Центральный Комитет партии эсеров и все губернские группы выпустили воззвание о взрыве 4 февраля, заявив, что нельзя чувствовать жалости к тому, кто никогда не испытывал ее к другим, сожалеть о пролитой крови того, кто безжалостно потоками проливает кровь подданных. По империи, не затухая, а только разгораясь, катилось эхо эсеровского взрыва, и все знали, что Каляев не стал взрывать семью великого князя, говорили о посещении его в тюрьме женой убитого Елизаветой Федоровной, которой он заявил, что ему больно было причинить ей горе, но он исполнил свой долг. В обществе говорили о простой и благородной личности террориста, наивно мистически верившего в великое дело революции. Орган Центрального Комитета партии эсеров «Революционная Россия» писал о своем очередном политическом убийстве:
«На месте казни лежала бесформенная куча, вышиной сантиметров в тридцать, состоявшая из мелких частей одежды, кареты и изуродованного тела. Публика, человек тридцать сбежавшихся первыми, осматривала следы разрушения. Некоторые пробовали высвободить из-под обломков труп и зрелище было подавляющее. Головы не оказалось. Из других частей можно было разобрать только руку и часть ноги. В это время выскочила Елизавета Федоровна в ротонде, но без шляпы, и бросилась к бесформенной куче. Все стояли в шапках. Княгиня это заметила. Она бросалась от одного к другому и кричала: «Как вам не стыдно, что вы здесь смотрите, уходите отсюда». Лакей обратился к публике с просьбой снять шапки, но на толпу ничего не действовало, никто шапки не снимал и не уходил. Полиция минут тридцать бездействовала, заметна была полная растерянность. Очень не скоро появились солдаты, отодвинули публику и оцепили место происшествия».
В обществе цитировали слова Каляева, говорившего, что он не имеет ничего общего с суеверием рабов и их лицемерных владык.
Каляева судили в апреле 1905 года в особом присутствии Сената, и опять множество людей слушали, что эсеровский террорист считает себя не подсудимым, а пленником, взятым в бою между революционной и самодержавной армиями. Сын околоточного надзирателя на всю державу заявил, что совсем скоро с насилием покончит торжество социализма. Приговор был очевиден и Каляев писал из тюрьмы товарищам по партии свое последнее письмо: «Я сделал все, что мог, для того, чтобы 4 февраля достигнуть победы, и счастлив сознанием, что выполнил долг, лежавший на всей истекающей кровью России. Я отдал всего себя делу борьбы за свободу рабочего народа, и пусть смерть моя венчает сое дело чистой идеи. Умереть за убеждение – значить звать на борьбу, и каких бы жертв не стоила ликвидация самодержавия, я твердо уверен, что наше поколение кончит с ним навсегда. Это будет великим торжеством социализма, когда перед русским народом откроется простор новой жизни, как и перед всеми, кто испытывает тот же вековой гнет царского насилия. Вся жизнь мне лишь чудится сказкой, как будто все то, что случилось со мной, жило с ранних лет в моем предчувствии и зрело в тайниках сердца для того, чтобы вдруг излиться пламенем ненависти и мести за всех. Обнимаю и целую вас всех».
Ивана Каляева несколько раз пытались дискредитировать и ошельмовать, но делали это как всегда, и поэтому число молодых членов партии эсеров быстро росло. В ответ на слухи о его помиловании Каляев писал министру юстиции: «Как революционер, верный преданиям «Народной Воли», я считаю, что долг и совесть моя приказывает мне отказаться от помилования».
5 апреля на суде Каляев заявил судьям и прокурору, что они наемные слуги капитала и имперского правительства, а он – народный мститель и социалист-революционер. Его постоянно, конечно, прерывали и вообще вывели из здания суда. Каляев все равно смог сказать все, что задумал, и империя услышала его судебную речь, ахнувшую по самодержавию.
«Нас разделяют горы трупов, сотни тысяч разбитых человеческих существований и целое море крови и слез, разлившееся по всей стране потоками ужаса и возмущения. Вы объявили войну народу, мы приняли вызов. Взяв меня в плен, вы теперь можете подвергнуть меня пытке медленного угасания, можете меня убить, но над моей личностью вам не надо суда. Между нами не может быть почвы для примирения, как нет ее между самодержавием и народом. Мы все те же враги и я не признаю в вас моих судей. Пусть судит нас не рабье свидетельство сословных представителей по назначению, не закон, облеченный в сенаторский мундир, не жандармская подлость. Пусть нас судит свободно и нелицеприятно выраженная народная совесть. Пусть нас судит эта великомученица истории – народная Россия.
Я не признаю ни вас, ни вашего закона. Я не признаю центральных государственных учреждений, в которых политическое лицемерие прикрывает нравственную трусость правителей и жестокая расправа творится именем оскорблений человеческой совести, ради торжества насилия.
Но где же ваша совесть? Где кончается ваша продажная исполнительность? Ведь вы не только судите мой поступок, вы посягаете на его нравственную ценность. Дело 4 февраля вы не называете прямо убийством, вы именуете его преступлением, злодеянием. Вы дерзаете не только судить, но и осуждать. Что же вам дает это право? Не правда ли, благочестивые сановники, вы ни кого не убили и опираетесь не только на штыки и закон, но и на аргументы нравственности. Вы готовы признать, что существуют две нравственности. Одна для обыкновенных смертных, которая гласит: «не убий», «не укради», а другая нравственность политическая, для правителей, которая им все разрешает. И вы действительно уверены, что вам все дозволено и что над вами нет суда…
Но оглянитесь: всюду кровь и стоны, война внешняя и война внутренняя. И тут и там пришли в яростное столкновение два мира, непримиримо враждебные друг другу – бьющая ключом жизнь и застой, цивилизация и варварство, насилие и свобода, самодержавие и народ. И вот результат: позор неслыханного поражения военной державы, финансовое и моральное банкротство, политическое разложение устоев монархии внутри, наряду с естественным развитием стремления к политической самостоятельности на так называемых окраинах, а повсюду всеобщее недовольство, рост оппозиционной партии, открытые возмущения рабочего народа, готовые перейти в затяжную революцию во имя социализма и свободы и, на фоне всего этого, террористические акты. Что означают эти явления?
Это суд истории над вами. Это – волнение новой жизни, пробужденной долго накоплявшейся грозой, это – отходная самодержавию. Революционер, бросая в ответ на вызов к бою свою ненависть, может смело крикнуть насилию: я обвиняю. Но мне ставится в вину нечто большее. Меня обвиняют в том, в чем повинна вся Россия. Меня обвиняют в том, что я принадлежу к тайному сообществу, поставившем у себя целью насильственное ниспровержение образа правления в России, установленного основными законами, то есть насильственное ниспровержение самодержавия действиями одного тайного общества. Не отрицая своей принадлежности к Боевой Организации партии социалистов-революционеров, такое обвинение я считаю лишенным здравого смысла.
Прежде всего, в первой части этой формулы нет реальной правды. Точно вся Россия – это счастливейшая Аркадия, в которой все живут в мире и согласии, в условия жизни идеальны. Нет ни классовых антагонизмов, ни правительственного гнета, все довольны существующими порядками, установленными основными законами, и только злокозненное сообщество, именуемое Партией социалистов-революционеров, всеми силами стремится к их извержению. Ну, а коль скоро составилось такое «тайное» сообщество против самодержавия, значит, этим и оправдано существование прокурора и всех других экстренных мер в защиту «основных законов». Просто, коротко и ясно. Но не напоминает вам эта упрощенная формула обольстительного взгляда политиков охраны, по которому вся смута – дело злонамеренной группы революционеров, и стоит им взять в плен террориста и самодержавие спасено. Так шатко его существование…
Борьба против самодержавия ведется десятки лет ширококрылым фронтом всей трудящейся и мыслящей России, и не тайно, а совершенно явно. Какой же смысл приписывать монополию этой борьбы Партии социалистов-революционеров.
Наша партия не есть единственная организация для борьбы с существующим в России политическим строем. Более того, она не исключительно занята борьбой с самодержавием. Наша партия есть в России один из авангардов всемирного социалистического движения, выдвинувшийся в недрах патриархальной и царской России. Наша партия принимала участие в международном социалистическом конгрессе и, таким образом, получила официальное признание об одобрение своей деятельности со стороны верховного учреждения социализма. На партию социалистов-революционеров нельзя смотреть, как на тайное сообщество, ставящее себе единственной и исключительной целью свержение самодержавия. Мы не отказываемся от этой цели, но нужно точно установить наше место в ряду других революционных и оппозиционных движений в России, для того, чтобы понять природу и цели осуществляемого нами террора.
Террор – только одно из орудий, одна из форм борьбы, принимаемых партией. Лишь в неразрывной, органической связи со всеми другими видами и средствами борьбы, террор служит, в итоге, цели ниспровержения существующего режима. Стачки, как форма непосредственного экономического столкновения эксплуатируемых рабочих с их прямыми угнетателями, как исходная точка для логического развития событий и столкновений рабочих со всем существующим строем; демонстрации, как открытое заявление своих политических убеждений и требований; аграрные волнения, как попытки осуществления прав рабочего земледельческого населения, попираемых веками; вооруженное сопротивление насилиям и репрессиям правительства, стремящегося подавить, растоптать, запугать поднимающиеся против него силы; террор, как отпор и как нападение, дезорганизующее правительство и облегчающее задачу натиска на него всеми средствами; вооруженное народное восстание, как венец всей этой системы борьбы – такова многосложная боевая тактика партии социалистов-революционеров, разносторонняя и идущая прямо к цели.
Я взял на себя свою часть дела в этой борьбе, которая закончилась успехом. Таким же успехом увенчается, несмотря на все препятствия, и деятельность всей нашей Партии, ставящей себе великие исторические задачи. Я твердо верю в это. Я вижу грядущую свободу возрожденной к новой жизни трудовой, народной России. И я рад, я горд возможности умереть за нее с сознанием исполненного долга».
Суд над Иваном Каляевым шел только один день и утром 5 апреля империя узнала его приговор, как обычно, написанный заранее:
«4 февраля 1905 года в городе Москве, в то время, когда Его Императорское Высочество великий князь Сергей Александрович проезжал в карете из Николаевского дворца на Тверскую, на Сенатской площади, на расстоянии 65 шагов от Никольских ворот, неизвестный злоумышленник бросил в карету Его Высочества бомбу. Взрывом, происшедшим от разрыва бомбы, великий князь был убит на месте.
По доставлению в ближайший полицейский участок окровавленного человека в изорванной поддевке, пытавшегося скрыться с места взрыва, задержанный человек, при котором оказался нигде не прописанный паспорт на имя витебского мещанина Алексея Шильника, объяснил, что он состоит членом Боевой Организации Партии социалистов-революционеров, по приговору которой он убил великого князя Сергея Александровича, и что звания своего он скрыть не желает.
Выяснено, что взрыв, которым был убит великий князь, последовал от брошенного метательного снаряда, который разорвался внутри кареты. Этот снаряд имел тонкую жестяную оболочку, раздробившуюся при взрыве на мелкие осколки, и что наибольшее действие снаряда из кизель-гур-динамита было кверху.
Паспорт на имя витебского мещанина Алексея Шильника оказался подложным. В судебное заседание были вызваны свидетели: мещанка Александра Каляева и старший околоточный надзиратель Варшавской городской полиции Федор Фернчук. Они признали в подсудимом – она родного брата, а он брата своей жены, вследствие чего подсудимый признал, что он действительно варшавский мещанин Иван Платонов Каляев.
Особое присутствие определяет: подсудимого варшавского мещанина Ивана Платонова Каляева, 28 лет, по лишению всех прав состояния подвергнуть смертной казни через повешение. Судебные издержки по делу возложить на обвиняемого».
Монархия попыталась создать общественное мнение, пытаясь говорить о том, что Каляев казнил не врага народа, а радетеля за отечество. Эсеры тут же ответили тысячами прокламаций:
«Великий князь был одним из видных представителей и руководителей реакционной партии, господствующей в России. Эта партия мечтает о возвращении к мрачнейшим временам Александра III, культ имени которого она исповедует. Ужасная Ходынская катастрофа и роль в ней Сергея были вступлением в злосчастное царствование Николая II. Расследовавший тогда причины этой катастрофы министр юстиции Пален сказал в заключение, что нельзя назначать безответственных лиц на ответственные посты. И Боевая Организация Партии социалистов-революционеров должна была безответственного пред законом великого князя сделать ответственным перед народом.
Чтобы подпасть под революционную кару, великий князь Сергей должен был накопить и накопил бесчисленное количество преступлений перед народом. Его деятельность проявлялась на трех разных поприщах. Как московский генерал-губернатор он оставил по себе такую память, которая заставляет бледнеть даже воспоминание о пресловутом Закревском. Полное пренебрежение к закону и безответственность великого князя сделали из Москвы поистине какое-то особое великое княжество. Преследование всех культурных начинаний, закрытие просветительских обществ, гонения на бедняков-евреев, опыты политического развращения рабочих, преследование всех протестующих против современного строя – вот в чем выражалась роль убитого как маленького самодержца Москвы. Во-вторых, он был главой реакционной партии, вдохновителем всех репрессивных попыток, покровителем всех наиболее ярких и видных деятелей политики насильственного подавления, всех народных и общественных движений. Еще Плеве советовался с ним, его другом был Сипягин, его ставленником был Боголепов, затем Зверев. Он боролся против слабой попытки смягчения железного режима Святополк-Мирским, объявляя, что «это – начало конца». Он привел на место Святополка своих ставленников – Булыгина и Трепова, роль которых в кровавых январских событиях слишком известна. Наконец, его третье поприще, где его роль была наиболее значительна, хотя и наименее известна. Это – личное влияние на царя. «Дядя и друг государев» выступает здесь как наиболее беспощадный и неуклонный представитель интересов династии».
По Петербургу были расклеены листовки со словами Каляева своим судьям: «Я счастлив вашим приговором. Надеюсь, что вы решитесь его исполнить надо мной так же открыто и всенародно, как я исполнил приговор партии социалистов-революционеров. Учитесь смотреть прямо в глаза надвигающейся революции». Публичные казни монархия не совершала со времен процесса первомартовцев в 1881 году. Каляева перевезли из Петропавловской крепости в Шлиссельбургскую тюрьму и повесили там в ночь на 10 мая 1905 года. О казни стало известно только через десять дней, одновременно с сообщениями о позорном разгроме русской эскадры в Цусимском проливе. В Петербурге и губернских городах были расклеены листовки «Последний день Каляева»:
«Как всегда торчали из воды в этот день мрачные, угрюмые стены Шлиссельбурга. Много горя и страданий людских видели они, эти немые, бесстрастные свидетельницы ужасной страны. Река бушевала вокруг всю ночь, шумно Нева вздымала свои яростные волны, с силой ударявшиеся в выложенный из дикого плитняка крепостной вал. Стонал и выл ветер, но стены крепости уже привыкли к его унылым, надрывающим душу напевам и к шуму разъяренных волн, не давших уснуть несчастным обитателям таинственного острова. Но если стены привыкли к бурям, то на людей, особенно нервных, вой ветра и буря на Неве на этот раз действовала как-то особенно. Казалось, что и вой ветра и ярость волн говорили о том, что в крепости должно совершиться нечто ужасное даже для этого страшного места, полного мрачных преданий об ужасах таинственного былого.
Царское правительство потаенно убило Каляева в три часа ночи 10 мая. Мало того, оно десять дней скрывало от всей России свое злое дело. Погибший герой, мститель за попранные права трудового русского народа, не мог желать себе большего удовлетворения. Своими трусливыми действиями правительство признало себя подлым убийцей, скрывающимся под покровом ночной темноты, боящимся сознаться в свершенном им злодеянии.
Еще несколько ударов мощной руки борцов, подобных Каляеву, буревестников начавшейся революции, еще несколько этих сигналов к восстанию трудового народа, и под его напором свора палачей нашей родины уйдет в темное прошлое истории, полное страданий, унижений и бесчестья.
Слава тебе, светлый, счастливый товарищ!»
В имперских университетах студенты переписывали друг у друга стихи Ивана Каляева и вступали в партию социалистов-революционеров:
«Миг один – и жизнь уходит,
Точно скорбный, скучный сон,
Тает, тенью дальней бродит,
Как вечерний тихий звон.
Только сбросил с глаз повязки
Первых юношеских лет —
Миг – и нет волшебной сказки,
Облеченной в яркий свет.
Лишь за гранью сновиденья
Воскресает все на миг:
Жизни прожитой мученья
И мечты далекой лик.
Мы, ограбленные с детства,
Жизни пасынки слепой:
Что досталось нам в наследство?
Месть да скорбь да стыд немой.
Что мы можем дать народу,
Кроме умных, скучных книг,
Чтоб помочь найти свободу?
Только жизни нашей миг.
С вами сочтется народ
Барщины, цепи, налоги
Фабрики гнет крепостной,
Замки, казармы, остроги, -
Дружно снесем мы долой!
Слава великий идеям,
Слава бесстрашным бойцам!
Разве и мы не сумеем
Двинуться ратью к дворцам?
Равенства, братства, свободы
Знаменем всех осеня,
Бросим мы в мрачные своды
Свет первомайского дня.
Грянем мы сомкнутым строем,
Царство насилья снесем:
Все на земле перестроим,
Все на свой лад заведем!
Под гнетом тягостных цепей
Средь малодушных, беззаботных
Здесь мрут в нужде сыны полей,
Здесь гибнут семьи безработных.
Там, на чужбине роковой,
В угоду рыцарям разбоев,
Под сенью ночи грозовой,
Смерть косит тысячи героев.
Здесь – тихий плач сирот и вдов
И покаянные молитвы
Слепых, растерянных рабов
Смягчают ужас дальней битвы.
Там – стыд, отчаянье, позор,
Здесь – беззастенчивая лживость.
Но здесь и там – безумцев хор
Глушит преступно справедливость.
О край родной! О, мой народ!»
Вступающим в партию социалистов-революционеров пропагандисты давали читать протест Каляева в Сенат: