного, вчерашнего существования.
— Чего-то света нету? — спросил он. — Не знаешь?
— А вы проверьте, — сказал Шубин, — нет воды, нет газа и не работает телефон.
— А что? — Человек сразу поверил и испугался. — Что случилось, да?
— Эля, — сказал Шубин, отпуская ее руку. — Я тебя очень прошу. Пройди по квартирам и еще лучше — возьми кого-нибудь из мужчин, на которых можно положиться. Сейчас люди будут вставать, они ничего не знают. Может быть паника, кто-то может заразиться… Ну не мне тебя учить.
— Хорошо, Юрий Сергеевич, — сказала Эля.
Она хотела еще что-то сказать, но Василий Карпович из соседней квартиры не дал.
— Да что случилось, я спрашиваю! — почти закричал он. — Ты можешь человеческим языком объяснить?
Перешагивая через две ступеньки, Шубин сбежал с лестницы. Хлопнула бурая дверь подъезда.
Холодный ветер ударил в лицо. Он нес колючие снежинки. Шубин надвинул капюшон аляски.
На улице рассвело. Он перешел улицу и оглянулся. Эля стояла у окна. Она смотрела вслед. Тут же рядом с ней возникло лицо Василия Карповича — значит, он уже проник к ним в квартиру.
Шубин прошел за соседний дом. И остановился у его угла, не оборачиваясь больше. Он понимал, что через несколько шагов уйдет из той обыденности мира, в котором еще ничего не произошло, который только сейчас начинает открывать, и то не во всей полноте, масштабы бедствия — как будто от гостиницы, где они провели ночь, до этих домов — много километров, и звуку несчастья еще предстоит их одолеть.
Конечно же, Шубин мог остаться у Эли и поспать еще несколько часов. Нет, он бы уже не заснул. Он-то знал, что жизнь этого и соседних домов — только видимость, а то, настоящее, к чему он принадлежит, начнется за углом.
И вдруг неожиданная мысль заставила его оглянуться.
Он посмотрел на Элин дом. Нет, не на четвертый этаж, а на первый. В трех, нет, в четырех окнах первого этажа открыты форточки. Значит, почти наверняка, там лежат мертвые люди. Лежат мирно, будто спят, но скоро эти двери взломают. Где водораздел? два этажа — гробы, три верхних — обыкновенные квартиры, где люди просыпаются и удивляются, почему нет воды и света. Водораздел — на втором этаже…
Больше он не мог стоять — он должен был оказаться там, где много людей, где что-то делается, где он может пригодиться.
Шубин вышел в следующий двор. Навстречу ему рванулся крик. У скамейки, на которой сидели, обнявшись, влюбленные, стояла, подняв руки, женщина и неразборчиво кричала. Можно было лишь разобрать:…мой девочка… девочка… Лидушка…
Хлопнула дверь, из дома выбежал другой человек, побежал к скамейке. Шубин быстро пошел стороной, к главной улице, к вокзалу.
Дворами Шубин выше на главную улицу, что вела к вокзалу, как раз к арке, через которую он убегал от милиционера.
Сыпал снег, неровно, зарядами, зло. У кафе, где он сидел с общественниками, лежали тела. Возле них стояли два человека, непонятно зачем — просто смотрели.
По улице, вдоль домов, шел парнишка, лет пятнадцати, он нес туго набитый пластиковый пакет. Перехватив взгляд Шубина, он побежал, одна ручка пакета оторвалась, и оттуда начали вываливаться меховые шапки. Парень остановился и принялся собирать их, не спуская взгляда с Шубина.
— Зря ты, — сказал Шубин, — они зараженные.
Прижимая пакеты к животу, парень побежал в арку.
И тут Шубин увидел собственную кепку. Она лежала у края тротуара, совсем засыпанная снегом. Ждала его.
Шубин подошел к ней, поднял, снег примерз к ней, кепка была жесткой и чужой. И тут же Шубин уловил взгляд женщины, закутанной в серый платок. В ее взгляде было осуждение.
— Люди страдали, а вы пользуетесь, сказала вдруг женщина.
— Это моя собственная кепка, — сказал Шубин. — Я ее вчера потерял.
И понял как это глупо звучит.
— Понимаю, понимаю, — сказала женщина.
— А вы проходите, — озлился Шубин.
Женщина пошла у самой стены.
По улице ехал бронетранспортер. В нем стояли два солдата. Они смотрели по сторонам, видимо, изучая обстановку.
Шубин поглядел им вслед. Повернул туда же, куда ехала машина, — к вокзалу. Он миновал кинотеатр «Космос» и автобусную остановку. Автобус все стоял передним колесом на тротуаре, но столкнувшиеся машины были убраны с дороги, и трупы тоже исчезли.
Быстро работают, подумал Шубин. Молодцы. Кто молодцы и почему — он не задумывался. Ему приятно было, что кто-то думает, принимает меры.
На остановке стоял старичок в военной шинели и заячьей шапке.
— Молодой человек! — окликнул он Шубина. — Почему нет автобуса? Я жду уже двадцать минут.
— Автобуса уже не будет, — сказал Шубин и пошел дальше.
— Почему? Вы мне можете объяснить, почему? — старичок стучал палкой.
Шубин увидел, куда убрали трупы, — их, оказывается, еще не успели вывезти. В просвете между большими домами они громоздились грудой, частично прикрытые бульдозером, которым, видно, их туда и отодвинули. Бульдозер был пуст, но возле него стоял милиционер и курил.
Он увидел, что Шубин остановился, и сказал устало:
— Идите, гражданин, смотреть не положено.
— Ладно уж, — сказал Шубин.
По улице медленно ехал грузовик. Задний борт его был откинут. Там тоже были тела.
Простоволосая растрепанная женщина в распахнутой шубе бежала посреди улицы навстречу грузовику и кричала, открыв рот, на одной ноте. Грузовик затормозил, гуднул, но она его не видела. Водитель подождал, пока она пробежит мимо, и снова дал газ.
Окна продовольственного магазина, мимо которого проходил Шубин, были разбиты, большие куски стекла валялись на тротуаре. Внутри шевелились какие-то темные фигуры.
Должна была показаться гостиница, но ее не было. И Шубин, пройдя последний большой дом перед вокзальной площадью, понял, что случилось: гостиница стала вдвое ниже — провалившись, крыша увлекла за собой два верхних этажа. Казалось, что в гостиницу попала бомба.
Развалины еще дымились, и снег вокруг был черным.
Шубин вышел на площадь. Как ни странно, подъезд гостиницы не был тронут огнем. Даже сохранились стеклянные двери и стеклянные вывески с названием гостиницы по сторонам. Но сквозь дверь было видно черное сплетение упавших балок.
Вокзальная площадь была странно оживлена. По какой-то организационной причине именно в вокзале находился штаб, который руководил спасательными работами. На площади стояло несколько бронетранспортеров, дальше, между пустыми автобусами, тянулись крытые военные грузовики. У монумента труженникам стоял танк. Его зачехленная пушка была высоко задрана. У входа в вокзал Шубин увидел несколько легковых машин, в том числе две или три черные «Волги».
Правильно, понял Шубин, направляясь через площадь к вокзалу. Вокзал — это связь с другими городами. Здесь должны быть паровозы, так что можно обойтись без электричества, пока не запустят станцию.
Трупы с площади уже убрали, и Шубин не стал искать глазами куда. Он пошел мимо танка. Люк его был открыт, в нем сидел солдат в шлеме и курил. Рядом стоял автобус, двери его были открыты, на полу головой к открытой двери лежал человек.
— Юрий Сергеевич! — услышал Шубин. — Юрий Сергеевич, это вы?