«Забыл, видно, тать! — решил Федор. Поднялся, подошел к двери, толкнул ее. — Открылась!.. — Оторопело смотрел вслед удалявшемуся лесовику; замер у порога. — Не доглядел Митрошка? А может, с умыслом? Как только уходить стану, они набросятся и порешат меня… — строил догадки пленник. Но тут же усомнился: — А пошто сие атаману? Мог управиться со мной и на болоте, и в ихнем стане. Ладно, дождусь вечера…»
Митрошка появился в землянке, когда уже совсем стемнело. Пришел без еды, увидав, что Федор не ушел, удивленно хмыкнул и, молча постояв на пороге, покинул жилище пленника. Теперь уже тот не сомневался: ему позволяли уйти!.. И не крадучись, опасаясь погони, а днем, чтобы он не блуждал по ночному лесу. И причиной тому — набег ордынский!..
Сжимая в руке нож, Федор, перекрестившись, вышел из землянки. Огляделся. Вблизи никого не было. Разбойники сидели в отдалении у костра и негромко разговаривали. Лишь изредка они повышали голос, и тогда до пленника доносились отдельные слова, а то и фразы.
«А песен не орут, как обычно. Не иначе их тоже за душу взял набег вражеский, — с удивлением думал Федор, а в его сердце снова закралась горечь. — Может, где-то недалеко ордынцы убивают и гонят в полон люд православный. Спаси их, Господи!..»
Еще на пороге Федор почувствовал сильный запах дыма, в голове мелькнуло: «Вишь как гарью несет с пожарищ! — Вышел на поляну, взглянул на небо. С трех сторон оно светилось багровыми отблесками огня, бушующего на земле… — Где же Коломна? — По тускло мигающим в дымном мареве звездам определил: — Там горит. Но все ж надо туда подаваться. А может, на Москву — там с полночной стороны вроде не видать пожара?..»
Порубежник не знал, на что решиться. Зашел в землянку, взял завернутые в тряпицу сухари и снова заколебался… Он так и не ушел в ту ночь. Спал беспокойно, просыпался, с нетерпением ждал рассвета. Хоть и считал Митрошку лесным скоморохом, а в душе надеялся: «Может, еще что про набег от него проведаю?..»
Будь косоглазый лесовичок повнимательнее, он бы сразу заметил, в каком смятении находится их пленник, как настороженно следит за каждым его движением. Но теперь уже Митрошка заважничал — отмалчивался или, подражая Епишке, цедил слова сквозь зубы. Когда он вышел из землянки, Федор, присев на дубовую колоду, подпер голову рукой и снова надолго задумался…
Впервые после того, как поступил на ратную службу, он был предоставлен самому себе, раньше всегда были рядом начальные люди и другие воины. Вот разве только на реке Пьяне, когда, отбившись от ордынцев, остался один. Но тогда он не колебался: надо скакать к своим! А теперь на что решиться?..
В Коломну ему пути нет, хоть с той стороны и не так горит, как на закате и полдне; ежели он даже туда доберется, что скажет? Не по своей-то воле надо ж было попасть в руки душегубцев, но не предупредил ведь он острожного воеводу. До Москвы далеко. Был бы он на коне да с мечом, дело другое, может, и проскочил бы ордынцев. Выходит, одно остается: пристать к лесным татям, как атаман звал. Пойти с разбойной ватажкой, а после сбежать и податься к своим в Верею. Может, еще ждет его Галька, да и родителей, сестру и брата, может, увидит.
Утром Гордей снова собрал на лесной поляне своих сподвижников. Обвел их сумрачным взглядом, хмуро сказал:
— Вот так, молодцы, судачили мы, спорили, чуть не передрались, а выходит, не можно идти нам в Рязанщину, видать, оттоль пригнали ордынцы. Что делать станем?
Лесовики молчали.
— Куда ж идти туда, ежли так! — громко вздохнул Митька Корень. — А страшенные ж они, ордынцы. Я их, оружных-то, раньше не видел никогда.
— А что в мамайщину делал? — бросил Ванька-кашевар и, задорно блеснув голубыми глазами, добавил с насмешкой: — Там бы уж нагляделся!
— Неужто ни одного оружного не видел? — в свою очередь удивился Митрошка.
— Говорю, не видел, чего пристали?! Я с Переславля, а туда сколько уж годов Орда не набегала. Старики токмо про набеги сказывали.
— Ладно, молодцы, будет вам! — перебил их вожак. — Не по делу завели спор. Я мыслю, все одно неча тут сидеть, уходить надо. Пойдем на другие земли, может, в Верховские княжества. Там тоже есть где разгуляться, за кого заступиться.
— Так в тех же местах литвины, — стал возражать кто-то из лесовиков.
— Знаю! Драбы великого князя Литовского Ольгерда и впрямь земли те давно уже повоевали. Как на Днепре и Припяти, повсюду на Оке мытниц множество понастроили…
— Вот я и говорю.
— А ты не перебивай! — Гордей метнул на того сердитый взгляд и продолжал: — Мало что мытниц понаставили и людям версты без мыта проехать не дают, еще и податями великими сирот и горожан обложили. Все время меж нашими и литвинами размирье. Бегут люди в леса, в ватаги собираются. А нам это на выгоду, потому как станут они приставать к нашей станице. Мы снова в силу быстро войдем.
— В верховские земли, так в верховские! — беспечно махнул рукой Ванька-кашевар.
Остальные не возражали, им было все равно, куда поведет их атаман.
Гордей, как и прочие лесовики, оторванные от окружающего мира, даже не подозревал, что полчища Тохтамыша обогнули земли великого княжества Рязанского, вошли в верховские земли и двигались через Мценск, Белев, Калугу на Москву.
— А что острожник, так и не ушел? — поинтересовался Рудак.
— Не ушел! — буркнул Гордей…
Под вечер дверь землянки, в которой по-прежнему находился пленник, отворилась. На пороге появился атаман. Не торопясь завести разговор, уставился на порубежника. Федор не отвел взгляда. Так и стояли они, в упор смотря друг на друга. Наконец чернобородый, широко усмехнувшись всем лицом, спросил:
— Что, Федор Данилов, так ты и не ушел. Видать, не инак передумал? А? Пойдешь с нами на земли верховские?
Порубежник облизнул пересохшие губы, сердце забилось чаще… «Мне такое по дороге! Пойду с душегубцами до Серпухова. А там подамся к своим в Верею!» — мелькнуло у него в голове, и он решительно произнес:
— Деваться мне некуда, атаман, пойду!
Глава 11
Земля под копытами коня осела, стала проваливаться. Василько рванул узду, поднял жеребца на дыбы, бросил в сторону. Холодный пот прошиб всего: «Еще миг — и быть ему в балке!..»
Порубежник понесся вдоль оврага. Расстояние между ним и татарами сократилось. Над головой со свистом пролетело несколько стрел, усилился настигающий топот погони. Овраг уводил Василька все дальше от леса. Наконец он миновал его. Но впереди лежала новая преграда. Под копытами коня захлюпала болотная вода, блеснув в пробившихся сквозь туман солнечных лучах, разлетелись брызги. Пришлось опять свернуть в сторону. Понукаемый всадником, жеребец ускорял бег. Преследователи отстали, их уже едва было видно, хотя туман стал рассеиваться. Доскакав до опушки леса, Василько вздохнул с облегчением: «Ушел-таки от басурман! — Погладил коня по лохматой гриве: — Добрый мой Воронок, и на сей раз меня спас».
Порубежник углубился в лес. Он рассчитывал, что быстро доберется к берегу Упы, но солнце уже перевалило за полдень, а впереди по-прежнему простирались глухие лесные дебри. Густые заросли орешника и волчьего лыка заставили его спешиться и вести коня в поводу. Где удавалось, обходил буйно разросшийся кустарник, а где и прорубал дорогу мечом. Стало смеркаться, а к реке он так и не вышел.
Перепрыгивая с ветки на ветку, над его головой проносились белки. То и дело из кустов выскакивали зайцы и косули. Неторопливой рысцой прошел лось. Поняв, что заблудился в незнакомых местах, Василько решил возвращаться…
«Дойду до степи, а там будет видно…» И он повернул обратно.
С прошлого вечера порубежник ничего не ел и теперь едва держался на ногах. Можно было бы подстрелить какую-нибудь дичь, но уже совсем стемнело — зверье и птицы укрылись на ночлег. Несколько раз Василько падал — то зацепится за стелющиеся по земле ветки, то споткнется о поваленное дерево… Но снова поднимался и шел, словно одержимый, пока наконец не вышел к заветной реке.
Было уже за полночь. Василько повалился на мокрую траву и долго лежал не двигаясь. Потом заставил себя встать, расседлал Воронка и привязал к дереву. «Добро, хоть до Упы добрался, — подумал он. — А в ночи все одно не стоит перебираться на другой берег…» С этой мыслью и заснул. Спал беспокойно: слышал сквозь дремоту фырканье коня, уханье филина, отдаленный волчий вой.
Утром подстрелил глухаря, развел костер — трут и огниво всегда были при нем в мешке, который висел на поясе. Зажарив, съел птицу, попил речной воды и стал готовиться к переправе. Связав в узел одежду и сапоги, укрепил его на голове и поплыл к противоположному берегу. Рядом следовал нагруженный оружием и доспехами Воронок. Они были уже близки к цели, когда на оставленном ими берегу неожиданно появились враги. Вмиг сорвали с плеч луки, несколько стрел упали неподалеку от Василька. Но река в этом месте была довольно широка, и вскоре стрелы уже перестали долетать до порубежника. Несколько ордынцев кинулись было в воду, но, повинуясь зычному окрику онбасы-десятника, вернулись на берег.
Василько выбрался из реки, быстро оделся и стал ждать, пока подплывет Воронок.
«Больно нагрузил бедолагу!» — подумал он, увидев, с каким трудом конь борется с течением. Чтобы подбодрить его, громко свистнул. Воронок подплыл к берегу, стал на ноги, шатаясь, сделал шаг, другой… и вдруг рухнул на колени и повалился на бок. Василько подбежал, приподнял его голову над покрасневшей водой — в ухе Воронка торчала черноперая стрела. Изо рта коня с шумом вырвался воздух, зрачки глаз замерли, остекленели.
— Эх, Воронок, Воронок, мой… — припав к лошадиной морде, с горечью шептал Василько. — Прощай, друже! — Поцеловал мертвого коня, обернулся, бросил ненавидящий взгляд на ордынцев, которые все еще стояли на том берегу. Затем отвязал притороченные к седлу оружие, кольчугу и шлем, надел их и зашагал к лесу. Нукеры на противоположной стороне тоже скрылись в чаще. Река вновь стала тихой и пустынной.
К вечеру Василько наконец вышел к дубраве, за которой на холме располагался сторожевой острог. Порубежник ускорил шаги. Ему стало жарко, вспотевшую шею натирала тяжелая кольчуга, но он, радуясь, что опасность позади и его ждет встреча со своими, казалось, не замечал этого. Когда приблизился к опушке леса, невольно насторожился. Заглушив все привычные запахи вечернего леса, к нему донеслась едкая вонь пожарища. Порубежник осмотрелся, прислушался, но вокруг все было тихо и спокойно. Крадучись, медленно вышел из-за кустов, бросил взгляд на холм… Сердце его тревожно заколотилось, когда в лунном свете он увидел вместо знакомых очертаний острога руины крепостных укреплений, над которыми курились столбы дыма.
Василько взобрался на обугленный холм. Повсюду лежали убитые порубежники и ордынцы. Обнажив меч, он медленно шел по разрушенному, сгоревшему острогу. Заслышав его шаги, метнулись наутек несколько шакалов. С шумом захлопал крыльями орел-стервятник и с недовольным криком уселся неподалеку. Василько узнавал убитых товарищей, склонялся над ними, закрывал им глаза. Вот Истомка, весельчак и певун, тоже из самой Тарусы, с ним они когда-то начинали порубежную службу. А это Ерема, бывший княжеский дружинник, первый наставник Василька; порой бывал крут, а то и несправедлив к нему, но многому научил в ратном умельстве. Лицо острожного воеводы было иссечено саблями так, что его трудно было узнать…
Порубежник долго стоял над ним, сердце его будто в кулаке сжал кто-то. Чувствовал, как в душу закрадывается тоска от одиночества и жалости, но сумел переломить себя. Решительно выпрямился, зашагал дальше. Его все больше заполоняла ненависть к врагам; решил: «Надо уходить в Тарусу! Там князь, там воинство. Может, еще и доведется сразиться с окаянными!..»
Василько стал спускаться с холма. Он еще не дошел до его подножья, когда услышал конский топот и громкие крики.
«Неужто ордынцы?!.»
Порубежник быстро обернулся, на миг замер в растерянности… Из-за холма наперерез ему мчались всадники. Они были еще далеко, однако Василько понял, что не успеет добраться до леса. Но все же побежал, побежал что было мочи…
А татары уже почти настигли его. Передний отцепил от седла аркан и, готовясь забросить, наматывал его на руку. Чтобы не попасть в петлю, порубежник бросался из стороны в сторону, задыхаясь под тяжестью кольчуги, напрягал последние силы. До дубравы уже было рукой подать, но, увы, сил у него больше не осталось. Василько в изнеможении остановился, два всадника обогнали его и отрезали дорогу к лесу. Четверо нукеров в длинных темных халатах, закрывающих полами стремена, и в кожаных шлемах с железными шишаками медленно подъехали к порубежнику. За спиной у каждого висели лук и несколько колчанов со стрелами, сбоку сабли в ножнах, щиты.
«Лучше смерть, нежели полон!..»
Василько выхватил меч. Тыча на него пальцами, ордынцы гоготали. Тот, что приготовил для броска аркан, резко взмахнул им, однако порубежник рванулся в сторону, и петля пролетела мимо. Неожиданно Василько оступился, нога попала в нору суслика, потеряв равновесие, он упал. На него набросились двое, вырвали меч, заломили руки за спину. Онбасы-десятник удовлетворенно прищелкнул языком, приблизившись к безоружному пленнику, соскочил с коня, что-то крикнул нукерам, и те отпустили Василька. Со злорадной усмешкой на широком лице десятник распахнул халат и отцепил от пояса веревку. Перед глазами порубежника зеркалом блеснула в лунном свете стальная кольчуга.
В то же мгновение сильный удар ногой в живот отшвырнул ордынца к лошади. Прижав от страха уши, она шарахнулась в сторону, едва не опрокинув остальных лошадей и нукеров, которые уже все спешились. Пока ордынцы хватали за уздцы своих коней, чтобы они не разбежались, и снова усаживались в седла, Василько успел вскочить на жеребца десятника и помчаться прочь. Когда нукеры устремились в погоню, беглец был уже далеко. Он несся к лесу. Деревья, кусты, снова деревья. Густеет листва, вот уже и спасительная чаща…
Глава 12
Уходила станица затемно. Над головами ватажников едва мерцали сквозь дым пожаров звезды. Пахло гарью. Путь разбойной станицы пролегал через леса и болота, которые тянулись вдоль северного берега Оки. На ночь становились у чистых лесных озер. Вечерами, когда лесовики бражничали у костра, Федор подолгу сидел на берегу, смотрел, как плещется в озере рыба, как крадется на водопой зверье. В который раз порубежник спрашивал себя: «Может, лучше бежать и добраться до своих?..» — но продолжал по-прежнему идти с разбойной ватагой. Вставали лесовики рано, когда еще дымилась зеркальная озерная гладь — в этот час хорошо ловилась рыба. Брали ее на блесну либо всем миром вытаскивали большой сетью с берестяными поплавками и грузилами из обожженной глины. Наскоро варили похлебку и, перекусив, шли дальше. По дороге стреляли дичь из луков. Тем и жили.
Как-то под вечер вышли к деревушке на два двора, затерянной среди глухого леса. Колосилось небольшое ржаное поле, голубел лен, на огороде зеленели капустные шары, желтела ботва репы и лука. На опушке под присмотром ребятишек, одетых в белые до пят холстинные рубашонки, паслись мелкорослые коровы и козы.
Завидев вооруженных людей, крестьяне встревожились, бросили работу. Бабы с детьми поспешили укрыться в избах. Мужики, их было четверо — белый как лунь старик и трое помоложе, кряжистых и крепких, — сгрудившись группкой, с опаской и растерянностью смотрели на лесовиков.
— Бог в помощь, сироты, не опасайтесь! — бросил Гордей. — Как живете-можете?
Крестьяне молчали, чужих они видели редко, только когда раз в году наведывались к ним сборщики подати да изредка наезжали в Коломну на торжище. А тут сразу двадцать душ, да еще оружных!.. Но атаман постарался рассеять их опасения:
— Слышь, сироты, хотим обменять кой-чего с наших припасов на корм, а то без хлеба оголодали.
Крестьяне немного успокоились, но по-прежнему оставались насторожены и хмуры. Седой мужик позвал баб, что-то буркнул им. Те вынесли молоко, два каравая ржаного хлеба, испеченного на кислом квасе, и три глиняные бутылки с льняным маслом. В обмен ватажники передали им немного тканей, бус и серьги.
Тем временем уже совсем стемнело, небо со всех сторон окрасилось в багрово-коричневый цвет, звезды с трудом пробивались в зловещем мареве.
— Который день так! — недоуменно пожал плечами старик, показывая на зарево. — А что оно значит, ума не приложим. Чай, далече, должно, от нас.
Ему никто не ответил. Ватажники, расположившись вокруг костра, жадно хлебали сдобренную льняным маслом овсяную кашу, заедая хлебом. На огне, издавая пряный запах, жарились большие куски кабаньего мяса; сало, стекая на раскаленные угли, с шипеньем и треском разбрызгивалось в стороны.
Наконец атаман закончил есть, строго сдвинув к переносице лохматые брови, бросил:
— То поганые идут, палят землю нашу. Серпухов уже захватили!
Миг-другой крестьяне в оцепенении молчали, потом стали креститься. Испуганно заголосили бабы, заплакала ребятня. Мужики обступили Гордея.
— Коль правда сие, что нам делать?
— Уходите в лес, сироты, да подальше, чтоб ордынцы не нашли…
В один из дней ватажники вышли позже обычного. Было еще темно, может, из-за непогоды, а может, потому, что дни становились все короче. Шел дождь, лесовики, ругаясь про себя вполголоса, поплотнее кутались в свою немудреную одежду. Даже Митрошка не балагурил и не приставал к простоватому Ивашке. Прошли совсем немного, когда впереди сильно потянуло гарью. Ватага остановилась.
— Ивашко, а ну, поглянь, что там! — кликнул Гордей кашевару, и тот исчез в едва начавшей редеть темноте. Вскоре он вернулся, крестясь в страхе, взволнованный.
— Сидит мужик, по рукам и ногам связан… — Ванька-кашевар перевел дух и, оглядев лесовиков расширенными от испуга глазами, заикаясь добавил: — А стережет его… ведьма!