Иногда приводят в пример зарубежные страны, где торжествуют права на свободное образование. Есть, однако, Франция — образец баснословной несвободы в образовании. Если вы француз и собираетесь сделаться крупным государственным чиновником, вам следует отучиться в ЭНС («Ecole Normale Superieure»[141]) на улице Ульм, а чтобы поступить в «Эколь Нормаль Сюперьер», вы прежде должны пройти через один из важных государственных лицеев, вроде «Людовика Святого» или «Декарта» или «Генриха IV». В этих лицеях государство обучает своих граждан тому, что у них именуется «Республикой», а именно набору таких сведений и ценностей, которые должны уравнять, по крайней мере теоретически, студента, родившегося в Алжире, и того, кто родился на севере Нормандии. Может, идеология этой «Республики» и жестковата, но ее нельзя корректировать от противного: не должно быть, чтоб католики шли только за католиками, протестанты за протестантами, мусульмане за мусульманами, атеисты за атеистами, а свидетели Иеговы за свидетелями.
Я признаю, что если все оставить в том виде, как предписала нынешняя Конституция, нам не уйти от несправедливости: богатые будут по-прежнему учить своих детей где им желательно, а очень часто им желательно учить их за рубежом (глупейшие из богатых родителей норовят заслать своих отпрысков в американскую «high school»[142]). А бедным будут, как обычно, светить бесплатные государственные школы. Но демократия всегда вмещает в себя терпимую долю несправедливости. С ней следует мириться, чтобы всему нашему обществу избежать несправедливости нестерпимой.
Вот какие я вижу проблемы, вытекающие из заявления, казалось бы, простого и необидного, будто всем должна быть доступна та школа, которая им нравится. И если мы с вами загодя об этих проблемах не подумаем, дискуссия выродится в банальную драку между католиками-фанатиками и безбожниками-антиклерикалами. А нужна ли нам эта драка, скажите мне?
Наука, технология и магия[143]
Мы считаем, будто живем в эпоху, которую, отождествляя весь период с его началом, Исайя Берлин[144] нарек Веком Просвещения. Рассеялась средневековая тьма, явилась возрожденческая критическая мысль и с нею само понятие научной мысли, и всем нам свойственно думать, будто ныне у нас тут наступила эра, когда наука стала главною силой и царит повсеместно. Честно сказать, эта идея абсолютной всезначности научного подхода, идея, которую в простоте душевной провозгласил Кардуччи[145] в «Гимне Сатане», та же, что — в заостренном виде — была основой «Коммунистического манифеста» 1848 года, — эту идею проповедуют, в большинстве, реакционеры, спиритуалы[146], laudatores temporis acti[147], а не ученые.
Реакционеры, а не ученые развертывают перед нами устрашающие картины, похожие на научную фантастику: картины мира, который, отринув все остальные ценности, предался и поклонился вере в научные истины, в мощь технологии. Модель эпохи, подчиненной науке, в глазах противников — именно та, триумф которой изображал Джозуэ Кардуччи в «Гимне Сатане»:
Оставь свой ладан, поп, упрячь кадило!
Нет, не отступит дьявольская сила!
Восславься, Сатана, врагов сразив —
Ты, Разума великомощный взрыв!
<…>Внимай, Сатан, молитвенному зову —
Ты победил поповского Иегову!
Те, кто внимательно читает этот текст 1863 года, видят, что там приведены в качестве сатанинских героев, поборающих засилие религии, ведьмы и алхимики, великие еретики и реформаторы, от Гуса до Савонаролы и до Мартина Лютера[148], но нет ни одного ученого, нет даже нашего соотечественника Галилея, которому полагалось бы просто очаровать антиклерикальную и республиканскую душу Кардуччи. У Кардуччи на месте Галилея иной идеальный герой, иное воплощение победы разума над верой — этот герой паровоз:
Дивновидно, страхолюдно, чудище играет,
Рассекает океаны, землю обегает,
Вихри, дымы изрытая, подобно вулкану,
Преодолевает горы, равнину пространну;
Пропасти перелетает — и внезапно в горы
Утекает, проницая их тайные норы,
И опять, пройдя глубины, людям и природе
Зычным зовом возвещает о своем приходе.
То есть даже Джозуэ Кардуччи, ценивший классику, но подверженный страстям в духе свежей романтической моды, видел торжество разума в технике, а не в научной идее. Это интересно, и отсюда мы поведем мысль о противопоставлении между наукой и технологией.
Люди сегодняшнего дня не только ожидают от технологии непомерных достижений, но прямо требуют их, при этом — не отграничивая разрушительную технологию от технологии созидательной. Дети воспитываются компьютерными играми, полагают наушники природным отростком евстахиевых труб[149] и дружат по Интернету. Они живут в технологии, они не в состоянии представить себе, как мог бы существовать иной мир, мир без компьютеров и даже без телефонов.
Но с наукой такой близости не выходит. Средства массовой информации сами путают науку с технологией и, к сожалению, запутывают публику, та начинает считать наукой все, что имеет отношение к технологии, и при этом не ведает, в чем содержание науки, и не знает, что технология — только придаток, только следствие, но никак не первостепенность.
Технология — это когда предлагается все и сразу. А наука движется постепенно.
Поль Вирильо[150] так описал нашу эпоху: всех захватила (я бы выразился — загипнотизировала) скорость. Главный знак нашего мира — скорость, это угадали с опережением футуристы. Мы желаем тратить не больше четырех часов на перелеты из Старого Света в Новый. Головная боль от «джет-лэга» ликвидируется лекарствами с мелатонином. Это мелкие погрешности нашей чудной жизни в скорый век Мы так привыкли к быстроте, что досадуем, когда медленно грузится электронное письмо или запаздывает самолет.
Однако эта технологичность жизни нисколько не эквивалентна научности. Она тождественна, если угодно, магичности.
Что же такое магия, чем она была на протяжении столетий и чем является сегодня, пускай в закамуфлированном виде?
Магия означает веру, будто можно перескочить в быстром темпе с причины на результат, опустив промежуточный процесс. Ткнуть булавкой в изображение врага — и враг погибнет. Произнести заветную формулу — железо станет золотом. Воззвать к ангелам и через ангелов направить важную информацию. Бенедиктинский аббат Тритемий (XV век) выступил провозвестником современных шифровальных машин, разрабатывая системы секретного кодирования для передачи посланий от правителей военачальникам. Все схемы Тритемия в наше время запросто взламываются на компьютере, но для его собственного времени они были достаточно гениальны. Так вот, чтобы схемы смотрелись поаппетитнее, автор изображал свою технику как волхвование, включающее в себя созыв ангелов, которые озаботятся перенести подальше и поконфиденциальнее нашу зашифрованную информацию.
Магия — это когда не показывают длинную цепь следствий и причин и в особенности когда не пытаются проверить эту цепь методом повторяемых экспериментов. Чудо совершается сразу, в том-то красота магии. От первобытных культур до нашего просветленного Возрождения и далее до сегодняшнего дня, до мириадов оккультных сект и групп, кишащих в Интернете — вера в магию, надежда на магию отнюдь не угасла по воцарении опытной науки.
Страсть к стремительным перескокам от причин к результатам олицетворилась в технологии, которая воспринимается как дочь науки. А сколько пришлось попыхтеть, чтобы от первых компьютеров Пентагона, от «Элеа» фирмы «Оливетти» размером с целую комнату (помнится, потребовались месяцы программистам из Ивреи[151], чтобы заставить своего мастодонта сыграть марш из фильма «Мост через реку Квай»[152], к неимоверному их счастью и гордости) дойти до нашего с вами «лэптопа», где имеется все и сразу? Технология из кожи вон лезет, чтоб затушевать порядок причин и следствий, сделать вид, что причин не существует, что все вершится само собой, волшебно.
Первые компьютерщики писали программы на Бейсике, который был не машинным языком, а языком почти мистическим (мы — первые компьютерные пользователи — не знали язык машины, но понимали, что дабы вынудить машинные чипы связаться в определенную цепочку, им обязательно следует дать мучительно сложные инструкции на хитром бинарном языке). Впоследствии система Windows заоккультировала это программирование на языке Бейсик, потребитель нажимает на кнопку и переворачивает перспективу, связывается с заморским корреспондентом, получает результат астрономического расчета; потребитель остается в полном неведении, каким же путем он дошел до этого (а путь-то был). Компьютерный пользователь воспринимает компьютерную технологию как магию.
Наверное, покажется странным, что эта магическая ментальность живуча в наше время, но стоит посмотреть вокруг, и мы убедимся, что магия популярна повсеместно. Повсюду правят бал сатанинские секты, под боком у нас исполняются синкретические обряды — те самые, за которыми совсем недавно антропологи уезжали в далекую Бразилию, а сегодня монсиньор Милинго устраивает свои радения в Риме, хотя Рим — отнюдь не Байя.
И даже традиционные религии все чаще отступают, дрожа, под натиском многообразных чужих ритуалов, и, дабы подманить публику, ныне перестают обсуждать публично и такую тематику, как таинство Троицы (хотя вообще-то богословские диспуты, хоть и подчинены особым критериям, все-таки методологически ближе к науке, нежели к магии, уж хотя бы по одному тому, что они развиваются поэтапно, ступень за ступенью, шаг за шагом), — и предпочитают преподносить сошествие Святого Духа как мгновенное чудо.
Разбирая проблему Троицы, богословская мысль продвигалась по правилам логики, поэтапным методом, выкладывая аргумент за аргументом для доказательства, что эта тайна постижна (или что она непостижима). А мысль магическая выводит на первый план сакральность, таинственность, трансцендентность, которая исходит от харизматической инстанции, и именно этой таинственной харизматичностью (отнюдь не трудными богословскими силлогизмами) завораживает широкие массы.
СМИ при первой возможности живописуют нам науку как магию, а эта первая возможность представляется как только наука начинает обещать какую-то потрясающую технологичность.
Сам собою возникает «низкий сговор» (pactum sceleris) между ученым и масс-медиа, потому что ученый не способен устоять перед соблазном, он даже считает своим долгом рассказывать о своем исследовании. Иногда это полезно для привлечения спонсоров (fund-raising), иногда исследование просто приятнее предъявить миру в качестве открытия еще до неизбежно грядущего разочарования, когда обнаружится, что обещанного результата вовсе нету на золотом блюдечке.
Мы все помним подобные эпизоды, от явно преждевременно разрекламированного «секрета холодного термоядерного синтеза» до постоянно обещаемого лекарства от рака. Это триумф веры в магию, в мгновенность. Трудно объяснить публике, что научная работа — это гипотезы, опыты, ошибки и разборы ошибок Когда спорят, что достовернее — официальная медицина или знахарство, вопрос по сути стоит так: к чему ждать три года обещанного наукой, если можно получить моментальный результат от альтернативной медицины?
Недавно Гараттини в журнале CICAP[153] снова написал, что если больной принял лекарство и вскорости выздоровел, это еще не доказательство, что именно лекарство сработало. Существуют, по крайней мере, еще два объяснения: во-первых, могла иметь место природная ремиссия и лекарство подействовало только как плацебо; или, во-вторых, природная ремиссия могла быть уже на подступах и раньше, а лекарство только отдалило ее. Но вы только попробуйте предъявить широкой публике два этих последних рассуждения. Не будет вам ни малейшей веры, поскольку для магической ментальности всего важнее быстрый процесс, победный механизм связи между предполагаемой причиной и желанным результатом.
В связи с этим может произойти, да и действительно происходит странная вещь: урезаются средства, отводимые на науку, а общественность совершенно не возмущается урезанием. Общественность возмутилась бы, если бы закрыли больницу или повысили цены на лекарства, однако она остается невозмутимой, когда прикрывают долгие и медленные научные исследования. Ну самое большее, возникает неуютное чувство, что какие-нибудь ядерщики того и жди эмигрируют в Америку (хотя что скажешь, атомная бомба-то все равно у американцев). Никто не сознает, что именно этот срыв долгого исследования ставит под вопрос новое лекарство от гриппа или ввод в эксплуатацию нового автомобиля на электрическом ходу. Никто не связывает научные эксперименты, с одной стороны, и лечение полиомиелитного мальчика, с другой, потому что цепь последствий и причин в этом случае длинная, опосредованная, не «раз-два-три», как полагается по правилам волшебства.
Все мы помним выпуск сериала «Скорая помощь», в котором доктор Грин оглашает перед длинной очередью пациентов великую научную новость: тем, кто заболел гриппом, не будут прописывать антибиотики, потому что при гриппе антибиотики не помогают. Этот эпизод довел публику до такого накала, что зазвучали даже упреки в расовой дискриминации. Пациенты верили в волшебную связь антибиотиков с выздоровлением. Все СМИ убеждали их, что антибиотики спасают. В этой коротенькой цепочке главнейшая истина. Таблетка антибиотика — техногенный продукт и опознается как таковой. А разбор причин и способов борьбы с эпидемией гриппа — забота всяких НИИ.
Я изобразил тут неприятную и разочаровывающую картину еще и потому, что в довершение всех зол даже некоторые правители (которые, если верить официальным сообщениям Белого дома, советуются с магами и астрологами) иногда в своих позициях ближе к человеку с улицы, чем к человеку из лаборатории. Я изобразил эту картину, но не могу порекомендовать, что же с ней делать. Нельзя уговорить масс-медиа отменить мистический подход. Масс-медиа обречены на мистицизм не только в погоне за «аудиторией», но и потому, что их обязанность — каждый день простраивать связи между причинами и следствиями, и связи эти описываются сплошь и рядом как магические. Существуют и всегда существовали, я согласен, серьезные популяризаторы — упомяну хотя бы моего друга Джованни Мария Паче[154], совсем недавно умершего. Но и для его серьезных статей газеты обычно находили такие крикливые, такие скандальные заголовки, что эти заголовки обычно искажали содержание статьи. Осторожный рассказ о том, что начинает разрабатываться вакцина против гриппа, неизбежно становился фанфарным провозвестием: грипп на земле скоро исчезнет без следа. (Думаете, благодаря науке? Нет, благодаря триумфу технологии, сумевшей внедрить в ассортимент новую пилюлю.)
Как должен реагировать ученый на назойливый запрос газетчиков, которые ждут от него ежедневных волшебных обещаний? Ученый должен реагировать осторожно. Но и осторожность порою, как только что мы наблюдали, не помогает. Ученому не пристало, с другой стороны, и покрывать завесой тайны всякую научную новость, поскольку наука по естеству своему — принадлежит общественности.
Думаю, нам следует вернуться за парты начальной школы. Именно школа и все учебные центры наряду со школой — включая наиболее серьезные интернет-сайты — должны постепенно приучать молодых людей к правильному представлению о научных процессах. Это самая нелегкая часть обучения, потому что и школе очень свойственно впихивать в память учащихся отрывочные данные, связь между которыми непостижима и магична. Мадам Кюри[155] приходит вечером домой, глядит — на бумаге пятно, и открывает радиоактивность. Доктор Флеминг[156] кидает задумчивый взор на плесень и понимает: пенициллин. Галилей по колебанию пламени в лампе осознает, что земля-то обращается. Мы настолько прекрасно запомнили, какую трепку получил Галилей за свою научную смелость, что забыли: Галилей понятия не имел, по какой орбите земля обращается.
Как можно ожидать от школы корректной научной информации, когда еще до сих пор во многих учебниках и во многих хрестоматиях можно прочесть, что до Христофора Колумба люди считали землю плоской? Ведь это извращение истории. Уже древним грекам прекрасно было известно, что земля круглая, и это знали и саламанкские мудрецы, тормозившие экспедицию Колумба именно потому, что они точнее, чем Колумб, все рассчитали и хорошо представляли себе настоящий масштаб нашей с вами планеты.
И все же одно из назначений интеллигента — кроме жесткой и суровой критики — это просвещенная популяризация. Все мы превосходно понимаем, что в Италии более чем где бы то ни было научный работник считает занятие популяризацией делом компрометирующим. Между тем великими популяризаторами были и Эйнштейн, и Гейзенберг, и мой покойный друг Стивен Джей Гулд[157]. И если все-таки ждать откуда-то не-волшебного описания ситуации в науке, то его ждать можно отнюдь не от журналов и газет, а от самих исследователей и ученых. Именно они должны потихоньку трансформировать общественное сознание, влияя на молодых.
Полемическое резюме этого моего выступления: пиетет в отношении науки в наше время основан на ошибочных предпосылках и, как бы то ни было, извращен совместным влиянием двух магических подходов — веры в волшебное колдовство и веры в колдовство технологическое. Эти подходы до сих пор царят и в душах наших слушателей, и в их головах, и в их сердцах.