– Я буду ждать тебя, Власик!
– Жди!
Он быстро оделся в камуфлированную форму с шевроном движения «Держава» на рукаве, забрал дорожную сумку, куда Марийка уложила пакет с продуктами, сигаретами и питьевой водой, чмокнул подружку в щеку, вышел во двор, а из него – на улицу.
Сотник поздоровался с подельниками, кинул сумку Бровчуку и сказал:
– Брось в багажник. Все по местам, едем!
На территорию бывшего спортивного лагеря бандиты въехали в шесть часов, как раз во время подъема.
Скараба, уже одетый в полевую форму, встретил Лютого и проговорил:
– Как отдохнул, Влас? Судя по внешнему виду и перегарчику, расслабился по полной! Жена после этого не попала в больницу?
– Какое тебе до этого дело, Богдан? Ты лучше думай, как будешь объяснять расстрел автобуса с медиками.
– Кому объяснять? – В голосе заместителя сотника звучали тревожные нотки.
– Ну не мне же? Господину Миковичу.
– Ты слил меня?
– Я пытался убедить Миковича, что мы не имеем к случаю с автобусом никакого отношения, да только он и слушать не стал, наехал не по-детски.
– Но он ничего не может доказать.
– Чего? Ты сам-то себя слышишь? Кто кому что-то будет доказывать? Микович знает, что автобус расстреляли наши хлопцы по твоему приказу. Откуда? Не ведаю. Видимо, ему доложили, что, кроме нас и автобуса, на шоссе тогда никого не было. А проверить это нетрудно.
– Так что, Микович предъявит мне за автобус? – Скараба уже не на шутку испугался.
– А хрен его знает. Сам он приказал насчет этого не базарить, отдал распоряжение представить расстрел автобуса как действия диверсионных групп сепаратистов. Но разговор с тобой, скорей всего, будет. Готовься.
– Как готовиться? Хотя скажу, что кому-то из бойцов показалось, будто в автобусе вооруженные люди. Это ведь могла быть и подмога Зареченску! А красный крест на автобусе москали намалевали в качестве маскировки.
Лютый усмехнулся:
– Ты еще скажи, что вас обстреляли из автобуса.
– А что? Тоже неплохой вариант. Вот только с гильзами проблема, но будут ли их искать?
– В автобусе, Богдан, да будет тебе известно, ехали три врача и два десятка девчонок из медицинского колледжа. Девушки. Они хотели оказать помощь раненым силовикам. А ты по ним из гранатометов и пулемета!
– Неужели мы одни должны подыхать за свободу страны? – вскричал Скараба.
– Тихо, бойцы услышат. Прекрати истерику, лучше займись сотней, чтобы встретили Миковича как положено.
– Но автобус?
– Ничего, получишь втык за самоуправство, да и все. Не посадят же тебя за это! У власти и так мало людей, готовых воевать с сепаратистами.
– Когда должен подъехать Микович?
– Об этом он не говорил. Но ждать следует в любое время.
– Понял.
Телефон Лютого издал сигнал вызова.
Главарь банды посмотрел на дисплей и сказал:
– А вот и господин Микович! Утро доброе, Родион Александрович! – ответил он.
Высокопоставленный чиновник не ответил на приветствие, лишь спросил:
– Ты уже в лагере?
– Так точно!
– Прекрасно. Завтрак у вас во сколько?
– В восемь по распорядку.
– Перенеси на семь. В восемь мы будем в лагере.
– Вы сказали «мы»?
– Да! Я приеду не один. Смотри, чтобы сотня твоя имела вид боевого подразделения, а не банды батьки Махно. Построение без оружия в семь сорок пять. Как понял?
– Понял, Родион Александрович.
– Отбой!
Лютый бросил мобильник в карман облегченной куртки, взглянул на Скарабу:
– Слышал?
– Да!
– Работай! Чтобы в семь сорок пять все бойцы как огурчики стояли в строю перед главным корпусом. Чистые, побритые. Вперед!
Заместитель направился к площади, где собралась сотня.
К Лютому подошли Безобраз, Бровчук и Дунич.
– Что за движуха? – спросил Безобраз.
– В восемь часов прибывает Микович. С ним еще кто-то важный. Он не уточнил. Завтракать будете?
– Нет, – за всех ответил Безобраз. – Только вот надо что-то с перегаром делать.
– У меня жвачка есть, – сказал Дунич.
– Засунь ее себе в задницу, – посоветовал Бровчук. – Бухать вчера до чертиков не надо было.
– Ты поучи еще, – оскалился Дунич.
– Шабаш! – повысил голос Лютый. – Прекратить базары! Тарас, отгони машину за столовую. И всем в строй. А перегар – чепуха. Кто обнюхивать будет? Микович? Надо ему это.
– Нам-то до фени, а вот тебе докладывать.
– И что? Доложу. В конце концов, Микович сам разрешил мне остаться в Гольно. Прибыли мы вовремя, а то, что жрали водку, объяснимо. Снимали стресс. Все это ерунда. Интересно, кто едет с Миковичем, да еще в такую рань? Ради кого он приказал провести построение при полном параде?
– Может, с ним едет сюда сам президент? – предположил Безобраз.
Это вызвало смех у Лютого и его подельников.
– Ну ты даешь! – заявил сотник. – Президенту больше делать не хрена, как встречаться с какой-то сотней. Нет, Микович везет сюда кого-то другого, не менее важного, чем он сам. Впрочем, гадать нет смысла. Приедут – увидим.
Территория бывшего спортивного лагеря была обнесена колючей проволокой. Охранение выставлялось лишь на ночь. Круглосуточно службу несли только дежурный с помощником из бойцов сотни да наряд по контрольно-пропускному пункту, оборудованному в небольшом здании, ранее служившем проходной.
В 7.45 сотня Лютого, сильно потрепанная под Зареченском, построилась в две шеренги напротив главного корпуса. Спустя пять минут дежурный по КПП доложил о прибытии личной машины господина Миковича. Еще через минуту «Хонда» остановилась на краю площадки, служившей боевикам плацем. Из автомобиля вышли Микович и мужчина средних лет, выправка которого явно выдавала в нем человека военного.
Лютый отдал команду «смирно» и направился к Миковичу для доклада.
Однако неизвестный тип неожиданно резко рявкнул:
– Отставить! Вам, господин Лютый, неизвестно, что к вышестоящему начальству принято подходить строевым шагом?
– Известно.
– Так какого черта? Повторить!
Лютый взглянул на Миковича, тот усмехнулся и промолчал.
Сотнику пришлось возвращаться к центру строя, вновь подавать команду, маршировать к Миковичу. Тот принял доклад, отдал команду «вольно».
Лютый встал за спиной Миковича и его спутника. Он увидел, что тот имеет пистолет в кобуре за спиной. Но это, в принципе, совершенно обычное явление. Сам Лютый тоже всегда носил при себе оружие.
Микович указал на спутника и заявил:
– Знакомьтесь, это Мацей Глинеш. Он родом из Польши, но большую часть жизни прожил в нашей стране, исключая годы своей службы в специальной секретной структуре НАТО. Теперь пан Глинеш командует отрядом, в который переформировываются остатки вашей сотни.
Боевики смотрели то на нового командира, то на Лютого. Сам же бывший главарь ничего не понимал.
Глинеш заговорил напористо и агрессивно:
– Запомните, в нашем отряде принцип службы один – командир всегда прав. Без приказа никто даже воздух испортить не имеет права. Все действия только с моего разрешения. Пока командование отрядом я буду осуществлять лично, затем он будет разбит на группы или отделения. Я назначу младших командиров. Кому что неясно?
Лютый обратился к нему:
– Разрешите встать в строй?
– Нет, – ответил новый начальник и вызвал: – Скараба!
– Я! – ответил бывший заместитель сотника.
– Выйти из строя!
Скараба сделал два шага вперед и повернулся лицом к подчиненным.
– Ко мне! – приказал Глинеш.
Скараба подчинился, встал рядом с новым командиром. Микович отошел в сторону, с интересом наблюдая за происходящим.
Глинеш повернулся к бывшему заместителю сотника:
– Мне известно, что по вашему, Скараба, приказу бойцы отряда открыли огонь по автобусу с символикой Международного движения Красного Креста, придающей находившимся в нем лицам статус неприкосновенности. Это так?
Скараба почувствовал, что внутри у него похолодело. Вот он, наезд за проклятый автобус. Но ладно бы Микович, почему новый сотник? И с чего вдруг решили сместить Лютого? Он хотел солгать, но жесткий взгляд поляка парализовал его волю.
– Так точно!
– У вас была возможность связаться с господином сотником?
– Так точно.
– Почему вы не сделали этого, а проявили самоволие?
– Я был вынужден действовать по обстановке.
– И что за угрозу представлял для вас автобус?
– Никакой, но я решил, что медики едут в Зареченск оказывать помощь раненым сепаратистам. Тем, кто убивал и калечил наших братьев.
– Которых, кстати, вы почему-то не взяли с собой. Хотя бы раненых.
– Ситуация складывалась…
– Никакой, но я решил, что медики едут в Зареченск оказывать помощь раненым сепаратистам. Тем, кто убивал и калечил наших братьев.
– Которых, кстати, вы почему-то не взяли с собой. Хотя бы раненых.
– Ситуация складывалась…
Глинеш оборвал Скарабу:
– Мне плевать, как складывалась ситуация, на то, что погибли невинные девушки-студентки, врачи, водитель. Я хочу знать лишь одно: почему вы, заместитель сотника, имея возможность связаться с командиром, проявили своеволие? Не надо прикрываться обстановкой, ситуацией. У вас не было причин для столь скотских действий. Но, повторяю, меня интересует не сам факт уничтожения автобуса, а то, почему вы посчитали возможным принять решение самостоятельно при отсутствии какой-либо необходимости в этом? Или у вас в сотне так принято? Каждый делает что захочет?
– Никак нет. Но у меня… – Скараба рассчитывал, что новый командир разжалует его в рядовые, и был готов к этому.
Однако Глинеш перебил его и спросил:
– Вы признаете, что сознательно проявили своеволие?
Желая быстрее закончить разнос, Скараба ответил:
– Так точно. Я готов понести за это любое наказание.
– За своеволие на войне наказание одно.
– Что? – Скараба повернулся к Глинешу.
Поляк же достал пистолет и выстрелил ему в сердце.
Бывший заместитель сотника охнул, рухнул на асфальт и забился в предсмертных судорогах.
Строй вздрогнул, но никто ничего не сказал. Все с испугом смотрели то на труп Скарабы, то на нового командира.
А Глинеш спокойно вложил пистолет в кобуру, поправил ремень, указал на труп и продолжил монолог:
– Повторюсь, своеволие на войне карается смертью. Так будет с каждым, кто не выполнит приказ или совершит какие-либо действия самовольно. План на сегодня. В одиннадцать – полоса препятствий, усложненный вариант. После обеда и короткого отдыха в пятнадцать часов контрольные стрельбы из автоматов и пистолетов. В восемнадцать – трехкилометровый кросс. В остальном по распорядку дня. Вопросы?
Вопросов у боевиков не было.
Глинеш приказал:
– Пять человек первой шеренги с левого фланга, взять плащ-палатку, лопаты, вынести труп за территорию базы в лес, где и закопать. Место захоронения выровнять, утрамбовать, заложить дерном, лишнюю землю убрать. Ничего не должно указывать на то, что в лесу могила. Старший похоронной команды – крайний фланговый боец.
Боевик, стоявший с левого края первой шеренги, крикнул:
– Есть!
– А вот вопить не надо. Здесь и так все хорошо слышно. Похоронной команде приступить к захоронению, остальным зайти в свои отсеки. Через час я проверю порядок в них. Подготовиться к контрольным занятиям. Разойтись. Лютому остаться!
Боевики бросились к главному корпусу.
Глинеш подошел к Миковичу и заявил:
– Знакомство состоялось, господин куратор.
– Не слишком ли круто?
– В подразделении должен быть идеальный порядок, крепкая дисциплина в сочетании с высоким профессионализмом. Только тогда можно рассчитывать на успех при проведении боевых операций. Я знаю, как сделать из этой, извините за грубость, банды отряд, способный решать задачи любой сложности.
– Сколько на это потребуется времени?
– Об этом скажу после контрольных занятий и личной беседы с каждым бойцом. То есть завтра утром.
– Хорошо, Мацей, но учтите, у нас времени в обрез.
– Я в курсе. Неделя есть. Надеюсь, ее хватит. Если же придется кого-то заменить, то прошу разрешения на привлечение собственного резерва. У меня есть пять парней, прошедших огонь и воду. Но оплата их услуг выше, чем у бойца сотни.
– Были бы результаты, а деньги я найду.
– Кстати, господин Микович, за проваленную операцию у Зареченска бойцам сотни выплачено вознаграждение?
– Нет, конечно. За что? За то, что сотня понесла неоправданные потери, позорно бежала от города?
– Не только сотня, но и национальная гвардия. Насколько мне известно, батальоны бригады отошли с выгодных позиций?
Микович посмотрел на Глинеша и спросил:
– Что вы предлагаете?
– Выплатить бойцам пятьдесят процентов причитавшейся суммы. За счет сэкономленных средств увеличить вознаграждение раненым, обеспечить семьи погибших денежным пособием. Если не сделать этого, то скоро вы не найдете желающих вступить ни в национальную гвардию, ни в какие-то другие боевые формирования. А люди, исходя из целей и задач, определенных временным правительством, вам будут очень нужны. Глупо терять тех, которые уже имеются.
– Хорошо. – Микович вздохнул. – Последую вашему совету. В лагерь деньги привезут в ближайшие дни. Семьи раненых и погибших получат их немного позже. Надо еще уточнить, кто ранен, убит или попал в плен к террористам. Да, что касается пленных. Вы считаете, что их семьям тоже стоит заплатить?
– Да!
– Без выяснения обстоятельств пленения?
– А у вас есть возможность выяснить эти обстоятельства?
– Хорошо. Что вы намерены делать с Лютым?
Глинеш повернулся к бывшему сотнику:
– Лютый!
– Я!
– Ко мне!
Лютый подошел, козырнул и спросил:
– Меня вы тоже хотите расстрелять?
– Во-первых, господин Лютый, я делаю вам замечание за появление перед подчиненными с перегаром. От вас разит как от винной бочки. Во-вторых, если бы я считал вас заслуживающим смерти, то вы уже лежали бы рядом со своим заместителем. Я наслышан о вас. Вы беспринципный тип, по сути бандит, не отягощены совестью, порядочность вам не знакома. Вы, говоря проще, подонок, ради денег, собственного благополучия готовый на все. Но как раз такой человек нужен мне в качестве заместителя. С новыми обязанностями, минимумом прав и более жестким отношением к малейшему нарушению дисциплины. Я не говорю о своеволии. В этом сейчас, думаю, нет никакой необходимости. Вы согласны на должность заместителя командира отряда или сотни, как вы привыкли называть свое формирование?
– У меня есть выбор?
– Конечно. Выбор есть всегда. Далеко не все, только единицы способны сделать его правильно. Люди чаще ошибаются и тем самым значительно укорачивают себе жизнь. Так каков будет ваш ответ?
– Я согласен.
– Разумно! Сегодня вы проходите проверку вместе со всеми, завтра, когда поступят деньги, займетесь их выдачей. После чего я представлю вас, и мы вместе определимся со штатом подразделения. Замечу, что кто-то из нынешних бойцов может не пройти проверку. Отпустить их мы не имеем права. А посему ликвидацией должны будете заняться лично вы. За пределами лагеря. Я предпочел бы, чтобы все прошли проверку, но держать абы кого не имею права. Я ясно изъясняюсь?
– Так точно! – ответил Лютый, мгновенно утерявший все свое прежнее высокомерие. – Разрешите вопрос?
– Да!
– Значит, сотне все же решено выплатить вознаграждение?
В разговор вступил Микович:
– Благодаря господину Глинешу, Лютый, я пошел на этот шаг.
Поляк добавил:
– Все бойцы, вернувшиеся из-под Зареченска, получат пятьдесят процентов обещанного вознаграждения. Почему так? Объясню. Другая половина пойдет на лечение раненых, выплату компенсаций семьям погибших и оказавшихся в плену. Это справедливо. Сколько человек из вашей сотни захвачены сепаратистами?
– Таких данных у меня нет. Но думаю, если кто-то и оказался в плену, то совсем скоро мы о них узнаем. Господин Глинеш, разрешите мне поговорить с господином Миковичем наедине?
– Пожалуйста. – Глинеш отошел в сторону и стал смотреть, как похоронная команда укладывает труп Скарабы на плащ-палатку.
Он глядел на это совершенно безразлично, словно бойцы отряда собирались хоронить не человека, а собаку, которую пришлось умертвить из-за того, что у нее от старости отказали лапы. Впрочем, бандита Богдана Скарабу можно было бы назвать человеком лишь условно. Он давно превратился в кровожадного, дикого зверя.
– И что ты хотел? – спросил Микович.
– Я понимаю, с чем связано мое смещение, и принимаю его. Как говорится, получил, что заслужил, хотя моей вины в провале общей операции в Зареченске не было. А если и была, то в незначительной степени. Назначение нового командира объяснимо и обоснованно. Я готов служить стране в любой должности, даже рядовым.
– Похвально, – заявил Микович и усмехнулся. – Но ты ведь не для этого завел разговор. Я тебя хорошо знаю. Говори, что хотел.
– Вы правы, незачем терять время. Я хотел узнать о своем вознаграждении, коли уж вами принято решение об оплате работы сотни. Само собой, ни о каких премиальных и речи быть не может, но пятьдесят процентов от суммы, обещанной лично мне, вы заплатите?
– Пятьдесят тысяч долларов? Нет, Лютый, ты получишь ровно столько, сколько и остальные бойцы.
– Но ведь у нас был договор!