Вадик смотрел вниз и не двигался. Отражение собственной головы казалось ему черной луной, взошедшей над очень маленьким океаном и островком с единственным живым существом. Нужно было всего лишь протянуть руку, чтобы прикоснуться к голове щенка. А если бы Вадик встал на колени, то сумел бы схватить того за загривок и вытащить из ямы – щенок весил не больше полукилограмма. Совсем немного. Как большая игрушка. Не понадобится даже звать на помощь папу…
У Вадика кружилась голова. Он зажмурился. Темный туннель уводил куда-то сквозь землю. Изображение на внутренней стороне век оказалось не менее реальным, чем городской пейзаж. Вадик «оглянулся» по сторонам. Везде был изменчивый и зыбкий ландшафт его фантазий, переливавшийся, как болото из сметаны. Слишком много мертвых существ и живых предметов…
Этот сновидческий мир представлялся бесконечным, пока Вадик не заметил черный силуэт поблизости от себя – дыру в виде карликовой тени. Но еще вчера она была гораздо, гораздо меньше. Позавчера он с трудом мог бы просунуть в нее кулак, если бы решился сделать это. Ему очень хотелось попробовать, однако он удержался от соблазна. Глупее не придумаешь. Без сомнения, ему пришлось бы пережить болезненную ампутацию не только во сне, но и наяву. Он даже пошевелил пальцами, чтобы проверить, на месте ли они…
Он усвоил, что смерть – маленький черный гном без плоти. Она ходит по спирали, приближаясь к тебе медленно или быстро, пожирая все, о чем ты думаешь или мечтаешь, все, что ты можешь представить себе. Но сегодня дыра уже была размером с его голову – в том месте, где находилось «туловище» силуэта. Или… размерами со щенка.
Вадик открыл глаза. ЗДЕСЬ все осталось неизменным – арка, подворотня, косые лучи утреннего солнца, плач, доносившийся почти из подземелья. Звук, терзавший уши…
Вадик медленно выпрямился и сделал шаг по направлению к груде булыжника. Щенок заскулил еще громче. Эхо зародилось в глубине арки и волнами тоски устремилось наружу.
Вадик схватил булыжник обеими руками и понес к яме. Он нес его, прижимая к животу, и теперь его шансы свалиться вниз были гораздо выше. Центр тяжести сместился; подошвы кроссовок предательски скользили; булыжник заслонял то, что находилось под самыми ногами… И все-таки Вадик правильно определил момент, когда правый носок уперся в металлический край ямы. Он сразу же избавился от своего опасного груза и сразу же ощутил неописуемую легкость.
Брызги попали Вадику в лицо. Щенок дико взвизгнул и затих. Но ненадолго. Из отчаянного писка его плач превратился в вопль безнадежности…
Он замолчал окончательно только тогда, когда Вадик сбросил в яму четвертый булыжник. После этого оставалось только задвинуть решетку на место (Вадик справился с этим, хотя чугунная отливка весила килограммов двадцать, и даже почти не испачкался – во всяком случае, не так сильно, чтобы рассердить папу).
Вадик отряхнул руки и вышел из тени. В конце переулка появилась папина синяя «девятка». Через несколько секунд машина остановилась рядом с ним. Из-за открытой передней дверцы доносилось непонятное пение нескладной и некрасивой тети Каас. Папа повернул голову и показал большим пальцем на заднее сиденье. На его лице блуждала бессмысленная улыбка. В мыслях он был далеко – вероятно, где-нибудь на Лазурном берегу…
Мальчик открыл дверцу и взобрался на мягкий диван, обтянутый велюром. Потом покосился влево. Мертвец, конечно, был на месте. Как всегда. Его можно было «увидеть» краешком левого глаза, если слегка опустить веко. Набегающий поток воздуха выдувал личинки из ноздрей и полуоткрытого рта и заставлял их кружиться по салону. Вадик закрыл ладонью нос и зачарованно смотрел, как папа дышит смертью.
* * *Целый месяц он чувствовал себя великолепно – особенно по ночам. Дыра затянулась. Умершая бабушка оставалась там, где ей и положено быть; недотыкомка с мельницы прятался в подвале. Зато другие кошмарики веселились вовсю. И веселили Вадика. Например, окровавленный и околевший щенок с раздробленным черепом, который стал его любимой игрушкой прежде, чем Вадик заткнул им свою дыру.
Потом дыра появилась снова и за одну ночь выросла до устрашающих размеров. Щенок провалился в нее, будто муха в открытую форточку. Вадик мог бы поместиться в этой дыре полностью.
4
Он возвращался с первого в своей жизни свидания, состоявшегося в городке аттракционов. Его любимая девочка запечатлела на его щеке влажный поцелуй, и он до сих пор ощущал, что правая щека чем-то существенно отличается от левой. Отличие было неуловимым, но от этого переполнявшая Вадика радость жизни не угасала. Она даже заставила его забыть на время о гнетущем присутствии дыры, которая становилась особенно очевидной по ночам.
Городок аттракционов находился в парке, начинавшемся прямо за его домом, и Вадик обладал огромным преимуществом перед своими сверстниками, чьи родители поселились не так удачно, – он мог приходить в парк один. В тот день он потратил пятерку из своих карманных денег – то есть просадил все. По правде говоря, удовольствие стоило того, чтобы разориться. У него была обширная программа: качели, «американские горки», три порции мороженого, тир (в котором ему не дали пострелять, но разрешили смотреть и даже взобраться для этого на табуретку), салон игровых автоматов, жвачка «турбо» с изображением нового «фольксвагена» на вкладыше, «чертово колесо» (он коварно пристроился к какой-то семейной паре, выгуливавшей своих отвратительных дочерей-двойняшек – одна из них сильно ущипнула его, когда кабина всплыла на самый верх, а другая показала язык с белыми пупырышками). В завершение того удачного дня Вадик встретил девочку Леночку, гулявшую в парке с мамой.
Слушая сюсюканье ее мамы, он с трудом дождался того момента, когда оказался с Леночкой наедине. Месяц назад он расстался с ней в павильоне детского сада. Месяц – целая вечность, если вам пять лет. И в то же время это не та вечность, от которой начинает ныть сердце у взрослого человека…
Предложение сыграть в бадминтон последовало вскоре. Ему чертовски понравилась эта игра, хоть и не удавалось удержать волан в воздухе дольше пяти-шести секунд.
Все самое лучшее в его жизни произошло под покровом густой летней зелени – там, куда они залезли, разыскивая волан. При этом оба не выпускали из рук стаканчики с чудесным апельсиновым пломбиром…
Волан долго не находился. Девочка уже начала страдать и готова была расплакаться от досады, когда он сунул руку в заросли крапивы, не думая о последствиях.
Вместо ожидаемого ожога, он испытал только легкую щекотку. Жжение возникло намного позже. Зато волан оказался в его пальцах. Самое прекрасное, что он увидел, это сияние серых глаз, на которых уже выступили слезы. В качестве награды он получил поцелуй с ароматом апельсинового пломбира – холод по краям и что-то теплое и удивительно мягкое в середине… До сих пор на щеке будто сидела стрекоза с трепещущими крылышками…
Он вошел в свой подъезд в настроении, которое приближалось к эйфории. Дома его поджидал новый картридж (папа неизменно покупал ему новые картриджи для игровой приставки каждое первое воскресенье месяца, и Вадик не видел причины, почему этого не должно случиться сегодня). Кроме того, он предвкушал пирожное после ужина и продолжение «Затерянных во времени» по телевизору. Да, это был великолепный во всех отношениях и почти бесконечный вечер! Если только не принимать во внимание Генку Пивоварова, поджидавшего Вадика на лестнице.
В подъезде не было лифта, но Вадик никогда и не пытался убежать от маленьких детских неприятностей. На этот раз Пивовар был один, зато явно настроился отомстить за свои распухшие шарики. С липких белесых волосиков, как всегда, стекали струйки пота. По иронии судьбы от него тоже несло апельсинами и химическим запашком жвачки «Hot lips». Но эти ароматы были не в состоянии заглушить его ЕСТЕСТВЕННУЮ вонь. Запах возбуждения, страха и… смерти. Легкий сквознячок все из той же дыры.
Вадик не задался вопросом, откуда ему известны такие интимные подробности про смерть. Это было бы пустой тратой времени. Толстяк стоял на лестничной площадке и готовился воспользоваться своей удобной позицией. Его кеды находились на уровне лица Вадика. На футболке, обтягивавшей рыхлое тело, было написано: «Славянский базар – 98».
– Теперь я буду учить! – заявил Генка, позаимствовав эту фразу у Чака Норриса. Для своей комплекции он двигался довольно быстро. Во всяком случае, Вадик не успел уклониться, когда кед врезался ему в ухо и, как следствие, произошло столкновение головы с крашеной стеной.
Вспышка боли была мгновенной, а потом – только гул и звенящая пустота, в которой обрывки мыслей носились хаотически, словно стайка вспугнутых летучих мышей под сводами заброшенной колокольни. Тем не менее взгляд Вадика был прикован к Генкиному туловищу – упитанному и даже жирному туловищу, четко выделявшемуся на фоне окна. Этот силуэт внушал уважение своими размерами. И еще надежду.
– Стой! – сказал Вадик, подняв руку.
Генка расплылся в улыбке, выпустив на волю несколько пузырьков слюны.
Он наслаждался мгновениями торжества, но ошибался, думая, что враг запросил пощады.
Вадик плохо соображал, однако в его действиях была какая-то запрограммированность. Он продолжал подниматься по лестнице, не защищаясь. Толстяку все равно показалось мало. Он еще раз ударил ногой, стараясь попасть Вадику в пах, но попал в живот.
На этот раз боль была жуткой, скручивающей, опустошающей окончательно. Вадик сложился пополам и ткнулся лбом в перила. Об апельсиновом поцелуе он уже не вспоминал. День мгновенно превратился в самый гнусный в его жизни.
– Вот так, маленький говнюк, – важно сказал Пивовар. – И это только начало!
Через несколько секунд Вадик осознал, что толстяк упражняет на его темени свои пальцы. Он с трудом разогнулся и прохрипел:
– Подожди! Не надо…
– Ты не понял, сука. Теперь я буду учить тебя каждый день.
– Согласен… – прошептал Вадик слабеющим голосом. – Согласен… меняться…
Толстозадый сразу просек, о чем идет речь. Когда дело пахло выгодой, он соображал мгновенно.
Генка прервал экзекуцию. В глазах у него появилось новое чувство. Вадик не знал, что у взрослых оно называется вожделением. Собственно, толстяк невзлюбил его именно после того случая, когда он наотрез отказался обменять свой роскошный каталог, содержащий ВСЕ серийные модели автомобилей выпуска 1988–1998 годов, на Генкину жалкую имитацию кольта-«коммандера». Впрочем, если честно, кольт тоже был неплох, но альбом можно было рассматривать ЧАСАМИ.
– Я сейчас вынесу, – пообещал Вадик.
– Не вздумай позвать папашу или мамашу, – предупредил
Пивовар. – Поймаю во дворе – убью.
Вадик не собирался звать папашу или мамашу. У него даже в мыслях такого не было. Родители не имели к этому ни малейшего отношения. Но и расставаться с каталогом он тоже не собирался.
– Я жду, – сказал Генка. – И бабки принеси. Что-то я проголодался. Не выйдешь – лучше живи дома.
Вадик покивал и стал подниматься к своей двери. По пути он постепенно приходил в себя, хотя сначала каждый шаг резью отдавался в животе. Левое ухо распухло и слегка зудело, будто по нему прогуливались два десятка мух одновременно. Вадик потрогал его, поднес пальцы к глазам и с облегчением увидел, что на них нет крови.
Остановившись перед дверью своей квартиры, он заправил майку в джинсы и отряхнул с нее пыльный след подошвы. Потом оглянулся – Генка наблюдал за ним снизу, мерзко ухмыляясь.
– Запомни, сопляк: лучше тебе не жаловаться! – произнес блондин. Вадик не сомневался, что Пивовар может превратить его дворовую жизнь в ад и сделает это с радостью.
Вадик постучал в дверь кулаком. До звонка он пока не доставал и не будет доставать еще лет семь.
Дверь открыла мама, и он поспешно повернулся вполоборота, чтобы она не увидела его распухшее ухо.
– Нагулялся? – спросила мама и чмокнула его в щеку. Судя по ее виду и запаху, витавшему в коридоре, она «занималась собой» в ванной комнате. В своем нежно-розовом халатике и без всякой косметики она казалась Вадику очень, очень красивой и свежей, как персик. Ногти на правой руке были накрашены, левая еще выглядела бледно. Вадик вспомнил, что этим вечером мама и папа собирались идти в гости.
– Кушать хочешь? – спросила мама.
– Не-а, – ответил Вадик, стараясь, чтобы голос звучал беззаботно, и сделал вид, что расшнуровывает кроссовки. Его сердце застучало быстрее, когда он увидел, как мама возвращается в ванную, помахивая правой кистью, будто облысевшим веером, – к своим баночкам с кремами, пузырькам с лаком, шампуням, фенам, дезодорантам и еще десяткам вещей, казавшихся Вадику бесполезным хламом.
– Тогда подожди меня. Я скоро. – Конец этой фразы он услышал уже через закрытую дверь. Мягко ступая, он отправился на кухню и уставился на горку посуды, сваленной в мойку. У него не было никакого опыта, и все-таки он интуитивно улавливал разницу между тупым столовым ножом с округлой рукояткой из мельхиора и мясницким инструментом с деревянными накладками и широким остроконечным клинком.
Он вытащил из мойки нож для разрезания мяса и засунул его сзади за пояс. Потом так же тихо прокрался мимо ванной комнаты, в которой мама красила ногти и напевала себе под нос «Самбу белого мотылька», и, встав на цыпочки, открыл входную дверь. Придержал язычок замка, чтобы тот не щелкнул, и вышел на лестничную площадку.
* * *Генка просунул голову между отогнутыми прутьями решетки нижнего лестничного марша. Он все еще не был уверен в том, что детсадовский сопляк не пожалуется папочке, и на всякий случай готовился смыться. Увидев, что Вадик возвращается один, да еще прячет что-то под майкой, Пивовар снова вспотел от возбуждения. Ему не терпелось заполучить полный каталог моделей 1988–1998 годов. Пожалуй, он сделает себе прекрасный подарок ко дню рождения. Сопляк ничего не знал об этом; ему и не надо было знать.
Вадик улыбался, спускаясь по ступенькам. Его улыбка показалась Генке неуместной и неестественной, но он не придал этой детали большого значения. Ясно как день: сопляк его боится. Жутко боится, раз согласился расстаться со своим каталогом. Как все-таки хорошо иметь богатого папочку! Генка решил, что эту корову можно будет доить долго.
Чертов сопляк спускался быстро, почти бежал. Генка подумал, уж не собирается ли тот проскочить мимо. Он стал посреди лестницы, выпятил брюхо и развел руки в стороны. Он ждал подарка, который приготовил для него малолетний говнюк.
* * *Нож вонзился прямо под сердце. Инерции вполне хватило, чтобы проткнуть футболку, кожу и слой жира на груди Пивовара. После этого клинок вошел в тело с удивительной легкостью; даже ладонь не соскользнула. Вадик боялся порезаться или испачкаться в крови. Но крови почти не было.
Генка охнул, взвизгнул и начал оседать. В его взгляде застыло безмерное изумление. Это была быстрая и почти мгновенная смерть. Вадик понимал, что толстяк не должен поднять шум. Туша увлекала его вниз. Он дернул нож на себя. К счастью, лезвие не застряло между ребрами. На футболке Пивовара расплылось темное пятно. На губах блондинчика выступила розовая пена. Он медленно сползал по ступенькам, словно кукла, набитая ватой…
Вадик не смотрел на него. Он прислушивался, не раздадутся ли шаги на лестнице. И не хлопнет ли чья-нибудь дверь. Потом он увидел, что с кончика ножа сорвалась малиновая капля. Тогда он поднес лезвие ко рту и аккуратно облизнул его языком. Это было ужасно невкусно, но он не хотел оставлять никаких следов.
Сзади послышался скребущий звук. Вадик едва не пустил в штаны теплую струйку… Очень медленно он обернулся.
В двух метрах от него сидел соседский кот.
– Кис-кис, – слабым голосом сказал Вадик. Кот проскользнул мимо и остановился только затем, чтобы обнюхать Генкин труп. Потом кот задрал хвост и отправился по своим делам. Его правая передняя лапа оставляла следы в виде едва заметных пятен.
Вадик вздохнул свободнее.
Убедившись, что нож чист, а на его одежду и обувь не попала ни единая капля крови, он тихо поднялся на площадку и толкнул незапертую дверь. Все складывалось как нельзя лучше. Мама все еще была в ванной и теперь мурлыкала «Только я буду рядом…». Оттуда же доносилось тихое жужжание электрического эпилятора.
Вадик осторожно запер входную дверь, снял кроссовки и через пару секунд был уже на кухне. Здесь он подержал нож под струей воды. Наблюдая за розоватой струйкой, стекающей с клинка и исчезающей в водостоке, он ощутил, как ослабляются тиски напряжения, как уходит тревога, а на ее место возвращаются счастливая беззаботность и незамутненная детская радость существования.
5
Он давно успел забыть звуки похоронного оркестра, тоскливо завывавшего под окнами в течение получаса. Четыре недели тянутся долго, когда вам еще не исполнилось шести и вы не прошли спецобработку в начальной школе, в результате которой время начинает делиться на «свое» и «чужое». Вадик забыл, какие лица были у мамы и папы в ТОТ воскресный день и о чем спрашивали его скучные дядьки в форме и без формы. Он ничего не знал – как и все остальные. Правда, соседский кот кое-что видел, но его переехала машина спустя три дня после Генкиных похорон. Вадик специально ходил полюбоваться на облепленные мухами останки, которые лежали на обочине дороги. Это отвратительное зрелище подействовало на него успокаивающе. Особенно внимательно он рассматривал правую переднюю лапу. Она оказалась запачканной в крови, только непонятно было, чья это кровь – Генкина или самого кота.
Но все самое лучшее происходило с Вадиком ночью. Он испытал невыразимое облегчение, когда в его снах появился раздувшийся труп Пивовара с расставленными руками и изумленно выпученными глазами. Труп плавал в зыбком пространстве, будто наполненный гелием шарик, привязанный к тоненькой ниточке ужаса. Он преследовал Вадика на мельнице, валялся в гробу рядом с бабушкой, ловил личинок распахнутым ртом, вытягивал белых солитеров (э-нер-ги-ю?) через ноздри человека на заднем сиденье папиной машины и пожирал вывалившиеся на асфальт кошачьи кишки.