Татьяна. Нет. Он постоял и пошёл обратно.
Бернар. Я думаю, нам так или иначе придётся Глеба разбудить… Сильвия, прямо сейчас идите и займитесь дальнейшей проверкой двигателей — я записал, на чём остановился, работайте. Мне всё-таки не верится в то, что двигатели можно испортить голыми руками. Фриц, а вы…
Фридрих. Командир. Или комиссар. Как правильнее? Я всё не могу договорить. Я отпрепарировал ткань спасателя, которая осталась в теле Скотта, сделал элементарный анализ…
Бернар. Совпадает по молекулярному составу с химерами?
Фридрих. Нет, командир. Не совпадает абсолютно. Вообще неотличима от нас, от наших тканей. Те же аминокислоты, те же нуклеотиды…
Бернар. Тогда, может быть, это был просто нерв?
Фридрих. Звёздчатого сечения и с просветом внутри? Не смешите мои тапочки, комиссар.
Бернар. Как такое может быть?
Фридрих. Единственное объяснение, которое я не считаю притянутым за уши, такое: спасатель строит свою систему управления носителем из тканей самого носителя. Во-первых, это позволяет избежать иммунного ответа организма, во-вторых…
Бернар. Док, это приближает нас к ответу на вопрос «что делать»?
Фридрих. Нет.
Бернар. Тогда я прошу всех присутствующих высказать своё мнение вот на какую тему: учитывая всё, что с нами произошло, как вы полагаете, мы вступили во взаимодействие враждебное, или дружественное, или нейтральное? Малгожата?
Малгожата. Скорее нейтральное.
Фридрих. Скорее дружественное.
Татьяна. Нечто четвёртое. Примерно так: этот разум не опознал в нас партнёра. Мы для него явление природы, феномен биосферы…
Бернар. Почему вы так думаете?
Татьяна. Мы же его не опознали. Вернее, опознали, но очень не сразу.
Бернар. Ну да, ну да… Док, эти бактерии-химеры — они относятся к аборигенальной флоре?
Фридрих. Нет, конечно. Здешняя цивилизация не дошла до создания искусственных организмов.
Бернар. Почему искусственных?
Фридрих. Ну — химера же! Вы когда-нибудь где-нибудь слышали о природных химерах? Абсолютный нонсенс, химеры не могут образоваться в природе…
Бернар. То есть и бактерии искусственные…
Фридрих. Ну так я о чём битый час толкую! Малга, ты-то что молчишь? Ты же биолог, чёрт тебя побери!..
Бернар. Она уже не биолог… Значит, получается что? Что эти червячки — или как мы их назовём? — вывели бактерий-химер, которые полностью уничтожили здешнюю цивилизацию… но при этом зачем-то пытаются спасти нас? Не складывается…
Татьяна. Вовсе не обязательно, что бактерий вывели червячки. И уж совсем точно то, что бактерии эти — не оружие.
Бернар. У вас есть версия? Давайте.
Татьяна. Предположим, что бактериальное загрязнение было непреднамеренным. Несчастный случай. Катастрофа. Население гибнет… ф-ф-ф-ф… Слушайте! Мы все ослы. Эти червячки — такие же инопланетяне здесь, как и мы. Это объясняет, почему есть следы только одной — гуманоидной и примитивной — цивилизации. Потому что другая — развивалась не здесь. Не на этой планете. И когда они поняли, что случилось… Ну, теперь мы знаем, что надо искать!
Бернар. Что? Разбившийся корабль?
Татьяна. Нет, с этим сто лет возиться… Магнитные аномалии! Искать надо точечные магнитные аномалии. Фриц, ты говорил, что бактерии-химеры живут за счёт восстановления металлов?
Фридрих. Именно так.
Татьяна. Можно предположить, что это искусственно созданные нанометаллурги?
Фридрих. М-м… Если на уровне предположения — вполне. Нужны, конечно, дальнейшие исследования…
Татьяна. Тогда червячки должны знать, как с ними обращаться. То есть — магнитные поля и всё такое…
Бернар. Татьяна! Если я правильно понял, вы считаете, что здесь произошла катастрофа чего-то вроде передвижного металлургического комплекса, рабочие вырвались на волю и принялись за свою привычную работу, попутно уничтожая отходами производства местную биосферу, а когда инженеры поняли, в чём дело, было уже поздно… или они с самого начала выпустили ситуацию из рук, не знали, что делать… так что теперь наши червячки просто продолжают спасать остатки разумных — а заодно и крупной фауны?
Татьяна. Да. Продолжают. Наверное, не без успеха. Сумели же они втолковать Глебу, что нужно сделать…
* * *…Вот чем они занимались, пока я лежал, распятый на функциональной койке, налитый под завязку неоладрилом и прокантеролом, и смотрел мучительные сны. Мучительные не содержанием, оно было вполне нормальным для человека моей нервной организации, а — невозможностью понять это содержание, как невозможно пробить лёд из-под воды, или взлететь, приподнимая себя за волосы, или как-то ещё… и к этому добавлялось отчаяние от одиночества и отчаяние от утраты чего-то огромного и важного, без чего жизнь не жизнь, а гнусное пустое прозябание. Я в снах вдруг забывался, на миг отвлекался от потока вещей и событий, а когда вспоминал, что надо участвовать, — оказывался в пустой Вселенной без единой звезды, в полном одиночестве и в оторванности от всего, что мною было и мною стало…
Потом меня разбудили, но держали связанным, чтобы я ничего над собой не сотворил, а я знал, что уже не сотворю, но мне не верили, и, может быть, правильно делали.
Прошло несколько веков.
Фриц мучил меня, от него исходила угроза, он был громаден. Я понимал: это потому, что он убил второго Друга, того, который спасал Скотта. Но у него ничего не получилось, потому что Фриц убил его (и я сейчас исходил ужасом, когда исполинский Фриц касался меня), — поэтому Скотт бросился за помощью к остальным, но он обезумел, потому что из него грубо, всё оборвав, выдрали Друга, и я… я убил Скотта. Я убил. Он был безумен, но он был мой товарищ. Надо было, я должен был, я просто обязан был спасти, найти способ внедриться в него, подключиться к нему, взять на себя его боль утраты и его беспамятство. Но я не нашёл ничего лучшего, как убить его. Может быть, из жалости, я уже не помню сейчас, всё так перемешалось. Я не помню. Я помню, как убивал, но не помню, почему.
Потом пришла Сильвия. Она смотрела на меня сверху. Она сказала, что мы остаёмся здесь, никуда не летим, потому что маршевые двигатели страшно поражены микрокоррозией, бронза волноводов будто проедена триллионами маленьких древоточцев, а в просветах скопилось несколько тонн тончайшей бронзовой пыли. Это поработали те бактерии, из-за которых мы сами почти потеряли рассудок. Ещё она сказала, что наши спутники, запущенные над самой ионосферой планеты, обнаружили несколько десятков мощнейших магнитных аномалий, в основном в горах, — возможно, там пещеры. Только потому, что у нас были «запудрены мозги» (это выражение только что выдала Малгожата, и оно всем понравилось), мы не обнаружили эти аномалии в первый же день. Приборы их засекли, но мы тогда не обращали внимания на приборы.
Я оставался туповат — наверное, это было остаточное действие наркотиков. Или проявление Друга, который понял, что меня надо беречь.
Или он уже умирал.
Я сказал об этом Бернару. Бернар был как-то непривычно организован и подтянут. Голос у него сделался резким и раздражающим. Потом я понял, что сработал триггер и что это не совсем тот Бернар, которого я так давно знал. Нас всех удачно модифицировали для долгого пребывания рядом в закрытом помещении — может быть, даже слишком удачно, так тоже бывает. А когда в полёте что-то происходит и человек обретает новые качества, потому что у него теперь такая роль, это всегда кажется со стороны немного неестественным и жёстким или ломким. В общем, с ним трудно. С Бернаром было трудно, я быстро устал. Но я ему говорил, что плохо чувствую Друга, пока он не вдумался. Тогда он спросил, как, и я попытался это описать. Но это было ещё труднее, чем пытаться понять те мои сны.
Я устал и уснул, а когда проснулся, понял, что мне надо лететь вниз, на планету. Наверное, туда, где найдена одна из аномалий.
Например, на место гибели Скотта.
Я проковылял в кают-компанию. Там не было никого, и я нажал кнопку общего сбора.
Все сбежались, они были раздражены и взвинчены, что-то, наверное, происходило не то, но мне на это было начхать. Я сказал, что лечу вниз, потому что так будет правильно. Потому что иначе Друг умрёт, а именно ему мы обязаны тем, что живы, а что придётся болтаться возле планеты или на планете несколько лет, пока не прилетят спасатели, — так и ладно, мы знали, на что идём. А если этого мало, пусть вспомнят, что смерть Друга не поднимет нас в глазах (если у них есть глаза) его друзей и родных. У них, конечно, не так, как у нас, и личность одной особи в сравнении с личностью роя очень невелика, но это, согласитесь, тоже своего рода триггер: одного разумного Чужого ещё можно погубить, не сориентировавшись, и это им понятно (как понятно подобное нам — всё-таки Скотта погубили именно они, хотя и не хотели этого, а хотели, наоборот, спасти), но если убить второго — это будет сигнал, что мы если и не враги, то опасное дурачьё, и соответствующее будет к нам отношение. А если и этого мало, пусть сообразят, что наша магнитная установка на грани истощения ресурса, а нам предстоит провести здесь несколько лет, и лучше заранее договориться, что мы, может быть, много раз обратимся за помощью.
И ещё я настоял, что полечу один. Кто-то на шлюпке может следить сверху.
Фриц сказал, что боится за меня, потому что он, Фриц, исследуя местных животных, мог повредить и нескольких Друзей. Он животных не вскрывал, а исследовал ручным сканером, но кто знает, как на Друзей действует карбофентанил, которым заряжены обездвиживающие пули? Но я откуда-то знал, что тогда всё прошло благополучно и никто не пострадал.
Бернар сказал, что берёт ответственность на себя. То есть — посылает меня на поверхность с особой миссией. Всё это выглядело высокопарно и жалко. Я бы улетел и так.
* * *Надевать разведкостюм было бы глупо, а без него в шлюпке казалось слишком просторно. Силовая штанга вытолкнула скорлупку за поле корабля, тяжесть исчезла, и кровь прихлынула к голове. Никогда не любил невесомость. Я чувствовал испуг и неуверенность Друга.
— Потерпи немного, — сказал я. — Сейчас будем дома.
Сразу стало легко.
Владимир Васильев Спасти рядового Айвена[7]
— Выключай, — буркнул Арибальд.
Дежурный санитар, небритый человек с тусклыми глазами, послушно клацнул тумблером на пульте мнемографа.
Помощница Арибальда, совсем еще молодая эльфийка по имени Фейнамиэль, грустно поглядела в сторону полупрозрачной стены, за которой бредил самый интересный пациент. Пациента звали Иван, но эльфы предпочитали называть его Айвеном. Согласно досье из истории болезни, до возвращения эльфов на Землю он был радиофизиком, однако в данный момент воображал себя портным.
Полупрозрачность стены заключалась в следующем: эльфы и санитар из пультовой прекрасно видели все, что делается в палате, а пациент их видеть не мог, так что правильнее было бы назвать стену односторонне прозрачной. В данный момент в палате не происходило ничего интересного: Айвен в совершенной отключке валялся на койке и за последние полчаса ни разу не шевельнулся. Бред у него случался презанятнейший, вот как, например, сегодня.
Арибальд жестом отослал санитара, подождал, пока за ним закроется дверь, и исподлобья поглядел на Фейнамиэль.
— Что скажешь? — хмуро осведомился он.
— Он опять наделил вас женским именем, мастер Арибальд, — виновато пробормотала эльфийка. — Вас и коммандера Ваминора.
Арибальд досадливо хмыкнул. Вряд ли это странное обстоятельство его сколько-нибудь расстроило. А вот выводы из оной мелочи наверняка можно было сделать, причем весьма интересные выводы, ибо опыт, на который опирался этот эльф, был уникален и, по-видимому, бесценен.
— Слабовато у него с фантазией на имена, — заметил Арибальд, растягивая уголки рта в подобии улыбки. — Хоть бы что-нибудь неожиданное! Так нет — Ариэль, Ваминэль… Спасибо, не Нитроэмаль.
— У людей есть мифологический персонаж, которого звали Ариэль. Причем мужчина, — подсказала Фейнамиэль с готовностью. — Вы, несомненно, об этом знаете, мэтр.
— Знаю, — кивнул Арибальд. — Но люди придумывают эльфам-мужчинам имена, оканчивающиеся на «эль», совсем не поэтому. Йэнналэ, Фейна, б о льшая половина людей невежественнее, чем мы в состоянии представить! Ни о каком Ариэле они слыхом не слыхивали! Это какая-то темная особенность человеческой психики, дорогая. Возможно, даже наследственная. Что еще тебе показалось странным или необычным, а?
Эльфийка подумала и осторожно предположила:
— Пожалуй, можно счесть необычным то, что Айвен принял вас за полукровку. Я знаю, глупые слухи о возможности кровосмешения между эльфами и людьми очень популярны. Среди людей популярны, я имею в виду. Но все же Айвен — человек образованный, пусть он не биолог, а радиофизик, однако все равно должен прекрасно понимать, что подобное невозможно! Что млекопитающие-приматы и членистоногие-сейдхе, невзирая на чисто внешнее сходство, настолько далеки друг от друга морфологически и метаболически, что ни о каком кровосмешении и речи идти не может. По-моему, это самый заметный логический прокол в сегодняшнем сеансе, мэтр. Ну и второй, помельче: он несколько раз называл эльфов пауками. Членистоногие и паукообразные также…
— Пауки, — перебил девушку Арибальд. — Н-да. Наверное, главным полуэльфом люди считают своего дурацкого Спайдермена. Какое счастье, что Айвен нарек меня всего лишь Ариэлем — персонаж их древнего фольклора куда симпатичнее! Кстати, Фейна, прекрати называть меня мэтром. Я еще понимаю при венценосных особах, но здесь, в клинике… Зачем?
— Это обычная вежливость, Ари, — сказала эльфийка и улыбнулась.
«Кажется, я ему нравлюсь», — подумала она, но так и не смогла с ходу решить — рада этому или нет.
— Вот! Так гораздо лучше!
Арибальд поколдовал над пультом, извлек из считывателя кристалл с мнемозаписью и упрятал его в нагрудный карман.
— Время к обеду, — сказал он. — Куда пойдем? Может быть, сегодня в «Лаваэсти»? Не всплескивай руками, Фейна, я знаю, что там дорого. Я приглашаю. И расслабься ты, я вовсе не намерен тебя охмурять. Мне просто приятно общество молодой и неглупой женщины, с которой доводится вместе работать. А приглашение на обед совсем не обязательно должно заканчиваться постелью.
Фейнамиэль немного смутилась, но мэтр Арибальд говорил так просто и естественно, что ему истово хотелось верить.
— Я согласна на «Лаваэсти», Ари, — сказала она. — Надеюсь, поход туда не слишком вас разорит.
Арибальд рассмеялся, запрокинув голову, и отворил дверь пультовой.
— Прошу!
За полупрозрачной стеной человек по имени Айвен неподвижно лежал на больничной койке, покрытой синим байковым одеялом.
Арибальд и правда не думал приставать к напарнице, хотя она была молода и симпатична. У мэтра и без Фейны хватало подруг, это раз. А второе, и главное, — Арибальд всерьез любил свою работу. Настолько любил, что увлекался каждым необычным случаем, забывал о времени и окружающем мире и не мог думать ни о чем, пока очередная логическая головоломка не оказывалась решенной. И он бился за каждый заблудший разум в деле будущего возрождения человеческой расы.
Людей действительно следовало спасать.
Миры-миражи, в которые по прихоти одурманенного мозга погружались опустившиеся люди (из тех, кто еще не умер от передозировки), завораживали Арибальда. В этих мирах если и существовала логика, была она настолько чуждой и непонятной, что не вдруг удавалось ее обнаружить. Эта извращенная логика требовала раскрепостить интеллект, избавиться от наросшей коросты привычек и убеждений и рвануть в иллюзорный мир случайных ассоциативных последовательностей. Арибальд относился к жизни как к игре, а лучшими играми считал игры чистого разума.
В «Лаваэсти» было, как всегда, хорошо и уютно, ну а к здешней кухне и напиткам не сумел бы придраться и самый капризный гурман. Невидимый исполнитель пел с придыханием: «Вольному — воля, спасенному — боль». Следовало признать: Фейнамиэль имела все основания полагать, что мэтр решил за ней приударить, раз сюда пригласил. Однако подозрения ее быстро развеялись — он даже за обедом говорил о работе. И продолжал донимать спутницу расспросами.
— Ты догадалась, как возникла цепочка «эльфы — пауки — матка»? При всей кажущейся нелогичности?
Фейнамиэль уже размышляла об этом. Цепочка и впрямь была странная: матки бывают у пчел или муравьев, но уж никак не пауков. Среди пауков вообще нет общественных видов.
— Нет, мэтр.
— Ты снова называешь меня мэтром!
— Простите… Ари.
Арибальд вздохнул и некоторое время самозабвенно любовался на просвет жидкостью в бокале. Потом поставил бокал на скатерть.
— Над пациентом не один раз наклонялась медсестра, эльфийка. А санитары и наблюдатели стояли поодаль, у дверей или за спинкой кровати. Именно поэтому склонившаяся почти к самому лицу Айвена эльфийка казалась ему огромной, куда больше мужчин, оставшихся на периферии зрения!
«А ведь правда! — подумала Фейна, восхитившись простоте объяснения. — Это начальный образ-кадр, а дальше включается воображение, начинают наслаиваться прежние мысли и впечатления, гулять ассоциации, выстраиваться неожиданные цепочки…»
— Вот так-то… — Арибальд снова умолк, вперившись в бокал, который недавно рассматривал, только теперь руки его были сложены на столешнице, а бокал стоял рядом. Молчал Арибальд примерно минуту. Что сейчас творилось в сознании мэтра, невозможно было угадать.
— И все-таки зря мы так рано легализовали марихуану, — внезапно сменил направление разговора Арибальд. — Наркотики разрушают людей. В буквальном смысле. На улицах стало тише и спокойнее, но скоро станет совсем уж пусто. Переоценили мы разумность вида хомо сапиенс. Они глупее и безответственнее, чем думают наши коммандеры, если позволяют химии убивать себя.
— Тем меньше сомнений в том, что мы должны их спасти, Ари. Для начала — лучших. Давайте за это выпьем?