— Дорогонько бакинцам влетит этот месячник, — заметил господин, что сказал про ва-банк, и поскреб ногтем большущий бриллиант на пальце. — Но это когда еще будет, а вы, защитник закона, лопнете на банчишке прямо сейчас.
— Ничего, Котофей Котофеевич себе всегда компенсирует, — хохотнул другой игрок, и все весело засмеялись, хоть смысл шутки был неочевиден.
Шубин уютно промурлыкал:
— Поглядим-поглядим. Вот пять «катенек». — Выложил рядком сотенные бумажки. — Кто желает секундировать?
Правила игры Эрасту Петровичу были неизвестны, но он следил за подполковником очень внимательно. По тому, как человек ведет себя в азартной игре, можно многое вычислить о характере.
Открыли карты.
— Браво! Лихо банчок схарчили! — зашумели сидящие.
Подполковник мягким движением, будто котище лапой, подгреб к себе выигрыш.
«Неазартен, расчетлив, удачлив, но риска не любит. Из людей, которые во всем знают меру. Мягко стелет, но зубаст. Положишь в рот палец — откусит всю руку».
Словно желая подтвердить предположение насчет меры, Шубин поднялся:
— Пожалуй, довольно. Благодарю за компанию, господа.
Вторая половина диагноза тоже оказалась верной — Эраст Петрович немедленно в том убедился.
Подполковник, ни разу до того даже не посмотревший в направлении Фандорина, вдруг подошел к нему и спросил, глядя в лицо очень спокойными светлыми глазами:
— А что это вы, сударь, мне весь затылок просверлили, притом что не имею чести и вообще впервые вижу?
«Серьезный человек, — мысленно отдал должное такому напору Эраст Петрович. — Только вот заслуживает ли доверия?»
Молча подал Шубину письмо из Тифлиса.
Удивительно было то, что, даже не посмотрев на пакет, жандарм ласково взял Фандорина за локоть, а тон сменил с агрессивного на доверительный:
— Отойдемте-ка в сторонку. Вон там отличное место, никто не помешает. И пялиться не будут.
То ли он разглядел в чертах незнакомца нечто особенное, то ли все-таки успел скользнуть взором по конверту и узнал почерк.
Подполковник читал послание на ходу, весьма грациозно лавируя между гостями. Несмотря на внушительные габариты, пластика у Тимофея Тимофеевича была отличная.
Вел он своего спутника, как скоро выяснилось, к портьере с гербом. Позади занавеса оказался не грот, как предполагал ранее Фандорин, а начало подземной галереи. Насколько она велика и куда ведет, было не понять: в двух метрах от входа стояла решетка с висячим замком. Позади нее виднелся вырубленный в скале коридор, который вскоре поворачивал вправо.
— Что это здесь? — спросил Эраст Петрович.
— Мм? — промычал жандарм, не отрываясь от письма. — Какие-то подземные ходы, со старинных времен. Не удивлюсь, если Арташесов использует пещеры для контрабанды. Он у нас сторонник диверсификации бизнеса. Надо будет как-нибудь поинтересоваться. — Внезапно Шубин поглядел на собеседника и подмигнул. — А впрочем, зачем вредничать? На Востоке свои обычаи.
Бумагу он спрятал в карман, однако вместо того, чтобы спросить, зачем пожаловал тифлисский гость и какого-такого «всяческого содействия» ему надо, завел совершенно посторонний разговор.
«Тоже приглядывается. Осторожен. Осторожен и хитер».
— На Востоке всё расслабленное, благодушное, жирное — даже противузаконная деятельность. Потому что законы здесь — категория условная. У нас на Руси закон все-таки вроде дышла: хоть и поворачивается, куда вышло, но как-никак прямой и твердый. На Востоке закон вроде вьюнка — обвивает всякую крепкую палку и ластится к ней. Я тут и сам стал таким же: расслабился, помягчел, разжирел. Кто из прежних сослуживцев меня видит — не узнаёт, ей-богу.
Шубин посмеивался, говорил врастяжечку, но взгляд неустанно работал: всё шарил по слушателю, время от времени фиксируясь на отдельных деталях — словно фотографировал для досье. Дурой была бы мышь, которая поверила бы, что этот котище ленив и безопасен.
— Живем мы здесь по-особенному: с денежными мешками стараемся ладить, на их шалости смотрим сквозь пальцы. А за это Совет Съезда нефтепромышленников — это в Баку вроде Священного Синедриона — ежегодно жертвует на содержание полиции шестьсот тысяч. У нас самый распоследний городовой получает восемь сотен в год, не считая столовых, дровяных и всякого рода бакшишей. С тех пор как я научился правильно пользоваться Востоком, моя жизнь сделалась сытна, приятна, нехлопотна. Армяшки доносят мне на татаришек, татаришки на армяшек. Среди товарищей рэволюцьонэров я тоже имею своих людишек — хоть это вроде бы не моя епархия. Но наш начальник жандармского управления — человек европейский, квадратно-треугольный. Приходится подстраховывать…
Вот так, плавно, без нажима, не задав ни единого вопроса, подполковник вывел собеседника к деловому разговору. Хоть в рекомендательном письме и не было сказано, что господин Фандорин приехал в Баку разыскивать опасного революционера, однако само авторство рекомендации и ее тон для опытного человека могли означать лишь одно: дело очень важное, государственного значения.
— Да, в Тифлисе мне посоветовали обратиться не в профильное ведомство и не к г-градоначальнику, а непосредственно к вам как к самой компетентной инстанции.
— Польщен, польщен. — Глаза Тимофея Тимофеевича замаслились — ему и вправду было приятно. — Хоть не преувеличиваю своих скромных возможностей. Чем могу посодействовать? Вы ведь по поводу забастовки?
Эраст Петрович не ответил. Не решил еще, следует ли посвящать подполковника в свои планы. Человек этот определенно не с одним донышком. Пожалуй, следует изучить его получше.
Шубин воспринял молчание как знак согласия.
Чуть раздвинув занавес в середине, чтобы увидеть, если приблизится кто-нибудь из гостей, он стал рассказывать:
— В наместничестве очень встревожены, я знаю. Забастовка грозится перерасти во всеобщую. Рабочие совершенно обнаглели. Требуют месячного оплаченного отпуска, восьмичасовой смены, гарантированного выходного дня, полуторакратного увеличения жалования. Зараза быстро распространяется, промыслы останавливаются один за другим. На штрейкбрехеров, пренебрегая охраной, нападают революционеры. Наш бравый градоначальник ввел в Черном Городе осадное положение: после 8 часов вечера выходить на улицу запрещается, собираться группами более трех человек тоже нельзя. Ни черта не соблюдается, но высокому начальству доложено, что меры приняты… — Шубин со вздохом пожал жирными плечами. — А тем временем цены на нефть из-за дефицита растут. Месяц назад пуд стоил 35 копеек, сейчас почти полтинник, а фьючерсы того дороже. Самый главный и востребованный наш продукт, керосин, благодаря Казенному трубопроводу пока качается исправно, но запасы нефти на исходе. При этом акции добывающих компаний подскочили в цене на 15–20 процентов. Биржа нервничает…
Кажется, в этом городе все, даже полицейские, являлись специалистами по вопросам нефтяного рынка. Эраст Петрович хотел прервать малоинтересную лекцию, но подполковник ее и так уже закончил. И довольно эффектно:
— Поэтому я нисколько не удивлен, что нашей забастовкой озаботились и в центре. До такой степени, что прислали с негласной инспекцией самого Фандорина…
Оказывается, Шубин был субъектом еще более заковыристым, чем показалось Эрасту Петровичу. И осведомленным отнюдь не только в бакинских делах — например, знал, кто такой Э. П. Фандорин.
Следующая реплика Тимофея Тимофеевича заставила Фандорина поднять акции подполковника на несколько дополнительных пунктов (биржевая стилистика оказалась заразной):
— А впрочем, сейчас я вижу, что ошибся. Про забастовку вы слушали без интереса, и во взоре читается некая задняя мысль, — усмехнулся Шубин. — Давайте я не буду зря сотрясать воздух. По-моему, мы оба уже присмотрелись друг к дружке и созрели для разговора по существу.
И напористо, быстро спросил:
— Зачем вы приехали? Какого рода помощи от меня ждете?
Кот перестал прикидываться соней. Цап когтистой лапой — мышка поймана.
Настало время слегка дать пушистому Тимофею Тимофеевичу по носу. Чтобы понял: в этом танце ему отводится роль дамы, а не кавалера.
— Сначала п-позвольте вопрос. Мне показалось, что вы как-то очень уж легко сорвали б-банк. Никто из партнеров не выглядел раздосадованным. И не просил возможности отыграться. Это была завуалированная взятка?
Подполковник внимательно посмотрел Эрасту Петровичу в глаза. Не возмутился, не покраснел — просто прищурился.
Помолчав, сказал:
— Я мог бы, разумеется, ответить, что удачлив в игре. Но это помешало бы установлению доверительных отношений. Поэтому извольте: мзды у туземцев я не беру, иначе на шею сядут. Но позволяю им проигрывать мне в картишки. По маленькой.
Помолчав, сказал:
— Я мог бы, разумеется, ответить, что удачлив в игре. Но это помешало бы установлению доверительных отношений. Поэтому извольте: мзды у туземцев я не беру, иначе на шею сядут. Но позволяю им проигрывать мне в картишки. По маленькой.
— Ничего себе по маленькой. Тысяча рублей.
Шубин снисходительно улыбнулся.
— В Москве тысяча рублей — деньги, а здесь, чтобы содержать себя в приличном виде, мне надобно тратить в год тысяч сто. Иначе уважать не будут. Это Баку. Чересчур неподкупных здесь не любят и ужасно боятся. Начинают против них интриговать, кляузничать. Если совсем занервничают, могут подослать «маузериста» — если убийство заказывает армянин. Или головореза-гочи — если вас хочет убрать мусульманин.
— Гочи? — переспросил Фандорин.
— Местные тюркские бандиты. Их называют по-разному: гочи, гочу, кочи, кочии.
«Что же мне с тобой делать, прохиндей? — так и не мог решить Эраст Петрович. — Рассказывать про Одиссея или нет?»
— А может быть, вы по шпионской части интересуетесь? — Шубин смотрел через щель на публику. — Насколько мне известно, это ближе к вашему кругу интересов, чем нефть. Тогда обратите внимание вон на тех шерочку с машерочкой.
Он раздвинул занавес пошире, кивнул на двух господ, которые шушукались в сторонке от праздной толпы. Судя по лицам, разговор шел о чем-то серьезном, даже тревожном.
— К-кто это?
— Тощий, в визитке, — германский консул Тотманн. Плотный — австрийский консул Люст. На него обратите сугубое внимание. Хотя гогенцоллерновская империя мощнее габсбургской, но у нас в Баку верховодит австриец, немец во всем его слушается. Герр Люст давно здесь живет, имеет обширную сеть осведомителей. Между прочим, кадровый офицер генштаба, майор. Считается, что в отставке, но мы-то знаем.
Вдруг австрийский консул, словно почувствовав обращенные на него взгляды, обернулся. Слегка поклонился Шубину, но уставился не на подполковника, а на Фандорина.
«Знает, кто я? Вряд ли. Но профессионал профессионала угадывает издалека. Как рыбак рыбака».
Люст повернулся, взял напарника под руку, отвел подальше.
Эраста Петровича немецко-австрийские агенты не интересовали, но объяснять это подполковнику не стоило.
«Чем больше человек говорит, тем он делается понятней. Так рассказать ему про Одиссея или нет?»
Шубин продолжил:
— В Баку несколько тысяч германских и австрийских подданных: инженеры, коммерсанты, просто искатели легких денег. Известно, что отсутствие собственных нефтяных ресурсов — самое уязвимое место центрально-европейских империй. Они как стервятники, опоздавшие на расклев добычи: кружат, кружат, а приткнуться уже некуда.
— Что же они делают в Баку?
— Шпионят. Покупают предприятия через подставных лиц. Мне доносят, что после сараевского события вся немецко-австрийская община гудит, как пчелиный улей… — Тимофей Тимофеевич почесал круглую щеку. — А ведь вы приехали не из-за немцев с австрийцами. Опять не вижу интереса в глазах. Может, все же объясните? Или мне так и метать на прилавок все свои товары, как купцу в лавке?
Все еще не придя к решению, Фандорин сказал:
— Позже. Д-давайте встретимся в более спокойной обстановке для обстоятельного разговора. Пока же вот что. Известен ли вам однорукий боевик или, быть может, просто б-бандит, связанный с революционерами? Точнее, с большевиками?
Тимофей Тимофеевич почмокал сочными губами, как бы пробуя вопрос на вкус.
— Все-таки революционерами интересуетесь. Так-так. Однорукий? В Баку это не является особой приметой. Много аварий на промыслах, на нефтеперерабатывающих заводах. У боевиков часто отрывает руку при изготовлении бомб… Хм. Вас, я полагаю, вряд ли интересует всякая мелочь. Из серьезных людей есть гочи Абдулла Нордаранский. Есть Хачатур Однорукий, главарь шайки армянских анархистов. Правда, эти двое враждуют с большевиками, но могли и помириться. Еще с одной рукой налетчик Шамир-хан, лезгинец. Он частенько заезжает в Баку на гастроли. Еще…
И подполковник с запинкой, прищурясь на каменный свод, начал перечислять разбойников, экспроприаторов, беглых каторжников. Память у Тимофея Тимофеевича была отменная, но скоро Фандорин понял, что толку от этой каталогизации не будет.
— Кто-нибудь из одноруких использует в качестве своего г-герба черный крест? Может быть, это знак какой-то шайки?
— Черный крест? Нет, не слыхал. — Шубин виновато развел руками. — Это Баку. Здесь за каждым душегубом не уследишь. Вы лучше вот что. Заезжайте ко мне на службу завтра часу в третьем пополудни. Спустимся в картотеку, посмотрим.
— Отлично. Стало быть, до з-завтра.
Можно было возвращаться. Предварительный разговор с Шубиным проведен, выяснено, что человек это полезный. Роль старого мужа молодой красавицы добросовестно исполнена. Маса заждался. Пора.
Учтивость предписывала попрощаться с хозяином.
Арташесов был там же, где Эраст Петрович оставил его полчаса назад, но теперь промышленник беседовал не с мусульманскими магнатами, а с какой-то восточной парой. Лицо дамы почти полностью закрывала черная кисея; скромно опущенные глаза подрагивали великолепными ресницами, брови тоже были на диво хороши. «Зато нос, наверное, как у Гаджи-аги или Месропа Карапетовича. Потому и прячет, — подумал Фандорин. — Во всяком случае, так сказал бы Маса».
На шаг позади полукрасавицы стоял очень представительный брюнет с лихо закрученными усами. Участия в разговоре он не принимал, а все больше любовался своими рубиновыми запонками.
Разговор шел на русском, который, очевидно, служил в Баку языком общения между многочисленными народностями, населяющими приморский город.
— …Ай, нехорошо, дорогая Саадат-ханум, — корил женщину за что-то хозяин. — У них пролетарская солидарность, а у нас должна быть капиталистическая. Если вы уступите рабочим — какой пример другим подадите? Некрасиво сделаете, всех нас подведете.
— Что я могу, бедная вдова? — Саадат-ханум вся поникла. — Я всего лишь слушаю советов моего дорогого друга и защитника Гурам-бека.
Ее спутник поправил манжеты, насупил мохнатые брови, кивнул. Не обращая на него внимания, Арташесов снова обратился к вдове:
— Саадат-ханум, я поговорю с остальными, но вы сами знаете, что это никому не понравится.
— А бакинская рыцарственность? — воскликнула дама, в ее прекрасных глазах заблестели слезы. — А жалость к несчастной, которая вынуждена тащить тяжкую ношу на своих слабых плечах?
По-русски она говорила очень хорошо, гораздо чище, чем Месроп Карапетович.
— Э, когда речь заходит о нефти, у нас с рыцарственностью не очень, — сказал тот и веско прибавил. — Подумайте хорошенько, советую как друг.
— Хорошо… — упавшим голосом молвила Саадат-ханум. — Мой дорогой Гурам-бек, отведите меня куда-нибудь, где можно сесть. Голова кружится…
Они отошли. Наконец можно было откланяться.
Но это оказалось не так-то непросто. Услышав, что гость собирается уезжать, Арташесов пришел в ужас.
— Драгоценный мой, вы чем-то оскорблены? — спросил он в панике — похоже, неподдельной. — Если на глупые слова молодого Мусы Джабарова, я заставлю его извиниться! Если же на… — Он не договорил, но взгляд, устремленный на племянника, который по-прежнему маячил подле блистательной Клары, был красноречив. — У нас, если гость так быстро уходит, это плохой знак для хозяина!
— Чтобы меня оскорбить, требуются более сильные с-средства, — попробовал успокоить его Эраст Петрович. — А госпожу Лунную я оставляю обожателям на растерзание безо всякого сожаления и даже интереса.
Но Месроп Карапетович не унимался:
— Все заметят, что вы уехали без супруги. И многие из тех, кто особенно усердно за нею ухаживал, могут испугаться. Дорогой, вы не знаете бакинцев. Когда они сильно пугаются — ой, это опасно.
— Ничего, я рискну.
— Оставайтесь хотя бы до полуночи. Скоро зайдет солнце. Отсюда, из глубины, будут видны звезды. Всё небо как персидский ковер! Ай, красиво! — Арташесов воздел свои кишмишные глазки вверх. — А потом все пойдут в дом на банкет. Осетры, фаршированные омарами! Омары, фаршированные бискайскими креветками! Бискайские креветки, фаршированные икрой!
— А чем фарширована икра? — спросил Фандорин.
Минут десять продолжалось это препирательство. Мысленно Эраст Петрович проклял свою учтивость — нужно было уйти по-английски.
Наконец все-таки распрощались.
По пути к лифту, на краю бассейна, дорогу Фандорину преградил главный ассасин из киногруппы. Он успел здорово набраться в буфете, рог с вином покачивался в нетвердой руке.