Она снова была на «Розе Кардиффа», но не капитаном, а юнгой. Последний день – юнгой. Последний день веры в то, что она – просто человек, обыкновенная девушка, пусть и с капелькой удачи.
Марина замешкалась перед меловым кругом ровно на один миг – поймать взгляд Неда и ободряюще ему улыбнуться.
«Я справлюсь, Нед, не беспокойся за меня».
Она врала. Выходить с ножом против капитана Фитиля – сущее безумие. Но других вариантов не было. Или дуэль – или стать его девкой. Нет уж. Наследница герцогства и валлийская графиня – слишком жирный кус для мелкого пройдохи, подавится. Даже если Марина при этом погибнет, все равно. Нет.
Второй взгляд она бросила в утреннее море. Мертвый штиль. Самое время команде законопослушного купца и самую малость пирата развлечься. Кровью и смертью, как в старых валлийских сказках.
– Вперед, юнга, не дрейфь! – выкрикнул Смолли.
Жадные взгляды, тесный круг. Вся команда высыпала на ют, даже марсовый слез, чтобы ничего не пропустить.
Фитиль – раздетый до пояса, загорелый и поджарый ублюдок выше Марины на голову и тяжелее в полтора раза, – уже ждал, ухмыляясь и красуясь. Не верил, что его может завалить юнга. Да что там юнга – девчонка шестнадцати лет!
– Еще не поздно передумать, малыш Морган, – ласково предложил Фитиль, выразительно похлопывая ладонью по бедру. – Иди ко мне, я все прощу!
Загоготал, донельзя довольный собой.
Из толпы матросов тоже раздались смешки, но намного меньше, чем ожидал Фитиль. Не иначе Нед постарался. Напомнил джентльменам, что за три года, пока на «Розе Кардиффа» ходит юнга Морган, удача от них не отвернулась ни разу. А может быть, рассказал им одну из своих страшных сказок о морских духах и прочей небывальщине.
Жаль только, все это просто байки. Юнга – всего лишь юнга.
Всего лишь?
Нет.
«Я – Генри Морган, дитя фейри, морское счастье. Я – воплощенная удача!»
– Я не прощу, Фитиль, – ровно сказал Генри Морган, бросая еще один взгляд в море. Его море. – Ты нарушил клятву, ты умрешь.
Генри Морган переступил черту, оставив Марину где-то далеко на берегу.
Дуэль началась, матросы разом заткнулись и уставились на бойцов.
Фитиль сделал шаг, вальяжный и расслабленный, сверкнул на солнце нож, блеснули злые глаза. Шаг мягкий, по дуге, чтобы оказаться между противником и солнцем.
Морган тоже шагнул по дуге, щурясь на солнце и оценивая серьезность намерений Фитиля. Судя по наглой ухмылке, капитан не собирался убивать юнгу, лишь поглумиться и сломать. Что ж, это была его ошибка. Уже вторая.
Фитиль действовал предсказуемо. Бросился, нанес короткий колющий удар и отскочил, донельзя довольный результатом: левое плечо Моргана онемело, кровь из раны брызнула на палубу.
«Кровь морского счастья. Твоя последняя ошибка, Фитиль».
Морган отступил на шаг, потом еще – почти до борта, позволяя Фитилю поверить в свой испуг и растерянность. Но на самом деле ни испуга, ни растерянности не было. Генри Морган слушал море. Почти как обычно – течения, ветра, рыбы в глубине… Почти. Сегодня море отзывалось совсем иначе. Сегодня он сам был морем, и море гневалось. Морю было больно. Море желало убрать с палубы этого наглого глупого человечка, бестолково размахивающего окровавленным ножом, как будто нож может что-то сделать морю.
Смешно!
Морган улыбнулся.
Фитиль бросился снова – нервничает. Сообразил, но поздно. Море уже услышало зов крови, море идет. «Они – совсем близко, слышишь, Фитиль, этот крик, так похожий на детский?»
Словно во сне, Морган ускользал от ударов ножа – холодное железо причиняло слишком много боли, а человек двигался слишком медленно. И пока еще ничего не понимал.
На миг мелькнула мысль: может быть, не стоит?.. Капитан был добр, учил Моргана всему, что умел сам, заботился целых три года… Может быть, дать ему шанс?
Следующий удар Морган принял на свой нож, крутанул – и оружие Фитиля брякнулось на палубу. Всего лишь финт, показанный Недом, для него не нужно силы, лишь ловкость и капелька удачи. Правда, плечо все равно вывихнуто, слишком тяжел капитан. Но это уже неважно. В этой дуэли победит не тот, у кого здоровы руки.
Фитиль замер, оглянулся, не выпуская из виду Моргана. Сжал зубы, увидев свой нож у ног Неда, в дюйме за меловой чертой. На миг в его взгляде мелькнуло сомнение: не может юнге настолько везти просто так!
«Ну же, остановись! Слышишь, море уже гудит, и те, в волнах, встревоженно кричат. Это твой последний шанс, Фитиль!»
Но сомнение в глазах капитана исчезло. Моргану даже показалось, что Фитиль сейчас подберет свой нож, наплевав на законы дуэли.
– Правила, – уронил Нед и отшвырнул окровавленный нож ногой. За борт.
Матросы молча поддержали: давай, капитан, развлеки свою команду!
Капитан коротко ощерился на Неда, так же молча обещая спустить с него шкуру. Потом засмеялся, снова шагнул к Моргану. К беспомощному юнге, который теперь и ножа бы не удержал – правая рука повисла, как и раненая левая.
Вот только здесь не было беспомощного юнги. А были – морское счастье и его море, его братья и сестры, его ветра и течения.
– Остановись, капитан, – попросил Морган. – Или мы убьем тебя.
– И не мечтай, малыш, – ухмыльнулся капитан вопреки страху в собственных глазах. Фитиль понял, жаль только, уже не мог остановиться. – Я тебя и без…
Договорить он не успел. Слова потонули во внезапном гуле.
Гул нарастал быстро, страшно.
Всего удар сердца – и день превратился в сумерки.
Сначала обернулись матросы, кто-то перекрестился, кто-то помянул Дэйви Джонса. Последним обернулся Фитиль. А Генри Морган и так видел это. Сам был этим. Волной. Гигантской, мутной, поднявшейся безо всякого ветра волной, которая сейчас потопит их всех. Фитиля, Неда, Смолли, «Розу Кардиффа»…
– Нет! Только Фитиля, остальных – не трогать! – велел Морган. Кажется, даже вслух.
Нед никогда не врет, удовлетворенно подумал Генри Морган, когда под не слышные за грохотом воды вопли матросов волна обрушилась на палубу.
Обрушилась, завертела, оглушила – и отступила, смыв меловой круг и унеся с собой все байки и небывальщину. Отступила мягко и незаметно. Словно приснилась.
Марина осознала себя живой, лежащей на палубе. Сверху покачивался мокрый парус с зацепившейся за канат длинной водорослью. И долго, невозможно долго, над «Розой Кардиффа» висела тишина. Плотная, удушающая тишина. Она забивалась ватой в уши, прижимала к палубе. И вдруг разом взорвалась тонкими и резкими криками – так кричат дети или неупокоенные души. И еще селки.
Через мгновение крики селки заглушил вопль. Вой. В нем не было ничего человеческого. Словно того, за бортом, жрали заживо.
Этот вопль рос, ширился, лез в голову, выворачивал наизнанку… Подбросил с палубы… Нет, не с палубы. С постели.
Марина резко, рывком, села, выхватывая из-под подушки нож. Огляделась: все в порядке. Пол не качается, с щелястого потолка не льется вода, за окном кричат рыбные торговки, а не голодные селки. Она в таверне Джона Серебряной Ноги, в задней комнате. Именно здесь она и заснула после вчерашней попойки на всю Тортугу.
Она дома.
Выдохнув, она потерла висок тыльной стороной ладони. На миг зажмурилась до радужных пятен перед глазами. Отогнала последние отголоски безумного вопля из кошмара.
Сон, это был всего лишь сон. А Марина – дома, в безопасности.
Надо позвать Неда, умыться. Снова надеть камзол и образ бешеного пирата Генри Моргана, ведь внизу его ждут Торвальд Харальдсон и до дьявола дел. Не время быть нежной барышней и тосковать по родному Уэльсу.
Надо взять себя в руки, сейчас же!
Она бросила нож обратно на подушку, открыла рот, чтобы позвать Неда, и закрыла. Потому что нож зазвенел как-то неправильно. Не обо что ему было на подушке звенеть. Или было?
Обернувшись, Марина замерла.
Рядом с ножом лежала золотая птица. Растрепанный, словно из всполохов пламени, феникс. Тот самый феникс. Месса, апельсины, Тоньо, гневное курлыканье огненной птички…
Жар залил сначала шею, затем щеки, поднялся к ушам. Слишком живо вспоминалась бесстыдно сладкая греза, отдавалась тяжестью внизу живота, и губы сами собой ловили то ли прохладный мандариновый шербет, то ли губы испанского дона.
Марина встряхнула головой, прогоняя наваждение, и осторожно тронула птичку.
Золото, всего лишь золото. И неожиданное разочарование, словно она впрямь ожидала, что феникс затрепыхается и сам взлетит ей на руку.
Это была брошь. Очень странная, сделанная вроде и небрежно, но в то же время четко прорисованные мелкие перышки и даже коготки на птичьих лапках требовали редкого мастерства. И материал… золото, но почему-то разных оттенков, от почти белого до алого, и эти оттенки перетекали друг в друга, играя живым пламенем в ее руке.
Осторожно погладив феникса, словно тот был живым, Марина приколола его на свой берет. Что ж, раз феникс настоящий – значит, она все делает правильно. Наверное. Все равно страшно, и надо бы спросить Кассандру, но… потом.
Сейчас она не в силах думать о сказках, лучше вернуться к простой и понятной реальности.
– Нед! – позвала она вполголоса.
Одноглазый пират услышал и пришел. Тут же, словно ждал под дверью.
Он всегда слышал и всегда приходил вовремя.
Глава 20, в которой говорится о яичнице, сапоге и карликовых барсах
Пока одевалась и умывалась, Марина выслушала отчет Неда обо всем интересном, что случилось на вчерашней пьянке – разумеется, золотой заклад Моргана провожала до «Девяти с половиной сосисок» половина пиратской братии и осталась в таверне пить за моргановский счет. Это Марина сбежала почти сразу, предложив и Торвальду Харальдсону посвятить ночь здоровому сну, а день – чему-то более полезному, чем похмелье. К ее удивлению, норвежец согласился без дурацких вопросов. И теперь, если верить ругани по-норвежски за стеной, проснулся и искал свой утренний эль.
– Серебряная Нога велел передать, что начнет торги за два часа до полудня. Так что у вас, мой капитан, есть почти час на завтрак.
Марина вздохнула, поправляя перевязь со шпагой, надела берет, бездумно погладила золотую птичку по крылу. Прикосновение к золотым перышкам было приятным и как-то успокаивало. Словно слышалось курлыканье: «Все будет хорошо, моя Марина».
Позволив себе целый миг насладиться мечтой, она поправила берет и сжала губы. Дело, прежде всего – дело! Потом взяла пустую оловянную кружку и постучала в стенку, из-за которой доносилось фырканье и плеск воды:
– Торвальд, пора!
В общий зал они спустились вместе – впереди Марина, следом Торвальд и последним – Нед. В узкие окна общего зала, больше похожие на бойницы, заглядывало любопытное утреннее солнце, пока еще не ослепительно жгучее. В его лучах танцевали случайные пылинки, неведомо как ускользнувшие от метел и тряпок трактирных девиц. Лестница под ногами тихонько пела на разные голоса, с пола давно, наверняка еще ночью, смыли кровь и отскоблили пятна, а в воздухе витал упоительный аромат настоящей английской яичницы и сдобы с корицей.
Почти как дома.
Да что там, последние несколько лет именно эта таверна – единственный дом морского бродяги Моргана. Ее единственный дом.
Прямо на стойке черный Морж увлеченно вылизывал уши белой кошке. Кошка благосклонно принимала ухаживания.
Все было настолько упоительно-благостно и так напоминало сегодняшний сон-грезу, что Марине немедленно захотелось учинить хоть что-нибудь. Дабы не затосковать окончательно.
Сдернув с ноги сапог, она запустила им в мохнатых тварей. Те с обиженным мявом посыпались со стойки и удрали куда-то в сторону кухни.
Торвальд за спиной тихо хрюкнул:
– Ну ты грозен, капитан Морган. За что ж так бедных скотин?
Марина поглядела вслед улетевшей обуви, кивнула сама себе – пусть идти дальше в одном сапоге, зато тоска удрала вместе с кошками – и объяснила:
– Видишь ли, друг мой, еще полгода назад наш гостеприимный хозяин поклялся, что, если еще раз увидит Моржа рядом со своей Маргариткой, кастрирует собственноручно. Хотя, по моему скромному мнению, он не ценит своего счастья. Ведь тогда же он выручил целых двести золотых за котят карликового снежного барса…
– За кого? – переспросил норвежец.
– За котят очень редкого карликового снежного барса, – совершенно серьезно повторила Марина. – Удивительный пятнистый окрас, размером чуть меньше рыси, очень опасные звери. Успешно прикидываются обыкновенными кошками, но способны загрызть крупную собаку или человека, верны хозяевам. Умеют мурлыкать. Гости многоуважаемого губернатора Тортуги были чрезвычайно довольны, что им досталась этакая редкость. Купили сразу всех четверых. На развод, не иначе.
Полмгновения Торвальд ошалело моргал, а потом заржал. Громко и радостно, как ребенок. Шести с половиной футов детка, но кому это мешает радоваться жизни?
На ржание из задней двери показался сам Серебряная Нога, одетый в щегольской бархатный камзол с золоченой перевязью и треуголку с белым страусовым пером. Погрозил Марине пальцем:
– В следующий раз сам будешь продавать своих карликовых барсов!
Он кивнул гостям на столик, застеленный свежей льняной скатертью – небывалая роскошь, только для своих! – и, постукивая деревяшкой, покинул таверну через парадную дверь.
Судя по довольной ухмылке бывшего пирата, вчерашнее пари его немало развлекло. Впрочем, не его одного – наверняка пари уже обсуждают у губернатора, их благородие любят байки не меньше самих пиратов. Да и ничем, кроме должности и изысканных манер, от пиратов не отличаются. Не зря так прекрасно спелись.
Едва принесли яичницу с беконом, под столом замурлыкало и ткнулось Марине в ногу. Морж решил не гневаться на хозяйку и дать ей возможность оправдаться за ужасное оскорбление.
Марина улыбнулась. Впервые за сегодняшнее утро – легко и искренне.
Подумалось, что, как ни гоняй этих двух усатых, все равно придется опять продавать карликовых барсов. Не дадут им миловаться в зале – кошки полезут на крышу, прогонят с крыши – заберутся под кровать или в кладовку. И это правильно, нельзя отказываться от смысла жизни, в чем бы ни заключался этот смысл. Главное, чтобы он был.
– Наглая ты усатая морда, – с глубоким чувством сообщила коту Марина и уронила под стол кусочек поаппетитнее.
Мурлыканье тут же сменилось урчанием и чавканьем. А Марина всерьез задумалась, как бы это подипломатичнее познакомить северянина, явного новичка на Тортуге, с некоторыми местными традициями.
– Между прочим, друг мой, – так ничего и не придумав, обратилась она к Торвальду. – Помнится, твоя команда оскудела по меньшей мере на одного матроса. Не желаешь ли посмотреть одну из местных достопримечательностей, а заодно и пополнить команду?
Само собой, Торвальд желал и осмотреть, и пополнить. И даже не задал Марине ни единого дурацкого вопроса, а просто последовал за ней.
* * *У закрытых ворот скотного рынка скучал вышибала из «Девяти с половиной сосисок». Увидев Марину с норвежцем, вышибала осклабился, открыл створку и громким шепотом сообщил:
– Полдюжины маленьких курочек и две необъезженные козочки только для вас, дорогие гости! – и заржал.
Марина передернула плечами. Скука – не повод так шутить.
А Торвальд не понял скабрезной шуточки. Или понял, но притворился недалеким варваром.
Верьте ему, верьте!
До торгов оставалось полчаса, джентльмены удачи только начали собираться и осматривать товар. Обыкновенный товар: каторжане, пленные матросы и офицеры, молодые девицы, даже одна ангельской красоты потрепанная французская маркиза. Но Марина сегодня пришла не ради них.
Сообщать Торвальду заранее о цели визита она не стала. Обойдется. Пошаталась с ним вместе вдоль загонов, где держали пленников, раскланялась с теми капитанами, которых считала достойными внимания, не заметила в упор Чирья. Особенно вежливо приветствовала капитана «Черной Жемчужины»: даром что этот джентльмен с птичьей фамилией имел вид и манеры балаганного шута, встречаться с ним на узкой дорожке не стоило. И вообще стоило держаться от него подальше, чтобы не влипнуть в какую-нибудь мистическую историю с печальным концом.
Судя по тому, что джентльмен с птичьей фамилией приглядывался к английским каторжанам, из очередной мистической истории «Черная Жемчужина» вышла не без потерь. А судя по тому, как каторжане отворачивались, слава джентльмена добралась и до английских пабов.
Пожелав джентльмену удачных покупок, Марина повела Торвальда в дальний конец рынка, куда практически никто и не заглядывал. Именно там Джон Серебряная Нога держал свой особый товар. Не маркизу, нет. Детей.
Девочек было семь, самой маленькой – лет пять или шесть, самой старшей – около десяти. Черненькие, истощенные и обтрепанные, наверняка со вшами и Дэйви Джонс знает какими болячками. Их путь на Тортугу явно был длинным и усыпанным одними шипами, без роз. Девочки стайкой жались к женщине лет двадцати с небольшим, носатой, худой до прозрачности, смуглой, с отвисшей грудью кормилицы. Судя по одежде, когда-то дорогой и красивой, девочки были свитой графской, а то и герцогской дочки. Скорее всего граф давно уже выкупил свою дочь, а может быть, девочка оказалась слаба здоровьем, не суть. Важно, что остальных девочек не сбросили в море, а доставили на торги.
При виде Марины и Торвальда женщина обняла самую маленькую из девочек и глянула с вызовом, мол, буду царапаться и кусаться, но ребенка не отдам.
Марина только пожала плечами: разговаривать сейчас бессмысленно, только испугаются еще сильнее. Кивнула Торвальду, мол, здесь все понятно, идем на торги. Мимолетно удивилась, что норвежец не спросил, за каким дьяволом Моргану понадобилась куча ни для чего не годных детей. Молодец, Торвальд Харальдсон, умеешь вовремя молчать.
У площадки, где обычно продавали лошадей, уже собралось дюжины полторы пиратских капитанов – почти все, кто стоял на Тортуге. Золота при них не было, на этих торгах Джон Серебряная Нога верил всем на слово. Он вообще часто верил на слово господам капитанам – и никто его не обманывал. По крайней мере, из ныне живых.