В конце концов, зачем еще она ему? Хотя, с другой стороны, Хабаровск славен хорошенькими девчонками. Ради того, чтобы найти себе подружку на ночь, не стоило устраивать на «Метеоре» такой спектакль! И тут наконец до Тины дошло-доехало: ведь Георгий, пожалуй, спас ее от Виталия вовсе не ради ее прекрасных глаз! Дело вовсе не в ней, а в том, что она была пленницей Виталия. В нем все дело! То есть Георгий – его враг. Но Виталий даже не подозревал об этом: он довольно спокойно разглядывал черноволосого надоедалу. И хоть был до крайности разозлен тем приключением в воде, но объектом его гнева была в первую очередь Тина, а уж потом «этот недоумок» (так троица называла Георгия), который влез не в свое дело.
Тина для них уже не существовала как личность, поэтому они в ее присутствии решили: когда прибудут в Хабаровск и начнется суета на сходнях, «недоумка» надо пристукнуть. Тогда она лихорадочно размышляла: как предупредить незнакомца об опасности? Все-таки он спас ей жизнь – хотя она его об этом совсем не просила и готова была в ту минуту к смерти. Так безропотно она позволила вытащить себя из воды только потому, что боялась: Виталий не выдержит и начнет стрелять.
Никто больше не погибнет из-за нее!
Значит, надо предупредить незнакомца об опасности, но она не успела – он опередил! Неведомо, зачем и почему – но буквально выдернул ее из лап Виталия… спас от смерти! А потому – разве так уж неестественно потребовать награды?
Впрочем, что значит награда? Но элементарную благодарность он, конечно, заслужил. И будет только справедливо, если Тина сейчас развяжет поясок халата, откинет простыню и возьмет за руку человека, который, затаив дыхание, замер у ее постели.
Она медленно повернулась. Глаза постепенно привыкли к темноте – и Тина с изумлением обнаружила, что Георгия рядом нет.
Почему-то испугавшись, она вскочила. Наклонилась над его полкой. О господи, да вот же он! Лежит на спине, до пояса укрытый простыней. Спит, что ли? И правда спит!
Она сразу почувствовала себя одинокой и покинутой. Вот это да! Что же, выходит, это только она хотела, чтобы он лег с ней? И не потому, что непременно надо отблагодарить, а просто потому, что… потому что сама захотела этого!
О, так ей, стало быть, встретился благородный человек? Спасающий красавиц от драконов без-воз-мезд-но? Святой Георгий?
В горле совсем пересохло. Она нашарила на столе бутылку и сделала несколько глотков. Что же теперь делать? Сон куда-то отлетел, и вроде бы даже усталость прошла… А что, если сейчас сесть рядом, положить ладонь на его открытую, матово поблескивающую грудь? Как тихо он дышит…
– Приамурцы! Россияне! Клянусь, что ни один из вас… – заорал кто-то дурным голосом за стенкой и тут же заткнулся. Тина поняла, что там включили радио, но, испугавшись тронной речи губернатора, поспешно приглушили звук.
Георгий в испуге вскинулся, что-то пробормотал. «История»… Или «Виктория»? И снова затих.
Тина так и не поняла: видел Георгий, как она стояла, склонившись над ним? Или не успел заметить?
Опять тишина. И снова грохот колес. За стенкой – музыка, такая тихая, что и мелодии не разберешь.
«История», – сказал он. Какая история? Или все-таки «Виктория»?..
Тина наконец заснула.
* * *Ей снился невыразительный голос, монотонно повторяющий: «Держаться надо. Надо держаться. Держаться…»
Казалось, говорящий пытается внушить эту мысль себе или окружающим. Голос показался Тине знакомым. Вроде бы она его уже слышала, причем совсем недавно.
Потом темнота начала медленно рассеиваться, и Тина увидела вокруг себя… яму.
Да, это была яма с глинистыми стенами, однако не могила, куда ее пытался уложить Виталий. Спасительный погребок ее нижегородской квартиры это тоже мало напоминало: в яме можно было стоять во весь рост, стоять, почти касаясь головой толстых железных прутьев, прикрывавших ее сверху. То есть это Тина почти касалась, а мужчина, стоящий рядом, упирался в решетку головой. Он был высокого роста, и то, что не мог толком выпрямиться, причиняло ему немалые мучения.
Да и что еще, кроме мучений, могло причинять пребывание в этом узком, тесном колодце, в котором можно было только сидеть, и босые ноги при этом касались кучки нечистот…
В яме царил смрад, и находившийся рядом с ней мужчина был невероятно грязен. На нем были только штаны без ремня и без пуговиц. А какой цвет имели прежде его штаны – не определишь. Однако каким-то образом угадывалось: он солдат. Возможно, на эту мысль наводили мощные плечи, посадка головы, четкость движений… Тина не могла бы сказать, почему она так думает, но знала точно: он в плену. Уже давно в плену, и так долго, что, наверное, и сам перестал понимать смысл слов, которые твердит, будто молитву:
– Надо держаться. Держаться надо…
Нет, она определенно уже слышала этот голос – только где?
Над решеткой мелькнула тень, и пленник медленно поднял голову.
Это движение многое сказало Тине! Можно было представить себе, сколько раз он вскидывался и приникал к решетке, заменявшей ему небо над головой.
Но он уже давно не ждал помощи от этих небес – оттого и поднял голову как бы по обязанности.
Решетка загрохотала по камням – двое с усилием сдвинули ее, открыв яму.
Пленник поспешно поднялся, и Тина поняла, что он пользуется малейшей возможностью выпрямиться во весь рост. При этом глаза его настороженно сузились, словно он ожидал неминуемого удара по голове или чего-то в этом роде.
И действительно: тощий бородатый человек в грязном хаки и замусоленной чалме, стоявший наверху, замахнулся было прикладом, но тут же, ощерясь, опустил оружие.
Второй, одетый так же, но не такой худой, даже скорее полноватый, что-то пробурчал.
Тина не знала языка, но поняла смысл слов: пленнику приказывали вылезти.
Однако он почему-то не ринулся из ямы, а стоял, задрав голову, настороженно переводя взгляд с одного лица на другое.
Он не знал, что его ждет… нет, тут было еще что-то!
Полный снова прогудел: вылезай, мол.
Дрожь пробежала по телу пленника; он уперся руками в края ямы, но и только.
Тощий потерял терпение и, сунув автомат под мышку, быстро расстегнул ширинку.
Тина не верила собственным глазам. А на пленника вид мужской плоти произвел жуткое впечатление! Он сжался в комок на дне ямы, не замечая, что влез босыми ногами в нечистоты. Прикрыл руками голову – и вовремя: тот, стоящий наверху, начал мочиться в яму.
Тина попыталась отвернуться, но не смогла: она принуждена была это видеть!
Наконец худой сделал свое дело.
Полный снова рявкнул – уже громче, злее.
Пленник не шевельнулся. Тогда худой направил в яму дуло автомата, а полный пригрозил: если пленник не вылезет сейчас же, ему прострелят обе ноги; ну а каковы тут услуги врачей, он уже и сам, наверное, знает.
Это подействовало: пленник медленно выпрямился и кое-как выбрался наверх.
Тина тотчас оказалась рядом.
Тощий брезгливо поморщился, взглянув на ноги пленного, но промолчал, только изо всех сил ткнул пленника в спину стволом – так что тот, спотыкаясь, пролетел по узкому коридору. Пролетел, едва не провалившись в одну из множества решеток.
Господи! Это были такие же ямы, и в них тоже сидели люди!
Тина успела заметить несколько пар глаз, устремленных вверх. А потом в лицо ей ударило солнце, засверкали водяные брызги.
Она очутилась на берегу реки, медленно катившей свои желтые глинистые волны меж унылых плоских берегов без малейшего следа растительности. Вдали темнела длинная гряда гор.
На берегу стояла ручная помпа, и два обнаженных до пояса бородатых человека старательно качали воду, которая вырывалась из шланга тяжелой струей.
Струя била в тело пленника, и тот с наслаждением соскребал с тела многодневную грязь.
Это продолжалось довольно долго; когда же пленный, которому взамен полуистлевшей одежды дали полосатые шаровары, чем-то напоминавшие больничные, вытер ладонями лицо и начал приглаживать волосы, Тина вдруг узнала его! И поняла, почему таким знакомым показался этот голос. Она слышала его только раз, но запомнила характерный тембр, хрипотцу…
Да, это был он, он, несомненно! И Тина смотрела на него теперь с еще большей жалостью, смешанной с восхищением. Ох, сколько же ему пришлось выстрадать… а ведь не сломался же, выстоял, выдержал! У нее немного полегчало на душе: теперь она наверняка знала, что пленного не убьют.
Охранники подали знак идти, и пленник прошел по пыльному двору к низенькому глинобитному домику. Впрочем, внутри домик оказался довольно просторным; обставлен же был даже с некоторым подобием роскоши. Вернее, «уложен», потому что обстановка состояла из ковров да подушек, правда, имелся и низенький столик – да еще, к изумлению Тины, телевизор с видеоплеером.
В этом просторном, прохладном, сумрачном помещении находился только один человек. И, очевидно, он мог постоять за себя – потому что охрана, едва втолкнув пленного в дверь, завешенную ковром, тут же исчезла. Однако часовые остались у входа, чего пленник не мог не понимать.
В этом просторном, прохладном, сумрачном помещении находился только один человек. И, очевидно, он мог постоять за себя – потому что охрана, едва втолкнув пленного в дверь, завешенную ковром, тут же исчезла. Однако часовые остались у входа, чего пленник не мог не понимать.
Он окинул взглядом комнату и уставился на незнакомца, высокого, худощавого человека в хаки и в белой чалме. Борода незнакомца курчавилась на скулах. Он был, по-видимому, молод. Впрочем, возможно, и не столь уж молод – пол-лица закрывали темные очки, что казалось нелепостью в полумраке комнаты.
Мужчина в чалме курил, изредка затягиваясь и изящно откидывая в сторону руку с тонкой коричневой сигаретой между пальцами; серый столбик пепла все увеличивался, однако почему-то не падал. Наконец, выпустив сизое облачко дыма, он знаком приказал пленнику сесть, и Тина заметила благоговейное выражение, промелькнувшее в лице последнего. Наверное, это казалось ему невероятным: после омерзительной грязи, которая окружала его так долго, после унижений – и вдруг чистота, чистая комната!.. Однако настороженное выражение тотчас же снова появилось на лице пленника. Он опасливо озирался, явно ожидая подвоха.
Несколько секунд темные очки были обращены прямо на него. Потом мужчина в чалме кивнул и, взяв с ковра пульт, включил телевизор. Другой рукой он отбросил погасшую сигарету, вытащил из кармана пистолет и направил его на пленного, так что в первые мгновения тот не знал, куда смотреть – на черное отверстие дула или на засветившийся экран.
Не знал, куда смотреть с бульшим ужасом…
Тина подумала, что умерла, оказалась в аду, и теперь ей демонстрируют мучения, уготованные грешникам, чтобы устрашить ее… Да, именно так ей показалось в первые мгновения, потому что не могли, не могли же люди устраивать себе подобным такой ад на земле!
Однако могли… и это запечатлелось на видеопленке.
Пленник сначала зажмурился, потом открыл глаза – и в ужасе уставился на свое собственное лицо, по которому текли слезы. Из груди его рвался жалобный вой. Ему было больно, невыносимо больно! С трудом опираясь на связанные руки, он стоял голый, на четвереньках. Несколько мужчин в разномастных одеяниях толпились вокруг. Они поочередно то держали его, не давая шевельнуться, то подходили сзади, расстегивая штаны.
В этот миг Тина вдруг поняла, что никогда в жизни не поверит бредням о какой-то там утонченности любви мужчины к мужчине. Ничего, кроме отвратительного скотства, не было в этом будничном, а потому особенно жестоком совокуплении. Впрочем, тут же промелькнула мысль: если бы ей пришлось увидеть сцену столь же зверского насилия над женщиной, разве не сочла бы она ее столь же отвратительной?
Тина, оцепенев, в ужасе смотрела на жуткие картины, мелькавшие на экране. И, самое ужасное: она не могла избавиться от этого зрелища. Точно знала, что крепко зажмурилась, однако видела все – до мельчайших подробностей.
Наконец скоты насытились. Пленника развязали. Насильники один за другим выходили, даже не оглядываясь. Камера медленно обшарила все углы в убогой комнатенке с глинобитными стенами. Не осталось никого, кроме пленного. Возможно, даже съемка велась из другого помещения, через какой-нибудь «глазок». Пленник же, разомкнув веки, посмотрел прямо в объектив, и взор его был незрячим, безжизненным.
Он все еще лежал – распластанный, раздавленный, словно выброшенный на берег штормом. Но вот наконец зашевелился, неловко подбирая под себя руки и ноги, приподнимая голову… И замер, увидев в метре от своей головы пистолет.
Пистолет лежал на грязном, заплеванном полу, и пленник рванулся к нему, точно умирающий от жажды – к воде. Схватил, прижал к груди, баюкая, как младенца. Огляделся – в глазах сверкнуло живое, опасное… Щелкнул обоймой – и лицо вновь помертвело: обойма оказалась пуста. Патрон был только один – в стволе. Когда Тина поняла, что означает этот жест милосердия, ей опять захотелось отвернуться, не видеть… И вновь она вынуждена была смотреть.
Пленник ощупывал пистолет. Выщелкнув на ладонь патрон из ствола, он долго и пристально разглядывал его. Отправил в ствол и заглянул в черный глазок дула. Поднес пистолет к виску, зажмурился… Потом прижал к сердцу. Помотав головой, сунул ствол в рот и сомкнул пересохшие губы на вороненой стали, которая тотчас затуманилась от его дыхания.
Камера бесстрастно фиксировала все подробности его движений, все детали мимики.
Он опять посмотрел в глазок смерти – черный, холодный…
Внезапно лицо его исказилось, он отшвырнул от себя пистолет – и принялся биться головой об пол, издавая рыдания, беспомощно сжимая кулаки. И слезы струились по его небритым щекам.
Экран зарябил – запись кончилась. Но пленник все еще смотрел на мельтешение черно-белых пятен – смотрел с тем же выражением недоверия и ужаса.
Экран наконец погас, и плеер, щелкнув, вытолкнул кассету.
Этот звук вывел пленника из оцепенения. Он вздрогнул, осмотрелся – и обнаружил, что остался один в просторной комнате. Когда исчез человек в очках, он не заметили. Не заметила и Тина.
Да, хозяин незаметно вышел – но оставил свой пистолет…
Несколько мгновений пленник смотрел на него, потом зажмурился.
Открыл глаза – но пистолет не исчез. Тогда он бросился к оружию, словно умирающий от жажды – к источнику.
Схватил пистолет, прижал к груди, баюкая, как младенца. И обнаружил пустую обойму и единственный патрон в стволе. Долго смотрел в черный глазок…
Лицо его исказилось гримасой. Он провел ладонью по глазам, вскинул пистолет к виску, постоял так секунду-другую – и вдруг отшвырнул оружие.
Пистолет ударился о стену. Грохнул выстрел.
Пленник даже не вздрогнул.
Ни один мускул не дрогнул на его лице, когда отодвинулась кошма, закрывавшая вход, и вошли двое охранников.
На сей раз они были безоружны: несли маленький столик, уставленный едой. Поставили его перед пленником и вышли.
Тина едва не вскрикнула от изумления, но пленник, похоже, ничуть не удивился. Даже не взглянув на охрану, он уставился на столик. И вдруг накинулся на все сразу: на плов, виноград, жареную курицу, сыр, лепешки. Он ел и давился. И глотал горячий чай из фаянсовой кружки. Тина отчетливо видела этикеточку опущенного в кружку пакетика – «Lipton».
И совсем уж невероятно: в центре стола высилась бутылка водки. Однако пленник не притронулся к ней – взглянул, хмыкнул – и вновь накинулся на еду. И по мере того, как он насыщался, лицо его обретало все более умиротворенное выражение – даже отрешенное, можно сказать. Закурил – и сигарета не дрогнула в его руке, когда в комнате появился человек в очках.
Он присел напротив пленника и долго смотрел на него, мелкими глотками прихлебывая из чашки, которую принес с собой.
– Кофе? – спросил наконец.
Голос у бородача был высокий, резкий, не женский, конечно, однако как бы и не совсем мужской. Да и во всех его движениях чудилось что-то почти женственное, возможно, змеиное. Почувствовав омерзение, Тина подумала, что ему, должно быть, по вкусу забавы вроде тех, что запечатлены на кассете.
Пленник кивнул и загасил сигарету о край резного столика. Загасил с совершенно невозмутимым видом. Человек в очках, однако же, ничуть не рассердился – губы его дрогнули в улыбке.
– Что я должен делать? – по-английски спросил пленник, прищурившись, глядя на незнакомца.
– Ничего, – промолвил тот по-русски. Говорил бородач с едва уловимым акцентом. – Более того: вы свободны. Сейчас вам выдадут одежду и покажут, как отсюда без помех уйти. Часов пять придется пройти по горной тропе, но, думаю, справитесь.
Пленник кивнул. Он был по-прежнему невозмутим, и сладкое слово «свобода», похоже, не произвело на него особого впечатления.
Человек в очках стремительно поднялся и направился к выходу.
И тут пленник растерялся.
– Нет, потом?.. – произнес он в нерешительности. – Что я должен буду делать потом?
Человек в очках вышел, не удостоив его ответом. Секунду-другую пленник недоверчиво смотрел на колыхание кошмы, потом обхватил голову руками, сгорбился…
Тина смотрела на его трясущиеся плечи, вслушивалась в прерывистое дыхание – и ничего не могла с собой поделать: жалела, жалела его так, что сама начала вдруг задыхаться от слез.
* * *– Тина, Тина, проснись.
Кто-то осторожно касался ее виска.
– Проснись, слышишь?
Она вскинулась, села, с ужасом вглядываясь в незнакомое мужское лицо, озаренное бликами неверного света.
Усы! У него такие же тонкие усы, как у того, в очках!
Да нет, это Георгий. О господи…
Тина с облегчением вздохнула.
– Какой-то сон? – спросил он тихо. – Ты плакала?
– Да, – кивнула Тина, пытаясь снова улечься, уткнуться в подушку. – Кошмарный сон.
Он удержал ее за руку:
– Пора вставать. Нам выходить.
Тина взглянула на запястье. Часы идут, надо же! Стрелки слабо фосфоресцировали. Три часа.