Дженкинсон предупредил беспокойно:
— Я полагаю, что нам не следует называть имена.
Морис вмешался быстро:
— Нет, нет, я согласен — не следует.
Но дело было сделано.
— Ну что ж, большое спасибо вам обоим. Мне очень жаль, но наше время почти истекло… — он мастерски перешел к своим заключительным фразам, но я уже не слушал.
С Кориным вдвоем они вдребезги разбили обломки моей короткой карьеры. И пока в переполненном баре снова начались разговоры, я оцепенело встал и нетвердой походкой пробрался к двери. Группа болельщиков опустошала свои кружки, и до меня донеслось, когда я пробирался мимо:
— По-моему, они хватили через край!
— Еще и не так следовало, — возразил другой. — Во вторник я потерял на Финне десять фунтов. Он заслужил все, что теперь хлебает, спесивый гад.
Спотыкаясь, я выбрался на улицу, глубоко вдыхая холодный воздух и делая усилия, чтобы выпрямиться. Легче всего сидеть и рыдать в канаве. Медленно побрел я назад, в темную пустую квартиру и, не зажигая света, повалился на кровать в одежде.
Маленькая комнатка была тускло освещена с улицы. На потолке — косая тень от оконных переплетов. В голове стучало. Я вспомнил, как лежал здесь же, когда Грэнт стукнул меня по носу. Как я тогда пожалел его и как пожалел Арта. Так все было легко и просто! Я застонал вслух, и этот звук потряс меня.
Путь из моего окна на улицу так заманчив. Пять этажей. Быстрый путь вниз.
В квартире, расположенной этажом ниже, били часы. Они отбивали каждые четверть часа, и я отчетливо слышал это в притихшем доме. Десять, одиннадцать, двенадцать, час, два.
Тени от окна упорно привлекали взгляд. Пять этажей вниз… Но как бы скверно ни обстояли мои дела, я не мог избрать этот путь. Это не для меня. Закрыв глаза, лежал неподвижно. И в конце концов после долгих часов отчаяния, навалился тяжелый, утомительный, полный рваных видений сон.
Я проснулся. Часы пробили четыре. Головная боль отпустила. Голова была ясная и свежая, будто я из плотного тумана выбрался на солнце. Как спад температуры после лихорадки. Где-то между сном и пробуждением я снова обрел себя.
Вернулась спасительная уверенность, что я тот же человек, каким себя считал, а не груда обломков.
А раз так, должно же быть какое-то объяснение всем моим неприятностям. И мне только — ТОЛЬКО!!! — нужно их найти.
Выяснилось, что мой желудок тоже пробудился и настойчиво стал требовать наполнения. Я притащил из кухни коробки с тертым сыром и засахаренными каштанами. Каким же голодным надо быть, чтобы в пятом часу утра захотелось съесть их.
Сжевал даже сладкие каштаны, увеличивающие вес.
Звезды потускнели, уступив место бледному лондонскому рассвету. Наступило утро, и я воспользовался советом, который недавно давал Грэнту.
Глава 9
Этого психиатра я знал всю жизнь — он был другом моего отца. Утренние часы он всегда оставлял для гольфа, но уже в восемь я позвонил ему на Уимпл-стрит.
— Могу ли я повидаться с вами, сэр?
— Сейчас? Нет. Суббота. Гольф.
— Пожалуйста… Это не займет много времени.
Последовала короткая пауза.
— Срочно? — Прозвучали профессиональные нотки.
— Да!
— Тогда приезжайте.
Я взял такси, и он сам открыл мне дверь. В руках кусок торта с мармеладом. Знаменитый мистер Кладиус Меллит, которого пациенты видели лишь в полосатых брюках и черном пиджаке, сейчас снарядился играть в гольф: был в непромокаемых брюках и просторном норвежском свитере.
— Идемте наверх. — Он пронзил взглядом.
Мы вошли в столовую, где он усадил меня за овальный столик красного дерева, и, усевшись напротив, предложил чуть теплый кофе.
— Ну?
— Представьте себе… — начал я и замолчал.
Теперь, когда я здесь, все уже не казалось мне таким простым. И то, что представлялось очевидным в пять утра, сейчас было полно сомнений.
— Если вам действительно нужна помощь, мой гольф обождет. Когда я сказал по телефону, что спешу, то я не видел, в каком вы состоянии… Ваш костюм выглядит так, словно вы в нем спали.
— Ну да, спал… Извините, что выгляжу так неопрятно.
— Отдохните и расскажите мне все, — мудро улыбнулся этот пятидесятилетний, похожий на медведя, человек.
— Допустим, у меня есть сестра, такая же талантливая, как мои родители. А я единственный в семье обделен талантом. Что, как вам известно, и есть на самом деле. И я бы почувствовал, что они все меня презирают за бездарность. Как, по вашему мнению, я должен был бы действовать?
— Они вас не презирают, — запротестовал он.
— Допустим… Но если бы презирали, мог бы я каким-либо образом убедить их и самого себя, что у меня есть причины не быть музыкантом?
— Ну конечно, — сразу ответил он, — вы бы действовали так, как и действуете. Нашли бы какое-то дело и упорно занимались им до тех пор, пока в своей сфере не достигли того же совершенства, что все семейство в своей.
Я почувствовал, будто получил удар в солнечное сплетение. Такое простое объяснение моего пристрастия к скачкам не приходило мне в голову.
— Но это… это не то, что я имею в виду, — беспомощно пробормотал я. — Мне хотелось узнать, мог ли я с детства выработать у себя какой-нибудь физический недостаток, чтобы оправдать свою неспособность к музыке. Например, что-то вроде паралича, из-за которого не мог бы играть на скрипке или любом другом инструменте? Чтобы это был наглядный и достойный выход из положения?
Он некоторое время смотрел на меня сосредоточенно, без улыбки.
— Если бы вы были личностью определенного типа — это было бы возможно. Но не в вашем случае. Лучше перестаньте крутиться вокруг да около и задайте мне свой вопрос. Настоящий вопрос. К гипотетическим вопросам я давно привык… Каждый день с ними сталкиваюсь… Но если вам нужен прямой ответ, вам и вопрос придется задать подлинный.
От его ответов так много зависело — вся моя жизнь. Он терпеливо ждал. Я произнес наконец:
— Может ли мальчик, у которого все в семье страшные любители конного спорта, выработать у себя астму, чтобы скрыть свой страх перед лошадьми? — Во рту у меня пересохло.
Он переспросил:
— И это все?
— И может этот мальчик, став взрослым, ощутить такую неприязнь к жокеям, что стал портить им карьеру? Даже если, как выговорили, он нашел себе другое дело, которое делает блестяще.
— Вероятно, именно у этого человека есть сестра?
— Есть. Она чемпионка в кроссе среди девушек.
Он откинулся в кресле.
— Все это так важно для вас, Роберт, что я не могу дать ответ, не узнав обо всем подробнее. Я не в праве отделаться случайным «да» или «нет». А потом выяснится, что вы из-за этого устроили всевозможные неприятности людям. Вы должны объяснить, с какой целью задали свои вопросы.
— Но ваш гольф…
— Поеду позже, — спокойно ответил он. — Говорите!
И я заговорил. Рассказал ему, что случилось с Артом и с Грэнтом, с Питером Клуни, с Тик-Током и со мной. А потом я рассказал ему о Морисе Кемп-Лоре:
— Он родился в семье, где садятся в седло, едва научившись ходить. И у него для стипльчеза вполне подходящее сложение. Но лошади вызывают у него приступы астмы. Поэтому, как всем известно, он не может участвовать в состязаниях. Прекрасное объяснение, верно? Он вызывает невольную симпатию. Обаяние его так велико, что любой собеседник начинает прямо-таки сиять. Он слышит все, что говорится на ипподроме — начиная от распорядителей и ниже… И, я считаю, он пользуется своим влиянием, чтобы сеять семена сомнений насчет жокеев.
— Продолжайте, — настаивал сэр Кладиус Меллит. Лицо его было непроницаемо.
— Особенно под его влиянием находятся тренер Корин Келлар и член комитета по конному спорту Джон Баллертон. Ни один из них доброго слова не скажет о жокеях. Думаю, Кемп-Лор выбрал их в друзья исключительно потому, что эти низкие душонки мигом подхватывают и распространяют все инсинуации, которые он им подбрасывает. И мне кажется, все скверные слухи исходят от Кемп-Лора. И даже основания для слухов подстраивает он сам. Почему ему не быть довольным тем положением, которое он занимает? Ведь жокеи, которым он пакостит, любят его и радуются, когда он к ним обращается. Так почему ему хочется уничтожать их?
Сэр Кладиус ответил:
— Вероятно, этот человек с раннего детства ненавидит своего отца и завидует ему. Так же относится он и к сестре. Но подавляет эти чувства. К несчастью, вся агрессия перенесена на людей, которые обладают ненавистными ему способностями и качествами. Таких индивидуумов можно понять, лечить и простить их.
— Я не могу простить его. Я должен его остановить.
Сэр Кладиус внимательно посмотрел на меня и сказал:
— Вы должны быть абсолютно уверены в фактах. Пока — это только догадки. Он общественный деятель с положением, а вы предъявляете ему слишком серьезные обвинения. Вам нужны железные факты. Иначе скажут: вы объясняете случившееся злым вмешательством, чтобы уйти от осознания своей внутренней неудачи. Своего рода астма сознания.
Я вздохнул.
— Психологи воспринимают просто — хоть что-нибудь?
Он покачал головой:
— Мало что объясняется просто.
— Я добуду факты, И начну сегодня же, — я встал. — Спасибо, что вы согласились принять меня и выслушали столь терпеливо… И приношу искренние извинения по поводу вашего гольфа.
— Не так уж я и опоздаю, — успокоил он меня. На пороге, пожимая мне руку, он предупредил: — Роберт, будьте осторожны. Действуйте с оглядкой. Если вы правы насчет Кемп-Лора, — а очень возможно, что так оно и есть, — вы должны обращаться с ним осмотрительно. Заставьте его лечиться. Не загоняйте человека в угол. Его душевное здоровье может оказаться в ваших руках.
Я сказал резко:
— Не могу смотреть на него с ваших позиций. Мне он кажется не больным, а негодяем.
— Где кончается болезнь и начинается преступление… Об этом спорят веками, и нет двух людей, придерживающихся одного мнения. Но будьте осторожны. И привет родителям! — Он улыбнулся и захлопнул дверь.
Свернув за угол, я сперва отправился в пахнущую чистотой парикмахерскую и с удовольствием побрился. Потом в кафе поблизости заказал тройную порцию яичницы с беконом. И наконец стал размышлять над тем, где и как откопать железные факты.
Ясно, что фактов, которых я смогу добыть, крайне мало. И, раскапывая их, я должен буду преодолеть барьеры жалости и презрения. Лекарство горькое. Но если я хочу вылечиться, придется его проглотить.
Из кафе я позвонил Тик-Току.
— Ты сегодня занят?
— Сделай одолжение, друг, не задавай неприятных вопросов с утра. А ты?
— Ублюдок, вот ты кто. Мне машина нужна.
— Если ты задумал броситься на ней в море — не дам.
— Ничего похожего.
— Рад это слышать. Но если все-таки надумаешь броситься — дай мне знать, я составлю компанию, — тон у него легкий и шутливый. Но скрытое за ним отчаяние не нуждается в комментариях.
— Я хочу навестить конюшни… — начал я.
— Какие? — перебил он.
— Некоторые… Примерно шесть, если не считать конюшни Эксминстера и Келлара. Но туда же придется проникнуть.
— Ну и храбрец же ты! — воскликнул Тик-Ток.
— Спасибо. Ты, пожалуй, единственный во всей стране, кто так считает.
— Прости! Я не хотел!..
Я засмеялся.
— Брось! Где сейчас машина?
— За окном. Но сегодня нет смысла ехать — все тренеры будут на скачках.
— Надеюсь, что так.
— Что ты затеял? — подозрительно осведомился он.
— Восстановить поруганную славу рода Финнов. Я успею на поезд в десять десять. А ты встретишь. Идет? — И я положил трубку, не обращая внимания на его протесты.
В Ньюбери, на станции, он уже ждал меня. Одет в щегольской, затянутый в талии пиджак для верховой езды, длинный, как в восемнадцатом веке. И еще невероятно узкие галифе из рубчатой ткани.
Пока я оглядывал его с ног до головы, он наслаждался иронической усмешкой.
— А где же шейный платок, кружевные манжеты и шпага?
— Я человек завтрашнего дня. Вместо шпаги при мне «Моментальная защита против радиации. Будьте готовы встретить опасность», — рассмеялся он, процитировав рекламу.
У юного Тик-Тока безошибочно реалистический взгляд на мир.
Он уселся за руль.
— Куда едем?
— Едем, но без тебя!
— Нет, машина наполовину моя. И я еду, куда и она. — Он твердо решил, это было ясно. — Так командуй!
— Ну ладно… — Я выудил из кармана список, составленный в поезде, и показал ему. — Вот те конюшни, в какие я хочу попасть. В таком порядке, чтобы поменьше было обратных прогонов, но и так езды предстоит много.
— Ого! Хэмпшир, Суссекс, Кент, Оксфорд, Лестер и Йоркшир. А сколько ты собираешься пробыть в каждом месте? Нет, в один день этого не одолеть! Ты и так выглядишь усталым.
Я действительно чувствовал себя усталым, но меня смутило, что это так заметно. Я-то полагал, что бритье, завтрак и возвращение веры в себя скомпенсируют отношения предыдущих дня и ночи.
— Махнем сначала в Кент, а по дороге расскажешь, зачем мы едем. — Он спокойно включил зажигание, и мы двинулись. Сказать по правде, я был рад его обществу. Мы собрали свои вещички, и Тик-Ток направил тупой нос «мини-купера» в сторону первой по списку конюшни Корина Келлара в Хемпшире.
— Ну, валяй, выкладывай.
— Нет. Я не буду тебе ничего объяснять. Смотри и слушай. А потом сам мне скажешь.
— Ну и тип же ты! Надеюсь, ты учитываешь, что мы оба сейчас, мягко говоря, не в числе тех, для кого стелют красные ковры?
— Смотри лучше на дорогу, — посоветовал я.
— Я, верно, никогда тебя не раскушу. Мне казалось, что тебе очень трудно… Но встретил тебя сегодня — и мне самому стало веселее. — Насвистывая, он нажал на акселератор к обширным, хорошо ухоженным конюшням Корина мы приехали в тот момент, когда конюхи чистили лошадей после второй утренней выездки. Артур, главный конюх, нес через двор ведро овса. Привычная морщинистая улыбка, которой он всегда приветствовал меня, появилась было у его глаз, прежде чем он вспомнил. И приветливость смешалась с замешательством.
— Хозяина нету. Он на скачках.
— Знаю. Могу ли я потолковать с Дейви?
Дейви — конюх, который ухаживал за Трущобой.
— Думаю, что да, — с сомнением ответил Артур. — А скандала не будет?
— Нет. Не будет никаких неприятностей. Где он?
— Четвертое стойло от конца по этой стороне.
Мы с Тик-Током отправились туда и нашли Дейви. Он чистил солому вокруг Трущобы. Он был плотным шестнадцатилетним парнем, с огненно-рыжими волосами и несдержанным языком. Приветливость на его лице тотчас сменилась неприязнью. Он повернулся к нам спиной и погладил шею лошади. Потом сплюнул в солому. Тик-Ток тяжко задышал, сжав кулаки.
Я проговорил быстро:
— Дейви, у меня есть для тебя фунт, если ты захочешь что-нибудь рассказать.
— О чем это? — спросил, не оборачиваясь.
— О том дне, когда я скакал на Трущобе в Данстэбле. Три недели назад. Помнишь?
— Еще бы не помнить! — с вызовом ответил он. Я не обратил внимания на его тон.
— Ну так расскажи, что случилось с того момента, как вы приехали на ипподром и пока я сел на Трущобу на смотровом круге.
— Какого черта вам нужно? — Он круто обернулся. — Ничего не случилось. А что должно было случиться?
Я вынул фунтовую бумажку и протянул ему. Он секунду или две разглядывал ее, потом пожал плечами и сунул в карман.
— Начни с того, как вы отправились отсюда. И ничего не пропускай.
— Вы что, с катушек съехали?
— Нет, Но я хочу, чтобы ты отработал мой фунт.
Он снова пожал плечами.
— Мы отправились отсюда в лошадином фургоне в Данстэбл и…
— По дороге останавливались?
— Да, как всегда у Джо Коффа.
— Знакомых там не встретили?
— Ну… Джо и ту девушку, которая разливает чай.
— А неожиданных встреч никаких? — настаивал я.
— Конечно, нет. Мы добрались до ипподрома, вывели лошадей из фургонов — сначала первых двух, И отвели в конюшню. Потом вернулись и вывели двух других. А после я пошел и поставил десять целковых на Блоггса в первой скачке и смотрел с трибун, как они вылетели в трубу, — это дурацкое животное даже не пыталось выиграть и ярда… Потом я вернулся в конюшни, взял Трущобу, надел на нее попону и вывел в паддок… — скучным голосом, перечислял он свои привычные дела.
— Мог кто-нибудь в конюшне накормить или напоить Трущобу, дать ей, например, ведро воды перед скачкой?
— Не будьте идиотом. Конечно, нет! Где это слыхано кормить или поить лошадь перед скачкой? Глоток воды за пару часов до этого, я понимаю, но ведро… — Презрение в его голосе сменилось гневом. — Послушайте, по вашему, — что, я напоил ее? Ну нет, приятель, нечего сваливать свою вину на меня.
— Успокойся, Дейви! А как поставлена охрана в Данстэблских конюшнях? Может туда попасть кто-нибудь, кроме тренера и конюха?
— Нет, — ответил он спокойнее. — Там все закупорено насмерть. Старого привратника недавно уволили: он впустил одного владельца без тренера. Так что новый жутко придирается.
— Ладно, давай дальше. Пока что добрались до паддока.
— Ну я немного поводил лошадь. Хозяин принес из весовой седло… — Он неожиданно улыбнулся, будто вспомнил что-то приятное. — А когда он принес, я отвел Тру в загон, и хозяин оседлал ее, и я вывел Тру на смотровой круг, и водил ее до тех пор, пока меня не позвали, а вы сели на нее. — Он замолчал. — Не понимаю, зачем вам все это.
— Что случилось в паддоке, когда ты водил лошадь? Что-то приятное? Ты вспомнил об этом и улыбнулся.
Он фыркнул:
— Это не имеет отношения…
— Фунт был за то, чтобы говорить все.
— Ну, и пожалуйста, это не касается скачек. Тот парень с «телека», Морис Кемп-Лор, он разговаривал со мной. Больно уж ему понравилась лошадь. Он сказал, что большой приятель старика Баллертона, похлопал Тру и дал ей пару кусочков сахара. Мне это не больно понравилось, но ведь такого парня не отошьешь. Еще он спросил, какие шансы у Тру, и я ответил, что хорошие… Вот и все. Я же говорил, это не касается скачек.