— Ведь это вы — наша сестра из далеких британских краев? Теофисто, иди же сюда, не дай ей уйти!
Если вы встречали когда-нибудь смуглую принцессу, называющую вас сестрой, то это примерно то же самое.
— Я же вас видела раньше в отеле — и что это вы всегда проскакиваете мимо праздника, ведь ваше место здесь, с нами, дорогая Амалия, если я могу вас так называть! Или ваши британцы приучили вас к «мадам» и «мисс»? Боже, как вы живете среди них. Ведь вы!..
Тут она перешла на театральный шепот:
— Это правда, что вы самая богатая женщина всей Британской Малайи?
— Но это не совсем так! — возмутилась я. — Есть еще три-четыре китайца, которые вообще непонятно сколько имеют денег.
— И у нас тоже есть такие! — захохотала принцесса. — Я Виктория де Морено, да просто Вики — для вас. А британцы, о них я не говорю даже, понятно, что они уже… Ммм… И при этом (Вики округлила глаза) — при этом там, на своей земле, вы не можете войти в некоторые отели?
— Войти — могу. А все прочее — проще купить себе отель.
— Ну, вы не поверите, но еще года два назад так было вот здесь, здесь (она потопала атласной туфелькой по полу «Манила-отеля»). — Но наш президент пришел как-то сюда вместе с губернатором Мэрфи, а это его друг, — и вы поверите, что Мэрфи может победить Кесона в танго? Вошел, занял лучшие места, пригласил на прочие кресла компанию таких же, как мы… Как вы, наша дорогая сестра.
— Сестра?
— Но вы же — местиса! Испанская кровь…
— Португальская…
— Ммм, ну да, плюс малайская и прочая. Вы местиса!
Я и есть местиса? Это было для меня открытием. А тут еще мою руку принялся целовать красавец во фраке.
— Господин банкир, вы так храните секреты ваших клиентов?
— Да как вы могли подумать на скромного банкира такую жуткую вещь! Я же не назвал точную сумму всего вашего состояния, которая мне вообще-то и неизвестна. Но когда по ту сторону океана, услышав ваше имя, расширяют глаза так, что видно по эту сторону! И вообще, я сказал лишь Вики, я ей все же родной брат. Изложил общую ситуацию, без деталей.
— А она — только своей подруге… Хорошо, господин Морено.
— Теофисто. Тедди.
— Ну да, я же ваша сестра. Ситуация понятная.
— Понятная, — вмешалась Вики. — Надо загладить твою профессиональную ошибку, Тедди. Знаете что, Амалия, для начала вы получите завтра приглашение на заседания нашего женского клуба. У нас будет выступать женщина-авиатор Рут Лоу, потом какой-то гений пера объяснит нам, что это такое — зарабатывать себе на жизнь писанием в газеты и журналы. Должно быть завлекательно. Так, еще вы получите приглашение ко мне домой через пару дней, на садовую вечеринку. Неформальная одежда. А вот такие штуки, как бал Кахирап, — это придется постараться. Главное событие года. Но — мы постараемся!
— Кахирап?
— Его дают висайцы, сахарные бароны с Негроса. Сла-адкие люди! Абсолютно феодальные. Вот на этом балу будут просто все. Хотя — Дейзи Хонтиверос и сегодня здесь, вон стоит. Сестры Мадригал…
К этому моменту нас, впрочем, окружал целый букет терно, бальных платьев и фраков. Вики одновременно объясняла, кто я такая, и тараторила мне эти великие имена: Франсиска Тирона де Бенитес, Пилар Идальго Лим…
Пилар — ученая дама — расспрашивает меня, начала ли я учить тагальский язык, а если нет, то почему. Отвечаю, что уже знаю «бахала на», то есть «как-нибудь само обойдется», очень филиппинское выражение. И вот еще сегодня при мне кое-кого назвали интересным словом — «бастуза».
Пилар Идальго Лим в ужасе поднимает пальцы к вискам.
— Это что, из тех слов, которые не говорят в «Манила-отеле»?
— Тут говорят что угодно, но это очень, очень сильное слово. Означает «жестокая», но раз в двадцать сильнее. Ой-ой. Этой вашей знакомой пришлось, наверное, очень постараться, чтобы ее назвали «бастузой».
Тут ко мне подводят молодого красавца Франсиско Дельгадо… А вот — София Урданета.
— О! — воскликнула я, оказавшись лицом к лицу со строгой седоволосой дамой — тоже в терно до пола. — Да я же знакома с одним из ваших родственников, Эдди. Мы познакомились прямо здесь.
Дама посмотрела на меня с грустью и проделала классический маневр — пожала мне руку, но одновременно начала отодвигаться, тонуть в толпе.
Что ж, будем совершать ошибки.
— Я не ошиблась? Такой есть, и он Урданета?
— Есть такой мальчик, — устало сказала сеньора София. — Он Урданета.
Тут Вики с ее очевидным чутьем просто растащила нас в стороны, представила кому-то еще, начался разговор о счастливых британских дамах, которые могут видеть «нашего генерала» хоть каждый день…
Зарыдали скрипки, понеслись по залу мальчики в белых мундирах, а я прорвалась, наконец, в свое тихое крыло, на верхний этаж, в пустые комнаты с тяжелыми занавесками.
Подошла к шкафу, прикоснулась к платьям.
Его не будет на этих балах.
Или — сделать так, что будет?
А после бала — это же так просто. Музыка качает и поднимает над паркетом. На нас смотрят дамы в терно, банкиры во фраках и мальчики в белом, музыка гремит. Потом — взять за руку, привести сюда, сбросить бальное платье… Остаться в тяжелом гриме и драгоценностях…
Боже, мне тридцать пять, он увидит размазанные губы, следы резинок на моей коже, никогда, никогда! Но если никогда — то когда же?
Ну, вот что, говорю я себе. И иду к телефону.
— Элли, вы можете соединить меня с Пенангом? Стрейтс-Сеттлментс, Британская Малайя, это где Сингапур, только далеко на севере. Элистера Макларена или… или Мартину… кого угодно. Да хоть через Лондон соединяйте! Извините, Элли. Это моя семья. Срочный случай. Да, я в комнате, я жду.
И я жду. И я смотрю на пачку телеграмм, под каждой из которых стоит «Элистер». Смотрю на даты. Отправляются оттуда ровно раз в три дня. Так не бывает. В каждой одна строчка, одного размера. «Все великолепно, дожди стеной». «Дети счастливы, пытаются читать». «Не увлекись симпатичными манильцами». Да, это писал он, но — неужели все сразу, заранее? И потом кто-то раз в три дня…
Опрокидываю телефон, голос Мартины — как эхо комариного писка. Нет, Элистер в отъезде, с детьми все отлично. Каком отъезде? Что значит — неизвестно? С каких пор?
— Мартина, слушай меня, — и я окончательно перехожу на португальский. — Он случайно не удвоил охрану детей, не поставил новых сикхов у ворот, как тогда?
К счастью, нет. Хоть это хорошо — им ничто не угрожает. Мартина, как ты могла? «Но он заставил меня поклясться Мадонной»!
Он уехал через несколько дней после меня? И неизвестно, где он и когда вернется? «Но с детьми все отлично, разбудить их?» Еще не хватало.
Элистер, ты же в отставке. Твои войны закончены. Ты совершил все свои подвиги, тебе равных нет. Тебе же хорошо выходить со мной каждый вечер к почти невидимому теплому морю и стоять там долго, долго. У тебя есть все для счастья. Элистер, спаси меня. Я не хочу, чтобы серые глаза господина Верта… Я не знаю, чего хочу. Моя жизнь рушится.
Происходит что-то большое.
Я бьюсь о невидимую стену. Обо мне забыли. Я не знаю, что мне делать.
А почти неслышимая музыка снизу рвет мне душу.
10. Он не получился
— История про нашего пресиденте, — со вкусом предупредил меня Хуан, направляя Матильду под низкий свод Пуэрта-Реаль.
— Да! — сказала я с восторгом. — Обязательно!
Боже ты мой, а ведь эта глава в моей жизни тоже когда-нибудь кончится, подумала я. И я уже не услышу стука копыт по булыжнику, вдруг становящегося металлически-звонким в арке, прорубленной под толстыми крепостными стенами, не увижу этих деревьев на поле Уоллеса, справа от которых сейчас вырастут белые стены под кирпичного цвета крышей моего отеля. Не услышу очередного рассказа про замечательного Манэуля Кесона, олицетворения Джефферсона, Вашингтона (и еще Симона Боливара) в глазах местных обитателей.
— Игнасио Тиханки, — провозгласил Хуан. — Он китаец.
И мой кучер сделал паузу, чтобы я не забывала о его отношении к здешним китайцам, как и к японцам и любым «тянущим руки» иностранцам вообще. Матильда махнула головой, требуя, чтобы он продолжал.
— Он делает обувь в Марикине, — пояснил Хуан. — Туфли «Анг Тибай». Большой бизнесмен.
— Ой, — с недобрым чувством сказала я. — «Анг Тибай». Плаза Гойти и везде.
— Везде, везде, — неодобрительно подтвердил Хуан, твердо глядя вперед и обращаясь скорее к Матильде, чем ко мне — все-таки он вел калесу. — Он учился с нашим пресиденте в Сан-Томасе. И вот пресиденте звонит ему однажды и говорит: Игнасио, я еду в Америку, дай мне денег. Сколько у тебя на счету? Тридцать пять тысяч песо, говорит Игнасио. Ну дай мне хоть тридцать, говорит пресиденте…
У входа в «Манила-отель» я увидела издалека толпу репортеров. Что-то происходит? Скорее плохое, хотя что плохого может здесь случиться?
У входа в «Манила-отель» я увидела издалека толпу репортеров. Что-то происходит? Скорее плохое, хотя что плохого может здесь случиться?
— Пресиденте возвращается домой из Америки и через три-четыре месяца встречает на балу Игнасио Тиханки. Спрашивает: как твои дела? Тот говорит: как-то плохо. Пресиденте вызывает секретаря Хорхе Варгаса и говорит: Игнасио жалуется, ну-ка пойди и выясни, как у него дела на самом деле, ты же его знаешь. Хорхе Варгас на другой день докладывает: нет, Игнасио на этот раз не врет, продажи у него плохие, долги появились. Ну хорошо, Хорхе, говорит ему пресиденте, ты тогда позвони Игнасио и скажи, что он только что получил контракт на поставки обуви всей филиппинской армии.
Тут калеса как раз и остановилась: Хуан, как настоящий артист, точно подогнал свой рассказ под скорость бега Матильды.
Продолжая ухмыляться, я прошла под козырек отеля среди странно печальной журналистской толпы.
Что не так? Почему в зале тихо, все шушукаются о чем-то в креслах?
— Сегодня не будет музыки, мадам де Соза, — сообщил мне портье, вручая ключ. — Мама нашего генерала умерла. Вчера увезли в больницу, сегодня умерла. А ведь мы все так к ней привыкли.
Вот как. Вот как, повторяла я, расставшись с улыбкой и устало маршируя к элеватору. Моя задача, которую мне так целиком и не объяснили, становится и совсем уже невыполнимой: я с ним теперь долго еще ни о чем не поговорю всерьез. Но черт бы с ней, с задачей. Сколько ему лет? Получается, кажется, пятьдесят пять. И как бы он ни выглядел, это пятьдесят пять. И мало, и много. Карьера в Америке позади, просто потому, что выше было уже некуда, и ведь не пожалуешься, как Айк, что ты был вечным майором. Получил все, что мог получить, о чем другие не могли и мечтать. А сейчас оказался в ненастоящей стране, чтобы создать армию, которую оденут в тапочки «Анг Тибай».
И ведь он, если задуматься, теперь один. Совсем один. Как же это печально — когда жизнь вот так кончается, так рано, даже если… даже если ты самый прославленный из генералов Америки.
А что у нас сегодня… Прием в саду. У Вики. Пойти? Я подошла к гардеробу: да вот хоть это, муаровая синяя блуза, рукава с раструбами, длинный подол юбки, бархатные цветы на корсаже. И демократичные чинелы, все равно же придется их сбрасывать, если зайдешь в дом, чтобы не повредить неизбежный пол из дерева нара, поскольку вечеринка обещает быть домашней и неформальной.
Дом. Я так давно не была дома. И так хочется оказаться хотя бы в чужом доме, настоящем, большом.
— Хуан, в Эрмиту, — проговорила я, выходя в душный воздух раннего вечера.
Это совсем рядом, как многое прочее в городе. Сначала вдоль моря по бульвару Дьюи, потом поворот влево где-то у церкви в Малате, приземистой, из потемневшего песчаника. На эти тихие улицы, где я так давно хотела побывать.
Сейчас на бульваре будет знаменитый манильский закат, но я его опять не увижу — с каждым днем все больше дел, непонятно зачем нужных, все куда-то несусь. Вот уже справа над головой — недвижно замершие в горячем безветрии верхушки пальм, вот начинают появляться новые оттенки синего и лилового среди облаков… Цок-цок, звучат копыта.
Что это?
— Хуан, — сказала я. — Остановись, пожалуйста.
— Да, сеньора, да, я тоже его вижу, — почти прошептал он.
Матильда опустила голову и ударила копытом.
Он шел по набережной обратно, к отелю.
Длинный, на неутомимых ногах, в безупречно отглаженном, тонком до невесомости костюме. Он двигался так, будто разрезал грудью волну, казалось, его нельзя остановить. Это была не ежевечерняя прогулка (неизменная даже сегодня!), это был парад одного человека, неуязвимого, непобедимого, вечно молодого.
Генерал Макартур почти летел над асфальтом набережной, с упрямо выставленным вперед острым подбородком. Треугольные очки делали его лицо застывшей жесткой маской.
Все знали, что в предзакатный час можно увидеть его здесь ежедневно, однако за все эти недели на пути следования генерала по бульвару Дьюи день за днем возникала трепетная пустота, он будто раздвигал толпу невидимым бронированным килем линкора. Ему лишь оборачивались вслед.
Но в этот раз от мохнатого бурого ствола пальмы отделился мальчишка, один из группы таких же, как он, — уличных торговцев. Не из летучей бригады Верта, другой — обычный манильский уличный мальчишка на тощих неутомимых ногах, с небольшим деревянным лотком на сгибе локтя: сигареты поштучно, конфетки, жевательная резинка. В общем — нищий, но все же занятый делом.
Мальчишка решительно сделал несколько шагов вперед, вытянув вперед руку. Он что-то держал в пальцах.
Генерал замедлил шаг.
Мальчик подошел к нему совсем близко, закинул голову и поднял руку повыше.
Жевательная резинка, поняла я. Самый американский товар из всех возможных.
Генерал замер в неподвижности. Потом медленно опустил руку в карман, достал бумажник.
Мальчишка яростно затряс головой. Что это — он не возьмет деньги? Один сентаво, который для него все-таки что-то значил? Уличному нищему не надо денег?
Кажется, мы одновременно с генералом поняли, что происходит. Тот медленно наклонил к парню лицо с этим замечательным носом американского орла, развернул серебристую бумажку и сунул резинку в рот. А дальше — опустил мальчику руку на плечо и подержал ее там секунды три, глядя ему в лицо через непроницаемые очки. Тепло и мгновенную тяжесть этой руки я, кажется, ощутила на расстоянии.
Потом генерал повернулся и продолжил свой одинокий марш. Мальчик остался.
Он стоял на тротуаре со своим лотком и плакал о Мэри Пинки Макартур.
Я знала, что здесь хорошо, здесь другая Манила — кварталы школ и университетов, здесь строят все новые дома среди садов — и везде невысокие бамбуковые леса, запах бетона; здесь живут совсем другие люди, чем за рекой, здесь тоже могут пригодиться мои юноши, девушки и прочие человеческие ресурсы.
Это очень молодой город, поскольку побег богатых из Интрамуроса и прочих старых районов начался только на заре века. Так они и перебирались поодиночке, через поле Уоллеса, сюда, в Эрмиту, квартал местисо. А совсем серьезные «сахарные деньги» строились чуть дальше от моря, вдоль Тафт-авеню, обсаженной огненными деревьями так, что они образовали над ней полупрозрачный бледно-зеленый купол.
— Забыл адрес, мадам, — растерянно улыбнулся Хуан, останавливая калесу за длинной цепочкой авто на Падре Фаура, перед воротами, куда входили мужчины во фраках (белые галстуки, трости, лакированные ботинки) и женщины в вечерних платьях.
— Кажется, не здесь, — сказала я, вынимая из сумочки золоченую карточку. — Подальше. А, вот…
Перебивающие друг друга женские голоса доносились из-за живой изгороди из сантана и гамамелы. И еще оттуда тянулся лучший запах в мире — дымок, пахнувший мясом, нежным мясом… видимо, это вон там, в углу сада, на вертеле.
— И-и-и, — раздался веселый голос Вики, приветствовавший меня, — у нее в этот раз было тяжело напудренное лицо и большие серьги. — Британская сестра. Наконец-то! Вот здесь мы живем! А это Лилинг, а вот Урсула, которую зовут просто «Айз» — глазки, а мужчины говорят о своих делах в доме, а вас, дорогая Амалия, ждет кое-что в саду. Вон там синиганг — вы знаете, что это такое? В общем, это суп из рыбки в бульоне с овощами, обязательно кисленьком из-за зеленого манго или папайи, и с рисом. Любимая еда нашего президента. А в том углу… Видите?
И я это увидела. Вот откуда шел вкусный дым, от целого — и не такого уж маленького — поросенка на вертеле, то есть лечона, украшения любой фиесты. На угли капал жир, издавая звук «ш-ш» (ввысь поднимались облачка ароматного пара), один бок поросенка уже был ободран гостями до костей, но был еще другой бок, с хрусткой шкуркой цвета красного дерева. Она — самое вкусное.
— Возьмите кусок от шеи, вокруг ушей, — драматическим шепотом подстрекала меня Вики. — Там шкурка легко отходит. Едят руками, и вообще мы с девочками устраиваем иногда вечера камаян, еды руками, как в деревне, чтобы не забывать наши корни. Вы умеете есть руками? Ах, что я спрашиваю, вы же из Пенанга. А это — малайцы, а малайцы — это наши сородичи. Да, и не промедлите со вторым куском. Потому что…
Тут она совсем понизила голос:
— Потому что дым через перекресток долетает вон туда, а по ту сторону уже не Эрмита, а Малате, и там живет Кирино. Видите, дом с большим чердаком. Элпидио Кирино. Это тот человек, который уже многие годы занимается у дона Мануэля финансами. И попробуй к нему подступись. Сельский джентльмен из Вигана, неподкупен. Правда-правда, неподкупен. Мы тут, знаете ли, все соседи — если кто-то собрал корзинку сантолов или бананов из сада, соседи точно получат свое. Так вот, когда Кирино слышит через улицу запах лечона — будьте уверены, ждать его недолго… Да, а обмакивать надо в этот соус…