Подозрительно рассматривая лошадку-качалку, обладавшую пугающе большими зубами, Ваймс рассказал жене про оскорбительно вращающихся служанок. Сибилла пожала плечами.
— Вполне естественно, дорогой. Они так привыкли.
— Как ты можешь так говорить? Это же унизительно!
Когда доходило до объяснений с супругом, леди Сибилла исполнялась спокойствия и понимания.
— Потому что, чисто теоретически, они ниже нас. Они проводят массу времени, прислуживая людям, которые намного значительнее их. И ты, дорогой, возглавляешь список этих людей.
— Но я-то не считаю, что в чем-то значительнее их! — огрызнулся Вайсмс.
— Я понимаю, что ты имеешь в виду, и это делает тебе честь, право слово, — продолжала Сибилла, — но говоришь ты чушь. Ты герцог, командор городской Стражи и… — она помедлила.
— Дежурный по Доске, — машинально добавил Ваймс.
— Да, Сэм, и это величайшая честь, какой только мог удостоить тебя король гномов, — глаза Сибиллы сверкнули. — Ваймс, Дежурный по Доске! Тот, кто стирает написанные слова. Человек, который уничтожает то, что было прежде. Вот кто ты такой, Сэм. Если ты погибнешь, правительственные канцелярии всего мира содрогнутся… и, к сожалению, Сэм, они не содрогнутся от смерти горничной.
Она вскинула руку, потому что Ваймс открыл рот, и продолжала:
— Я знаю, что лично ты бы содрогнулся, Сэм, но, хоть они и чудесные девушки, их смерть, боюсь, опечалит лишь родных, да еще, возможно, какого-нибудь молодого человека, в то время как остальной мир об этом никогда не узнает. И ты, Сэм, понимаешь, что я права. Но если тебя убьют — да, эта мысль ужасна, и, клянусь, я дрожу всякий раз, когда ты уходишь на службу, — о случившемся немедленно узнает не только Анк-Морпорк, но и весь мир. Начнутся войны, и я подозреваю, что положение Ветинари слегка пошатнется. Ты гораздо значительнее, чем служанки. Ты значительнее, чем кто бы то ни было в Страже. Ты просто путаешь значимость с ценностью.
Сибилла поцеловала встревоженного мужа.
— Кем бы ты ни был раньше, Сэм Ваймс, с тех пор ты поднялся, притом заслуженно. Сам знаешь, сливки находятся сверху.
— И мусор тоже, — машинально ответил Ваймс — и тут же пожалел об этом.
— Как ты смеешь так говорить, Сэм Ваймс! Пускай ты был необработанным бриллиантом, но заметно отполировался! И, как ни поверни, муж мой, хоть ты и перестал быть одним из многих, зато стал одним для многих, и я думаю, всем от этого только лучше, ты слышишь?
Юный Сэм обожающе взглянул на отца, пуская лошадку-качалку в галоп. Против объединенных сил жены и сына у Ваймса никогда не было шансов. Вид у него был такой подавленный, что госпожа Сибилла, как обычно делают жены, попыталась его утешить.
— В конце концов, Сэм, ты же требуешь, чтобы стражники выполняли свои обязанности, не так ли? Вот и экономка ожидает, что служанки будут выполнять свои.
— Это совсем другое, честное слово. Стражники наблюдают за людьми, и я никогда не говорил им, что на работе они не имеют права ни с кем общаться. В конце концов, так можно добыть ценные сведения…
Ваймс понимал, что теоретически прав, но всякий, кого на большинстве городских улиц уличили бы в общении со стражником по более серьезному вопросу, нежели «который час», вскоре вынужден был бы питаться через соломинку. Но аналогия в любом случае была верная — так он подумал, ну или подумал бы, если бы слово «аналогия» входило в его активный словарный запас. Если ты кому-то служишь, это еще не значит, что ты должен вести себя как заводной солдатик…
— Объяснить тебе, почему служанки так вращаются, Сэм? — спросила Сибилла, когда Юный Сэм обнял огромного плюшевого мишку, который напугал его своим рычанием. — Это правило ввели во времена моего дедушки по распоряжению его жены. В те дни Овнецы принимали по праздникам десятки гостей. Разумеется, в их числе было множество молодых людей из лучших городских семейств. Хорошо образованных и полных, так сказать, сил и задора.
Сибилла взглянула на Юного Сэма и с облегчением убедилась, что мальчик выстраивает на полу игрушечных солдатиков.
— Служанки же, естественно, малообразованны, и, к моему прискорбию, они бывают чересчур податливы в присутствии людей, которых привыкли считать вышестоящими, — она покраснела и указала на Юного Сэма, который, к счастью, по-прежнему не обращал внимания на родителей. — Несомненно, ты уловил мою мысль, Сэм? Вижу, что да. У моей бабушки, которую ты почти наверняка возненавидел бы, были благородные побуждения, поэтому она приказала, чтобы все служанки не только воздерживались от разговоров с гостями мужского пола, но и не смотрели на них под страхом увольнения. Возможно, ты скажешь, что она была жестока, но не настолько уж, если хорошо подумать. В результате служанки уходили из Холла с хорошими рекомендациями, и им не приходилось смущаться, надевая на свадьбу белое платье.
— Но я счастливо женат, — возразил Ваймс. — И вряд ли Вилликинс рискнет вызвать гнев Пьюрити.
— Да, дорогой, и я побеседую с миссис Сильвер. Но это провинция, Сэм. Здесь живут по старинке. И вообще, почему бы тебе не погулять с Юным Сэмом и не показать ему реку? Возьми с собой Вилликинса, он знает дорогу.
Юного Сэма не нужно было усиленно развлекать. Более того, он развлекался сам, получая огромное удовольствие от окружающего пейзажа, от сказок, которые он слушал вчера на ночь, и от мимолетных мыслей, мелькавших у него в голове. Наконец, он безостановочно говорил о мистере Свистке, который жил в домике на дереве, а иногда превращался в дракона. Еще у мистера Свистка были большие сапоги, он не любил среды, потому что они странно пахли, и носил зонтик.
Иными словами, Юного Сэма совершенно не беспокоила деревня; мальчик бежал впереди Ваймса и Вилликинса, показывая на деревья, овец, цветы, птиц, стрекоз, забавные облака и человеческий череп. Находка его совершенно не напугала, и Сэм побежал показать ее папе, который уставился на череп, как будто увидел… ну да, человеческий череп. Несомненно, он пробыл в таком состоянии уже долгое время, и за ним явно ухаживали, в частности полировали.
Пока Ваймс вертел череп в руках, опытным взглядом ища признаки преступления, в кустарнике послышалось какое-то шлепанье, сопровождаемое драматическим монологом на тему о том, что следует сделать с людьми, которые воруют чужие черепа. Когда кусты раздвинулись, незнакомец оказался человеком неопределенного возраста и количества зубов, в грубом коричневом одеянии, с такой длинной бородой, какую Ваймс еще не видывал — а он часто бывал в Незримом Университете, где считалось, что мудрость воплощена в бороде, согревающей колени. Данная же борода неслась за своим владельцем, как хвост кометы, и поравнялась с ним, когда остановились огромные ноги, обутые в сандалии, — и по инерции свернулась в клубок на голове. Возможно, в ней и впрямь заключалась некоторая мудрость, поскольку незнакомцу хватило сообразительности, чтобы немедленно затормозить, увидев взгляд Ваймса. Настала тишина, не считая хихиканья Юного Сэма, любовавшегося бородой, которая словно жила собственной жизнью и лежала на плечах у незнакомца, как снег.
Вилликинс откашлялся и сказал:
— Я полагаю, это отшельник, командор.
— Что ему тут делать? Я думал, они живут в пещерах в пустыне, — Ваймс сердито уставился на оборванца, который явно почувствовал, что от него ждут объяснений, и намеревался предъявить их, не дожидаясь расспросов.
— Да, сэр, я знаю, сэр. Это распространенное заблуждение, и лично я сомневаюсь насчет пустыни, потому что там трудно найти банные принадлежности и все такое. То есть за границей, где солнце и много песка, наверное, еще можно как-то устроиться, но для меня это не годится, сэр, право слово.
Видение вскинуло грязную руку, как будто состоявшую из одних ногтей, и с гордостью продолжало:
— Меня зовут Отрез, сэр, и мне нечасто отказывают наотрез. Это шутка, сэр, ха-ха.
— Понимаю, — ответил Ваймс, не меняя выражения лица.
— Да, сэр, — продолжал Отрез. — Моя единственная шутка. Я занимаюсь благородным ремеслом отшельника уже почти пятьдесят семь лет, исповедуя благочестие, трезвость, целомудрие и стремление к истинной мудрости, как это делали мой отец, дедушка и прадедушка. Вы держите моего прадедушку, сэр, — бодро добавил он. — Здорово блестит, правда?
Ваймс умудрился не выронить череп из рук. Отрез продолжал:
— Боюсь, ваш сынишка забрел в мой грот, сэр. Не обижайтесь, сэр, но деревенские ребята иногда шалят, и всего две недели назад мне пришлось снимать дедушку с дерева.
Только у Вилликинса хватило душевных сил спросить:
— Ты хранишь череп своего прадедушки в пещере?
— Да, джентльмены, и отца тоже. И дедушки. Семейная традиция, понимаете ли. Нерушимая традиция отшельничества на протяжении почти трех сотен лет, распространение набожных мыслей и сознания того, что все пути ведут к могиле, ну и других благочестивых соображений. Мы делимся ими со всеми, кто ищет мудрости, — впрочем, в наши дни таких немного. Надеюсь, сын пойдет по моим стопам, когда вырастет. Его мать говорит, он растет очень серьезным юношей, поэтому я живу надеждами, что в один прекрасный день и он меня хорошенько отполирует. На полке в моем гроте еще достаточно места, что весьма приятно.
— Ты хранишь череп своего прадедушки в пещере?
— Да, джентльмены, и отца тоже. И дедушки. Семейная традиция, понимаете ли. Нерушимая традиция отшельничества на протяжении почти трех сотен лет, распространение набожных мыслей и сознания того, что все пути ведут к могиле, ну и других благочестивых соображений. Мы делимся ими со всеми, кто ищет мудрости, — впрочем, в наши дни таких немного. Надеюсь, сын пойдет по моим стопам, когда вырастет. Его мать говорит, он растет очень серьезным юношей, поэтому я живу надеждами, что в один прекрасный день и он меня хорошенько отполирует. На полке в моем гроте еще достаточно места, что весьма приятно.
— Твой сын? — переспросил Ваймс. — Кажется, ты упомянул про целомудрие.
— Какой вы внимательный, ваша светлость. Каждый год у нас, отшельников, отпуск на неделю. Нельзя же постоянно жить в полном одиночестве у реки, питаясь улитками и травами.
Ваймс деликатно намекнул, что им пора идти, и предоставил отшельнику осторожно возвращать семейную реликвию в грот, где бы тот ни находился. Когда они вышли за пределы слышимости, он развел руками и спросил:
— Зачем? В смысле… зачем?
— О, некоторые старинные семейства содержат отшельников, сэр. Раньше считалось очень романтичным иметь грот с собственным отшельником.
— От него попахивает, — заметил Ваймс.
— Если не ошибаюсь, им запрещено мыться, сэр, и, кстати говоря, сэр, он получает содержание в виде двух фунтов картофеля, трех пинт слабого пива или сидра, трех буханок хлеба и одного фунта свиного жира в неделю. Плюс все улитки и травы, которые он сумеет добыть. Я видел счета, сэр. Неплохой рацион для садового украшения.
— Вполне сносно, если добавить фрукты и немного слабительного время от времени, — заметил Ваймс. — Значит, предки Сибиллы захаживали к отшельнику поговорить, когда сталкивались с философским дилеммом, так?
Вилликинс явно удивился.
— Помилуйте боги, нет, конечно, сэр, я даже не представляю, чтобы кому-нибудь из них такое пришло в голову. Ни одна философская дилемма никогда не представляла для них ни малейшего затруднения.[8] Они же аристократы. Аристократы не обращают внимания на философские дилеммы, они их попросту игнорируют. Философия предполагает возможность того, что ты ошибаешься, а настоящий аристократ, сэр, знает, что он всегда прав. Это не тщеславие, изволите видеть, это врожденная абсолютная уверенность. Порой аристократы бывают безумны, как мартовские зайцы, но при этом они абсолютно и несомненно безумны.
Ваймс восхищенно уставился на него.
— Черт возьми, откуда ты все это знаешь, Вилликинс?
— Я за ними наблюдал, сэр. В старые добрые времена, когда был жив дедушка ее светлости, он требовал, чтобы вся челядь с Лепешечной улицы приезжала летом сюда вместе с его семьей. Вы и сами знаете, что образования мне недостает, как и вам, по правде говоря, но когда растешь на улице, учишься быстро. А если не учишься, то погибаешь.
Они шагали по красивому мосту, под которым, вероятно, протекал пресловутый форелевый ручей — приток Старой Изменницы, как полагал Ваймс. Происхождение этого названия ему еще предстояло осмыслить. Двое мужчин и маленький мальчик шли по мосту, который мог вместить целую толпу, с лошадьми и повозками. Мир утратил равновесие.
— Видите ли, сэр, — продолжал Вилликинс, — уверенность аристократам придают деньги и земли. Иногда, конечно, она их подводит. Один из внучатых дядюшек леди Сибиллы однажды потерял виллу и две тысячи акров лучшей земли, поскольку был абсолютно уверен в том, что гардеробный номерок может сойти за козырного туза. Его убили на дуэли, которая за этим последовала, но, по крайней мере, он был несомненно мертв.
— Это снобизм, и он мне не нравится, — сказал Ваймс.
Вилликинс потер нос.
— Нет, командор, не снобизм. По моему опыту, настоящие аристократы этим не страдают. Кто по-настоящему уверен, не беспокоится о том, что подумают соседи, и спокойно расхаживает в старой одежде. Потому что он уверен в себе. Когда леди Сибилла была моложе, ее семья приезжала сюда на стрижку овец, и старый лорд Овнец возился в навозе вместе с работниками, засучив рукава, а потом ставил всем парням пиво и пил с ними вместе, кувшин за кувшином. Обычно он предпочитал бренди, поэтому пиво ему было что водичка. Так вот, он не волновался из-за того, кто он такой. Отец леди Сибиллы был порядочный человек, и дедушка тоже. Они никогда не теряли уверенности.
Они некоторое время шли по каштановой аллее, и наконец Ваймс мрачно произнес:
— Ты хочешь сказать, я не знаю, кто я такой?
Вилликинс поднял глаза и задумчиво ответил:
— Похоже, в этом году будет много каштанов, командор, и, с вашего позволения, я посоветовал бы привезти сюда Юного Сэма, когда они созреют. В детстве я много лет был чемпионом по «крысиным каштанам», пока не выяснил, что на самом деле они растут на деревьях и не хлюпают, когда их давишь. А что касается вашего вопроса, — продолжал он, — я думаю, Сэму Ваймсу лучше всего, когда он уверен, что он Сэм Ваймс. Господи, как рано они в этом году завязались!
Аллея закончилась, и впереди простирался яблоневый сад.
— Яблоки на снегу, — вдруг произнес Вилликинс, когда Ваймс и Юный Сэм зашагали через дорогу, вздымая тучи белой пыли. Ваймсу показалось, что этим словам недостает логики, но Вилликинс, видимо, придавал саду очень большое значение.
— Мальчику понравится, — с энтузиазмом сказал он. — Я сам это видел, когда служил подручным. Мой взгляд на мир полностью изменился. У третьего графа, Безумного Джека Овнеца, был брат по имени Вулсторп, возможно посланный ему за грехи. Он был ученым, и его послали бы в университет учиться на волшебника, если бы старший граф не объявил, что лишит наследства при помощи топора любого из своих братьев, кто выберет профессию, предполагающую ношение платья. Тем не менее юный Вулсторп усердствовал в изучении натурфилософии, как и полагается джентльмену: он раскапывал подозрительные захоронения, какие попадались по соседству, наполнял ящик всевозможными редкими образцами и высушивал цветы, какие успевал найти, прежде чем они становились исчезающими. История гласит, что однажды в теплый летний день он задремал под яблоней и проснулся, когда ему на голову свалилось яблоко. Как выражается биограф, человек меньших способностей не увидел бы в этом ничего особенного, но Вулсторп предположил, что, поскольку яблоки и практически все остальное всегда падает на землю, мир в конце концов утратит равновесие, если только в природе нет противодействующей силы, которую еще не открыла натурфилософия. Он не теряя времени привел в сад одного из своих лакеев и приказал под страхом увольнения лежать под деревом, пока на голову ему не упадет яблоко. Вероятность этого события увеличилась, когда Вулсторп приказал другому лакею что есть сил трясти дерево. Сам Вулсторп намеревался наблюдать за экспериментом со стороны. И вообразите его радость, когда яблоко неизбежно упало, и тут же второе яблоко сорвалось с дерева и стремительно полетело в небеса, подтвердив тем самым гипотезу, что поднявшееся должно упасть, а упавшее подняться. Тем самым обеспечивается равновесие вселенной. К сожалению, правило работает только с яблоками с одного этого дерева, сорта «малус эквилибрия». Говорят, кто-то открыл, что яблоки на верхушке наполнены газом и взлетают, когда яблоню трясут, чтобы рассеять семена на расстоянии. Удивительная штука природа. Страшно жаль, что на вкус они как собачье это самое, — добавил Вилликинс, когда Юный Сэм выплюнул кусок яблока. — По правде говоря, командор, я и двух пенсов не дам за большинство аристократов, которых мне доводилось видеть, особенно в большом городе, но кое-кто из старой деревенской знати и правда меняет мир к лучшему. Например, Турнепс Овнец, который произвел революцию в сельском хозяйстве…
— Я про него слышал, — перебил Ваймс. — Он, кажется, как-то связан с выращиванием корнеплодов? Именно так он и получил свое прозвище?
— Почти в точку, сэр, — сказал Вилликинс. — На самом деле он изобрел сеялку, что обеспечивало надежный урожай и помогало экономить посевное зерно. Но внешне бедняга был похож на клубень турнепса. Люди иногда бывают жестоки, сэр. А его брат, Резинка Овнец, изобрел не только резиновые сапоги, но и прорезиненную ткань, еще раньше гномов. Он очень интересовался резиной, как я слышал, но мир был бы скучным местом и притом весьма странным, будь мы все одинаковы, а особенно если бы мы все походили на Резинку Овнеца. Сухие ноги и сухие плечи, сэр, — вот о чем молится каждый фермер. Как-то я подрабатывал на сборе капусты, сэр, погода была холодная, как благотворительный суп, и дождь лил так быстро, что дождинкам приходилось выстраиваться в очередь. Тогда я благословил память Резинки Овнеца, ей-богу, даже если правда то, что говорят про юных девиц, хотя, по слухам, им вообще-то очень нравилось…