Около четырех часов утра приехал врач, но рана миледи уже успела закрыться, и потому врач не мог выяснить ни ее направления, ни глубины, а только определил по пульсу, что состояние больной не внушает опасений.
Утром миледи отослала ухаживавшую за ней женщину под предлогом, что та не спала всю ночь и нуждается в отдыхе.
Она надеялась, что Фельтон придет, когда ей принесут завтрак, но Фельтон не явился.
Неужели ее опасения подтвердились? Неужели Фельтон, заподозренный бароном, не придет ей на помощь в решающую минуту? Ей оставался всего один день: лорд Винтер объявил ей, что отплытие назначено на двадцать четвертое число, а уже наступило утро двадцать второго.
Все же миледи довольно терпеливо прождала до обеда.
Хотя она утром ничего не ела, обед принесли в обычное время, и она с ужасом заметила, что у солдат, охранявших ее, уже другая форма. Тогда она отважилась спросить, где Фельтон. Ей ответили, что Фельтон час назад сел на коня и уехал.
Она осведомилась, все ли еще барон в замке. Солдат ответил утвердительно и прибавил, что барон приказал известить его, если узница пожелает говорить с ним.
Миледи сказала, что она сейчас еще слишком слаба и что ее единственное желание — остаться одной.
Солдат поставил обед на стол и вышел.
Фельтона отстранили, солдат морской пехоты сменили — значит, Фельтону не доверяли больше!
Это был последний удар, нанесенный узнице.
Оставшись одна в комнате, миледи встала: постель, в которой она из предосторожности пролежала все утро, чтобы ее считали тяжело раненной, жгла ее, как раскаленная жаровня. Она взглянула на дверь — окошечко было забито доской. Вероятно, барон боялся, как бы она не ухитрилась каким-нибудь дьявольским способом обольстить через это отверстие стражу.
Миледи улыбнулась от радости: наконец-то она могла предаваться обуревавшим ее чувствам, не опасаясь того, что за ней наблюдают! В порыве ярости она стала метаться по комнате, как запертая в клетке тигрица. Наверное, если бы у нее остался нож, она на этот раз помышляла бы убить не себя, а барона.
В шесть часов пришел лорд Винтер; он был вооружен до зубов. Этот человек, о котором миледи до сих пор думала, что он всего лишь глуповатый придворный кавалер, стал превосходным тюремщиком: казалось, он все предвидел, обо всем догадывался, все предупреждал.
Один взгляд, брошенный на миледи, пояснил ему, что творится в ее душе.
— Пусть так, — сказал он, — но сегодня вы меня еще не убьете: у вас нет больше оружия, и к тому же я начеку. Вы начали совращать беднягу Фельтона, он уже стал поддаваться вашему дьявольскому влиянию, но я хочу спасти его: он вас больше не увидит, все кончено. Соберите ваши пожитки — завтра вы отправляетесь в путь. Я сначала назначил ваше отплытие на двадцать четвертое число, но потом подумал, что чем скорее дело будет сделано, тем оно будет вернее. Завтра в полдень у меня на руках будет приказ о вашей ссылке, подписанный Бекингэмом. Если вы, прежде чем сядете на корабль, скажете кому бы то ни было хоть одно слово, мой сержант пустит вам пулю в лоб — так ему приказано. Если на корабле вы без разрешения капитана скажете кому бы то ни было хоть одно слово, капитан велит бросить вас в море — такое ему дано распоряжение. До свидания. Вот все, что я имел вам сегодня сообщить. Завтра я вас увижу — приду, чтобы распрощаться с вами.
С этими словами барон удалился.
Миледи выслушала всю эту грозную тираду с улыбкой презрения на губах, но с бешеной злобой в душе.
Подали ужин. Миледи почувствовала, что ей нужно подкрепиться: неизвестно было, что могло произойти в эту ночь. Она уже надвигалась, мрачная и бурная: по небу неслись тяжелые тучи, а отдаленные вспышки молнии предвещали грозу.
Гроза разразилась около десяти часов вечера. Миледи было отрадно видеть, что природа разделяет смятение, царившее в ее душе; гром рокотал в воздухе, как гнев в ее сердце; ей казалось, что порывы ветра обдавали ее лицо подобно тому, как они налетали на деревья, сгибая ветви и срывая с них листья; она выла, как дикий зверь, и голос ее сливался с могучим голосом природы, которая, казалось, тоже стонала и приходила в отчаяние.
Вдруг миледи услышала стук в окно и при слабом блеске молнии увидела за его решеткой лицо человека.
Она подбежала к окну и открыла его.
— Фельтон! — вскричала она. — Я спасена!
— Да, — отозвался Фельтон, — но говорите тише! Мне надо еще подпилить прутья решетки. Берегитесь только, чтобы они не увидели вас в окошечко двери.
— Вот доказательство тому, что бог за нас, Фельтон, — сказала миледи, — они забили окошечко доской.
— Это хорошо… Господь лишил их разума! — ответил Фельтон.
— Что я должна делать? — спросила миледи.
— Ничего, ровно ничего, закройте только окно. Ложитесь в постель или хотя бы прилягте не раздеваясь. Когда я кончу, я постучу в окно. Но в состоянии ли вы следовать за мною?
— Ода!
— А ваша рана?
— Причиняет мне боль, но не мешает ходить.
— Будьте готовы по первому знаку.
Миледи закрыла окно, погасила лампу, легла, как посоветовал ей Фельтон, и забилась под одеяло. Среди завываний бури она слышала визг пилы, ходившей по решетке, и при каждой вспышке молнии различала тень Фельтона за оконными стеклами.
Целый час она лежала, едва переводя дыхание, покрываясь холодным потом и чувствуя, как сердце у нее отчаянно замирает от страха при малейшем шорохе, доносившемся из коридора.
Бывают часы, которые длятся годы…
Через час Фельтон снова постучал в окно.
Миледи вскочила с постели и распахнула его. Два прута решетки были перепилены, и образовалось отверстие, в которое мог пролезть человек.
— Вы готовы? — спросил Фельтон.
— Да. Нужно ли мне что-нибудь захватить с собой?
— Золото, если оно у вас есть.
— Да, к счастью, мне оставили то золото, которое я имела при себе.
— Тем лучше. Я истратил все свои деньги на то, чтобы нанять судно.
— Возьмите, — сказала миледи, вручая Фельтону мешок с золотыми монетами.
Фельтон взял мешок и бросил его вниз, к подножию стены.
— А теперь, — сказал он, — пора спускаться.
— Хорошо.
Миледи встала на кресло и высунулась в окно. Она увидела, что молодой офицер висит над пропастью на веревочной лестнице.
Впервые ее объял страх и напомнил ей, что она женщина. Ее пугала зияющая бездна.
— Этого я и боялся, — сказал Фельтон.
— Это пустяки… пустяки… — проговорила миледи. — Я спущусь с закрытыми глазами.
— Вы мне доверяете? — спросил Фельтон.
— И вы еще спрашиваете!
— Протяните мне ваши руки. Скрестите их. Вытяните. Вот так.
Фельтон связал ей кисти рук своим платком и поверх платка — веревкой.
— Что вы делаете? — с удивлением спросила миледи.
— Положите мне руки на шею и не бойтесь ничего.
— Но из-за меня вы потеряете равновесие, и мы оба упадем и разобьемся.
— Не беспокойтесь, я моряк.
Нельзя было терять ни мгновения; миледи обвила руками шею Фельтона и с его помощью проскользнула в окно.
Фельтон начал медленно спускаться со ступеньки на ступеньку. Несмотря на тяжесть двух тел, лестница качалась в воздухе от яростных порывов ветра.
Лестница качалась в воздухе от яростных порывов ветра.
Вдруг Фельтон остановился.
— Что случилось? — спросила миледи.
— Тише! — сказал Фельтон. — Я слышу чьи-то шаги.
— Нас увидели!
Несколько мгновений они молчали и прислушивались.
— Нет, — заговорил наконец Фельтон, — ничего страшного.
— Но чьи же это шаги?
— Это часовые обходят дозором замок.
— А где они должны пройти?
— Как раз под нами.
— Они нас заметят…
— Нет, если не сверкнет молния.
— Они заденут конец лестницы.
— К счастью, она на шесть футов не достает до земли.
— Вот они… боже мой!
— Молчите!
Они продолжали висеть, не двигаясь и затаив дыхание на высоте двадцати футов над землей, а в то самое время под ними, смеясь и разговаривая, проходили солдаты.
Для беглецов настала страшная минута…
Патруль прошел. Слышен был шум удаляющихся шагов и замирающие вдали голоса.
— Теперь мы спасены, — сказал Фельтон.
Миледи вздохнула и лишилась чувств.
Фельтон стал опять спускаться. Добравшись до нижнего края лестницы и не чувствуя дальше опоры для ног, он начал цепляться за ступеньки руками; ухватившись наконец за последнюю, он повис на ней, и ноги его коснулись земли. Он нагнулся, подобрал мешок с золотом и взял его в зубы.
Потом он схватил миледи на руки и быстро пошел в сторону, противоположную той, куда удалился патруль. Вскоре он свернул с дозорного пути, спустился между скалами и, дойдя до самого берега, свистнул.
В ответ раздался такой же свист, и пять минут спустя на море показалась лодка с четырьмя гребцами.
Лодка подплыла настолько близко, насколько это было возможно: недостаточная глубина помешала ей пристать к берегу. Фельтон вошел по пояс в воду, не желая никому доверять свою драгоценную ношу.
К счастью, буря начала затихать. Однако море еще бушевало: маленькую лодку подбрасывало на волнах, точно ореховую скорлупу.
— К шхуне! — приказал Фельтон. — И гребите быстрее!
Четыре матроса принялись грести, но море так сильно волновалось, что весла с трудом рассекали воду.
Тем не менее беглецы удалялись от замка, а это было самое важное.
Ночь была очень темная, и с лодки уже почти невозможно было различить берег, а тем более увидеть с берега лодку.
Какая-то черная точка покачивалась на море.
Это была шхуна.
Пока четыре матроса изо всех сил гребли к ней, Фельтон распутал сначала веревку, а потом и платок, которым были связаны руки миледи.
Высвободив ее руки, он зачерпнул морской воды и спрыснул ей лицо.
Миледи вздохнула и открыла глаза.
— Где я? — спросила она.
— Вы спасены! — ответил молодой офицер.
— О! Спасена! — воскликнула она. — Да, вот небо, вот море! Воздух, которым я дышу, — воздух свободы… Ах!.. Благодарю вас, Фельтон, благодарю!
Молодой человек прижал ее к своему сердцу.
— Но что с моими руками? — удивилась миледи. — Мне их словно сдавили в тисках!
Миледи подняла руки: кисти их действительно онемели и были покрыты синяками.
— Увы! — вздохнул Фельтон, глядя на эти красивые руки и ласково качая головой.
— Ах, это пустяки, пустяки! — воскликнула миледи. — Теперь я вспомнила!
Миледи что-то поискала глазами вокруг себя.
— Он тут, — успокоил ее Фельтон и ногой пододвинул к ней мешок с золотом.
Они подплыли к шхуне. Вахтенный окликнул сидевших в лодке — с лодки ответили.
— Что это за судно? — осведомилась миледи.
— Шхуна, которую я для вас нанял.
— Куда она меня доставит?
— Куда вам будет угодно, лишь бы вы меня высадили в Портсмуте.
— Что вы собираетесь делать в Портсмуте? — спросила миледи.
— Исполнить приказания лорда Винтера, — с мрачной усмешкой ответил Фельтон.
— Какие приказания?
— Неужели вы не понимаете?
— Нет. Объясните, прошу вас.
— Не доверяя мне больше, он решил сам стеречь вас, а меня послал отвезти на подпись Бекингэму приказ о вашей ссылке.
— Но если он вам не доверяет, как же он поручил вам доставить этот приказ?
— Разве мне полагается знать, что я везу?
— Это верно. И вы отправляетесь в Портсмут?
— Мне надо торопиться: завтра двадцать третье число, и Бекингэм отплывает с флотом.
— Он уезжает завтра? Куда?
— В Ла-Рошель.
— Он не должен ехать! — вскричала миледи, теряя свое обычное самообладание.
— Будьте спокойны, — ответил Фельтон, — он не уедет.
Миледи затрепетала от радости — она прочитала в сокровенной глубине сердца молодого человека: там была написана смерть Бекингэма.
— Фельтон, ты велик, как Иуда Маккавей! Если ты умрешь, я умру вместе с тобой, — вот все, что я могу тебе сказать!
— Тише! — напомнил ей Фельтон. — Мы подходим.
В самом деле, лодка уже подходила к шхуне.
Фельтон первый взобрался по трапу и пода миледи руку, а матросы поддержали ее, так как море было еще бурное.
Минуту спустя они стояли на палубе.
— Капитан, — сказал Фельтон, — вот особа, о которой я вам говорил и которую нужно здравой и невредимой доставить во Францию.
— За тысячу пистолей, — отвечал капитан.
— Я уже дал вам пятьсот.
— Совершенно верно.
— А вот остальные пятьсот, — вмешалась миледи, берясь за мешок с золотом.
— Нет, — возразил капитан, — я никогда не изменяю своему слову, а я дал слово этому молодому человеку: остальные пятьсот причитаются мне по прибытии в Булонь.
— А доберемся мы туда?
— Здоровыми и невредимыми, — подтвердил капитан. — Это так же верно, как то, что меня зовут Джек Бутлер.
— Так вот: если вы сдержите слово, я дам вам не пятьсот, а тысячу пистолей.
— Ура, прекрасная дама! — вскричал капитан. — И пошли мне бог почаще таких пассажиров, как ваша милость!
— А пока что, — сказал Фельтон, — доставьте нас в бухту… помните, в ту, относительно которой мы с вами уговорились.
В ответ капитан приказал взять нужный курс, и около семи часов утра небольшое судно бросило якорь в указанной Фельтоном бухте.
Во время этого переезда Фельтон все рассказал миледи: как он, вместо того чтобы отправиться в Лондон, нанял это судно, как он вернулся, как вскарабкался на стену, втыкая, по мере того как он поднимался, в расселины между камнями железные скобы и становясь на них, и как он наконец, добравшись до решетки окна, привязал веревочную лестницу. Остальное было известно миледи.
Миледи же пыталась укрепить Фельтона в его замысле. Но с первых сказанных им слов она поняла, что молодого фанатика надо было скорее сдерживать, чем поощрять.
Они условились, что миледи будет ждать Фельтона до десяти часов, а если в десять часов он не вернется, она тронется в путь. Тогда, в случае если он останется на свободе, они встретятся во Франции, в монастыре кармелиток в Бетюне.
XXIX
ЧТО ПРОИСХОДИЛО В ПОРТСМУТЕ 23 АВГУСТА 1628 ГОДА
Фельтон простился с миледи, поцеловав ей руку, как прощается брат с сестрой, уходя на прогулку.
С виду он казался спокойным, как всегда, только глаза его сверкали необыкновенным, словно лихорадочным блеском. Лицо его было бледнее, чем обычно, губы были плотно сжаты, а речь звучала коротко и отрывисто, изобличая клокотавшие в нем мрачные чувства.
Пока он находился в лодке, отвозившей его с корабля на берег, он не отрываясь смотрел на миледи, которая, стоя на палубе, провожала его взглядом. Оба они уже почти не опасались погони: в комнату миледи никогда не входили раньше девяти часов, а от замка до Портсмута было три часа езды.
Фельтон сошел на берег, взобрался по гребню холма на вершину утеса, в последний раз приветствовал миледи и повернул к городу.
Дорога шла под уклон, и, когда Фельтон отошел шагов на сто, ему видна была уже только мачта шхуны.
Он устремился по направлению к Портсмуту, башни и дома которого вставали перед ним, окутанные утренним туманом, приблизительно на расстоянии полумили.
По ту сторону Портсмута море было заполнено кораблями; их мачты, похожие на лес тополей, оголенных дыханием зимы, покачивались на ветру.
Быстро шагая вперед, Фельтон перебирал в уме все обвинения, истинные или ложные, против Бекингэма, фаворита Якова I и Карла I, — обвинения, которые накопились у него в итоге двухлетних размышлений и длительного пребывания в кругу пуритан.
Сравнивая публичные преступления этого министра, преступления нашумевшие и, если можно так выразиться; европейские, с частными и никому не ведомыми преступлениями, в которых обвиняла его миледи, Фельтон находил, что из двух человек, которые уживались в Бекингэме, более виновным был тот, чья жизнь оставалась неизвестной широкой публике. Дело в том, что любовь Фельтона, такая странная, внезапная и пылкая, в преувеличенных размерах рисовала ему низкие и вымышленные обвинения леди Винтер, подобно тому как пылинки, в действительности едва уловимые для глаза, даже по сравнению с муравьем, представляются нам сквозь увеличительное стекло страшными чудовищами.
Быстрая ходьба еще сильнее разжигала его пыл; мысль о том, что там, позади него, оставалась, подвергаясь угрозе страшной мести, женщина, которую он любил, вернее — боготворил, как святую, недавно пережитое волнение, испытываемая усталость — все это приводило его в состояние величайшего душевного подъема.
Он вошел в Портсмут около восьми часов утра. Все население города было на ногах; на улицах и в гавани били барабаны, отъезжавшие войска направлялись к морю.
Фельтон подошел к адмиралтейству весь в пыли и поту; его лицо, обычно бледное, раскраснелось от жары и гнева. Часовой не хотел пропускать его, но Фельтон позвал начальника караула и, вынув из кармана приказ, который ему велено было доставить, заявил:
— Спешное поручение от лорда Винтера.
Услышав имя лорда Винтера, являвшегося, как было всем известно, одним из ближайших друзей его светлости, начальник караула приказал пропустить Фельтона, который к тому же был в мундире морского офицера.
Фельтон ринулся во дворец.
В ту минуту, когда он входил в вестибюль, туда же вошел какой-то запыхавшийся, весь покрытый пылью человек, оставивший у крыльца почтовую лошадь, которая, доскакав, рухнула на колени. Фельтон и незнакомец одновременно обратились к камердинеру Патрику, который пользовался полным доверием герцога.