Марина опустилась на колено и принялась перебирать Кассандрину добычу.
Может, вот эта? Густой темный мех, рука словно тонет… Нет, не годится. И вот эта, гладкая, переливчато-черная – не та. А есть ли здесь хоть одна?..
Перебрав больше дюжины котиковых шкур, Марина наконец нашла нужную. Шкура была выгоревшая, с коротким, колючим на вид, словно пересохшим мехом. Не годная ни на муфту, ни на шубку. И хорошо, нельзя из этих шкур делать муфты. Ее Марина бережно отложила в сторону, про себя отметив, что северяне полны любопытства и недоумения. Пусть. Ничего объяснять она не будет. Матросам знать правду незачем, они и сами отлично придумают очередную мистическую байку. А Торвальд поймет, только чуть позже.
Просмотрев оставшиеся шкуры, Марина нашла еще одну. Маленькую, посветлее прочих, пробитую в нескольких местах. Детеныша убили. Жалко.
Отложив и ее, кивнула Кассандре:
– Остальные можно продать.
Прощаться с Мариной высыпали все питомицы Кассандры, даже новенькие. Они все еще были худы до прозрачности, зато уже сыты, отмыты и одеты в чистое. Самая маленькая, дочка кормилицы, даже подбежала к Марине и протянула «куриного бога», на счастье. Правда, смутилась донельзя и сразу убежала обратно к матери.
А Торвальд против всякого ожидания улыбнулся, и в глазах его мелькнула такая знакомая и понятная надежда на собственный дом, где его будут любить и ждать.
Глава 22, в которой два капитана пьют кальвадос и обсуждают дам-с
Отблеск благостной улыбки играл на вырубленной из гранита физиономии норвежца аж до возвращения в порт. А там и Марину, и Торвальда завертело обыденными делами: закупка провианта, продажа груза, мелкий ремонт судна, визит вежливости к губернатору… Жизнь пиратов лишь на одну каплю из пинты состоит из романтики и приключений, а все прочее – сплошная проза жизни. Четверо суток в прозе пролетели как один час, но Марина устала так, будто весь этот час гребла на галере.
Наконец бочки с солониной, ромом и пресной водой, ящики галет и овощей, клетки с курами, бочонки пороху и сотня прочих совершенно необходимых в плавании вещей были загружены в трюмы, на пожелание семи футов под килем от Серебряной Ноги традиционно отвечено: «не дождетесь». Пора было выходить в Малагу.
Славный поход начался со столь любимой и уважаемой всеми джентльменами удачи пыли в глаза. Всей Тортуге. Господа капитаны Морган и Харальдсон изволили расположиться на полуюте «Розы Кардиффа» и, пока на их судах поднимали паруса, вкушать жареных перепелок под кальвадос.
Под этот же кальвадос отлично пошел рассказ Торвальда о своем побратиме, старпоме «Ульфдалира», – ему норвежец готов был доверить и свой корабль, и свою жизнь. Что, впрочем, для капитана зачастую одно и то же. Марина тоже рассказала парочку баек о Неде и о Серебряной Ноге, даже честно ответила на вопрос, как такому юному джентльмену удалось стать капитаном, причем видно же – команда за него пойдет в огонь и воду, что обычно не свойственно пиратам.
– Удача, Торвальд. И еще кое-что. Вон видишь ту одинокую скалу в трех кабельтовых? Зайдем за нее, и я тебе покажу это кое-что. А пока, я же вижу, ты хочешь спросить о том, что тебе интересно больше всего. Ну?
Норвежец рассмеялся:
– Спрашиваю, друг Морган. Расскажи мне о Кассандре. Эта женщина… о!.. – Он мечтательно зажмурился. – Эта женщина достойна быть женой конунга!
Марина кивнула совершенно серьезно:
– Она достойна, но не всякий конунг достоин ее. Ты же знаешь, что значит быть седьмой дочерью? Так вот Кассандра именно такая и есть. – Марина подмигнула Торвальду. – Мы встретились между Кардиффом и Портсмутом…
* * *Выборы капитана после гибели Фитиля прошли быстро и буднично. Нед оглядел собравшуюся на палубе команду, спросил, есть ли здесь те, кто не хочет ходить с капитаном Генри Морганом, с минуту послушал молчание и вручил ей бортовой журнал.
Первой записью, сделанной рукой нового капитана, было: «Взяли курс на Кардифф».
Марине хотелось бы сказать «домой», но дома у нее не было. Так что она написала «Кардифф» и попробовала представить, как в саду замка Торвайн цветут яблони и сливы. В саду ее замка. По праву божескому и человеческому – она должна быть хозяйкой Торвайна, а не та жаба, что отослала ее в монастырь.
Нед ничуть не удивился, когда Марина скомандовала менять курс. А чтобы «Роза Кардиффа» шла быстрее, велела выкинуть за борт весь груз подгнившего сукна и прошлогодней солонины, который Фитиль подрядился за гроши доставить в Ливерпуль. Плевать на гроши и на возмущение жлоба-купца, у нее есть важное дело, а денег можно заработать другим способом и поближе к Кардиффу. К примеру, ограбить парочку торговых судов узурпатора Валентина, должен же у него быть стимул выйти в море и поймать наглых пиратов.
Кроме денег ей нужны были сведения. Правда, слухи и домыслы – годилось все, лишь бы касалось герцогства Торвайн.
На первом же каботажном судне, взятом на абордаж близ берегов Уэльса, она узнала, что сэр Валентин жив, здоров и ненавидим валлийцами. Первое Марину обрадовало чуть ли не больше, чем второе. Убить жабу она хотела собственными руками, и чтобы жаба понимала, кто и за что ее убивает.
В тавернах тоже говорили о сэре Валентине. В дешевых портовых, в дорогих купеческих, шепотом и с оглядкой: он приказал вырубить священные дубы, приказал осквернить старый дольмен, созвал в замок целительниц и прорицателей, схватил их и держит в темнице. Сэр Валентин не чувствует себя хозяином, он выгнал старых слуг герцога Джеффри и боится гнева фейри. Совсем тихо и только после пятого кувшина говорили, что сэр Валентин обезумел и что его покарал морской народ. Зато во весь голос поздравляли: герцогиня принесла мужу двоих детей, девочку назвали в честь матушки королевы, а мальчика – в честь принца-консорта. Сама королева согласилась стать детям крестной…
Поймав последний слух, Марина насторожила уши. Как, когда? Самый удобный путь в Англию – морем, и вряд ли жаба Валентин верит в гнев морского народа. Зря, конечно, не верит, но Марине это на руку. На суше его не достать.
Осталась самая малость: узнать, когда он выходит в море, и показать дорожку в сундук к Дэйви Джонсу.
Но тот сплетник, что любезно сообщил о будущей крестной-королеве, подробностей не знал. Не знали и содержатель таверны, и мясник с зеленщиком, и торговец пенькой… Марина готова была обойти весь Кардифф и постучаться в каждую дверь, но спрашивать открыто о таких вещах – прямой и надежный путь на плаху. Безумцы вроде жабы Валентина – очень подозрительные безумцы.
Удача улыбнулась ей в той самой дешевой забегаловке, где когда-то она познакомилась с Фитилем. Когда-то. Всего три года – или целую жизнь назад.
В той таверне обмывали удачную охоту на котиков с полдюжины моряков, причем шкуры они принесли с собой и пытались тут же сбыть их содержателю таверны. Тот пока поил моряков неразбавленным элем и сбивал цену, а моряки хвастались напропалую своей удалью в убийстве. Слушать было противно, и Марина чуть было не развернулась с порога, но что-то ее остановило. Быть может, то, что торг был за тем самым столом. А может быть, ей показался странным запах. Запах шкур. Она сама не могла понять, что ее заставило подойти, погладить верхнюю шкуру, перебрать всю стопку и задержать руку на густом коричневом мехе.
Именно этот мех и пах. Не совсем даже пах, Марина не могла бы описать это странное ощущение неправильности. Но при мысли о том, что из этой шкуры сошьют шубу или положат ее перед чьим-то камином, становилось мутно, тошно и хотелось убивать. А еще было больно, словно это в Марину вошел гарпун…
– Сколько? – прервала она очередное хвастовство.
– Двадцать золотых, – ляпнул, очевидно, старший из сидящих за столом. И так же очевидно онемел от собственной наглости.
– Десять за все и ужин за мой счет. По рукам?
Моряк радостно согласился и подвинулся на лавке, мол, подсаживайся, мой щедрый друг! Марина почти было отказалась, но тут один из моряков произнес то самое слово: герцог Торвайн. Разумеется, Марина подсела, сопровождавшие ее в походе за слухами четверо матросов тоже и включились в увлекательнейшую беседу. Из этой беседы выяснилось, что герцог Торвайн собирается идти тремя судами, одно из которых – загляденье какой корвет, подарок герцога королеве. На этот корвет три года драли двойной налог с крестьян и торговцев, так что прошлой зимой чуть не половина селян подалась в море… Подробности жалоб и ужасов Марина пропустила мимо ушей – вот когда она вернет свое герцогство, тогда и разберется. А сейчас напряженно размышляла: что же делать с этим проклятым корветом? Команда уже набрана, и, судя по вот этим головорезам, что сейчас пьют оплаченный ею эль, Валентин не поскупился ни на пушки, ни на мушкеты.
Всю дорогу до порта она хмуро размышляла. Почему-то, когда брала курс на Кардифф, не подумала об осторожности и подозрительности жабы. Зря. Жабы никогда не отличаются ни благородством, ни отвагой. И хоть «Роза Кардиффа» – отличный бриг и абордажная команда просто загляденье, какие головорезы, связываться сразу с тремя военными судами будет чистой воды самоубийством.
Но…
Поговаривают, что морской народ зол на Валентина. Почему бы не подтвердить слухи? Однажды морской народ разозлился на Фитиля, и теперь Фитиль пьет эль на дне, с Дэйви Джонсом.
Должно получиться и на этот раз. Должно же? Ведь не на пустом месте Нед рассказывает свои байки о Марине, дочери морского фейри…
Нед ждал ее на корабле. Расхаживал вдоль борта, вглядывался в толпу на пристани и то дергал себя за рыжую с проседью бороду, то растрепывал и без того косматую гриву. Беспокоился. Увидев ее и нагруженных тюками шкур матросов, просиял и тут же удивленно поднял бровь: вроде ж капитан не собирался ничего закупать, тем более тюками-то…
Взбежав по сходням, Марина велела матросам сложить тюки на палубе и кивнула Неду:
– Ко мне в каюту.
Пока Марина снимала пропыленный и пропахший дешевым элем и скверной стряпней камзол, умывалась и жадно пила свежую воду, Нед коротко отчитался: вино и миткаль проданы, куры и капуста закуплены, трое моряков желают поступить на корабль и ждут одобрения капитана.
– Хорошо, гляну. Но сначала ты мне кое-что расскажешь, Нед. – Марина махнула на кресло, мол, садись. – Не байки для матросов, а правду.
– Все, что ты хочешь услышать, мой капитан, – усмехнулся в бороду Нед, устраивая зад на любимой, расшитой золотом сидельной подушке Фитиля.
Марина села на кровать, протянула ему сначала одну ногу в сапоге, чтоб помог стянуть, затем вторую. Потрясла босыми пятками, облегченно выдохнула и забралась на кровать с ногами.
– Все, что ты знаешь о моем отце и фейри, Нед.
Нед пожал плечами:
– Ты и так знаешь почти все.
– Не все, Нед. Я не знаю, что – правда. Так что давай с самого начала, время у нас есть.
– Ладно. Ты помнишь, сэр Джеффри говорил, что снял меня с виселицы, потому что пожалел палача. Это правда. Отчасти. В первый раз палач поскользнулся, пытаясь надеть мне на шею петлю. Во второй – не сработал механизм и люк подо мной не открылся. А когда меня пытались повесить в третий раз, кто-то сорвал с моей головы мешок и спросил, готов ли я отложить визит в ад и послужить судьбе здесь.
И куда только девалась обычная многословность Неда? Марине даже показалось, что он рассказывает неохотно, словно чего-то стесняясь или опасаясь. А может быть, ему просто неприятно вспоминать, как едва не погиб.
– И ты согласился… – продолжила она тихо.
– Разумеется, согласился, – хмыкнул Нед, внезапно оживая. – Только не собирался я никому служить. Думал, сейчас этот глупый сэр потребует клятву, я ее дам, а потом сбегу, только он меня и видел. Заодно и монетами разживусь. Но вышло иначе…
Глава 23, повествующая об оборванной веревке, песнях котиков и единственной любви старого пирата
Сэр, которого Нед увидел перед собой, выглядел настоящим валлийцем: высокий, темноволосый, с ястребиным носом и светло-серыми глазами. Он не стал требовать клятвы, он просто снял с шеи Неда веревку, разрезал путы на его руках и предложил идти за ним. К оседланным лошадям, причем их было всего лишь две – самого сэра и запасная. А к седлу запасной приторочен мешок.
Из этого мешка сэр вынул сапоги, штаны, рубаху и кожаный дублет, кинул Неду: одевайся, моряк. На удивление, все подошло, хоть росту Нед был с полмачты, его на «Морже» так и звали – Полумачта. Ну, пока не потерял глаз и не стал Циклопом.
А сэр молча влез на свою лошадь и ждал, когда Нед последует его примеру. Потом они так же молча добрались до хорошей таверны в центре Кардиффа, там сэр заказал обед, накормил Неда… Нед все ждал, когда же сэр начнет петь о благородстве, долге, чести и втором шансе, а то и христианском смирении и вере. Не дождался. Сэр сидел напротив него изумительно спокойный и равнодушный, даже не делая попыток заговорить. Словно каждый день снимал пиратов с виселицы. Под конец обеда не выдержал Нед, любопытство сгрызло его до самых пяток:
– И за каким дьяволом я вам понадобился?
Сэр глянул на него, едва заметно улыбнувшись:
– Не мне, моряк. Моим детям. Хочу подарить им настоящего пирата. Впрочем, если ты не любишь детей, можешь взять это, – он пустил по столу небольшой потертый кошель, – свою лошадь и катиться на все четыре стороны.
Нед опешил. Что значит катиться? И какие такие дети? Он что, сумасшедший, этот сэр?
А в кошельке было золото. Настоящее, без дураков. Два десятка монет. Вполне хватит, чтобы добраться до Кале, забрать сундучок и купить таверну…
Нед почти было решился сунуть кошель за пояс и смыться, но проклятое любопытство не пустило. А сэр тихо рассмеялся:
– Не стесняйся, спрашивай, пират. Судьба не любит необдуманных решений.
– Так получается, сэр, ваше решение было обдуманным?.. – Нед опустил взгляд на сапоги, отлично севшие по ноге. Сапоги великанского размера, уж он-то знал, как трудно найти такие, только шить на заказ. Такие сапоги случайно с собой не возят. – Вы знали. Про масло, про люк. Откуда?
– Друг сказал. Он всегда знает такие вещи, моряк. Иногда вы зовете его Дэйви, моего друга. А он сам предпочитает обходиться без имени. Ну, что еще тебя интересует, спрашивай.
Нед набычился. Этот сэр его дурит, нагло и беспардонно! Друг Дэйви! Скажет тоже, сухопутная крыса! За милю видать, что сухопутная! Но… было страшно любопытно. Да, Нед знал, что любопытство делает с кошками. Но удержаться не мог:
– Вы сказали про детей, сэр.
– Сказал, – кивнул сэр все с той же странной улыбкой. – Их двое, мальчик и девочка. Двойняшки, они родятся через неделю, на Самайн. Им нужен кто-то, кто будет их оберегать и учить. И любить. Мой друг сказал, что тебе нужен кто-то, кого можно любить.
Нед потряс головой и заглянул в пустую кружку из-под эля. Хорошего эля. Но кружка-то была всего одна, и сэр пил одну, значит, не был пьян в стеньгу… А если сэр не пьян, с чего он несет бред? Ему, абордажнику Флинта, отрезавшему на своем веку столько голов, что пальцев не хватит сосчитать, нужно кого-то любить?! Каких-то там деток сумасшедшего папаши? Да пошел он!
Сэр смотрел на него с тем же спокойным интересом, как на редкую летучую рыбу. Скотина благородная. И молчал.
Нед тоже помолчал немножко, еще раз ощупал кошель, сунул его за пояс и встал.
– Благодарствую за обед, сэр. – Насмешливо поклонился. – Человек я простой, изячным манерам не наученный, так и не место мне около дворянских деток. А другу Дэйви от меня поклон передавайте, значит.
– Передам, – кивнул сэр Джеффри.
Выходя из таверны, Нед все ждал, когда ж на него набросятся вышибалы, а то и городская стража. Странное дело, вышибалы на выходе даже не покосились в его сторону. И когда он потребовал у мальчишки в конюшне свою лошадь, мальчишка ее привел. Лошадь. Ту самую, с полупустым мешком у седла.
Ну и хорошо, ну и отличненько! Сэр Простофиля сделал божеское дело, на том свете зачтется! А Нед сейчас рванет в порт, наймется к какому-нибудь пройдохе до Франции, и только его тут и видели!
Странное дело, сэр Простофиля не появился, и когда Нед взбирался на лошадь, и когда отъезжал от таверны. Даже в спину никто не окликнул.
И в порту стражники не обратили на него внимания.
И на кривобокую посудину до Кале его взяли без лишних вопросов, даже лошадь согласились довезти за один золотой. Хорошая лошадь-то, ее продавать надо с толком, с расстановкой, а до отхода всего час…
Когда Нед вел свою скотину к сходням, из грязной воды вокруг посудины показались усатые толстые морды. Заплескали ластами, закричали – тонко, как дети. Лошадь оступилась, замотала головой и уперлась.
– К удаче, – расплылся в улыбке капитан посудины. – Слышь, одноглазый?
Нед отпихнул лошадь от берега и хмуро кивнул: ага, к удаче. Кто ж не знает, что песня котиков означает благоволение морских духов. Милость друга Дэйви.
Или немилость?
Словно в ответ его мыслям с полдюжины котиков стали выпрыгивать из воды, с громким плюхом падая обратно и снова вылетая вверх. Докеры, матросы и весь портовый люд побросали дела и уставились на чудеса: видано ли дело, чтоб морские твари сами приходили так близко к людям? Они ж порта избегают, как чумы.
А Неду, как назло, вспомнилось прикосновение петли к шее и плюх, с которым палач шлепнулся на эшафоте, так эту петлю и не надев. И слитный выдох толпы, когда рядом с ним заскрипел открывающийся под ногами соседа люк, громко хрустнула шея… Из пяти приговоренных четверо умерли на виселице, как постановил суд Ее Величества. А он, Нед, так и остался стоять на закрытом люке.
Милость друга Дэйви?
Может быть, друг Дэйви в самом деле прав, а? «Господи, ответь мне, если Ты есть!»
Вместо Господа ответила лошадь. Всхрапнула и потянула его прочь, от этого страшного моря и этих страшных зверей с ластами.
Подъезжая к таверне, Нед уговаривал себя, что, если сэра Простофили там нет, он вернется в порт и пойдет в Кале, купит там таверну и станет мирным, законопослушным человеком. Даже налоги платить станет. Иногда. Вот прямо сейчас и вернется, потому что не станет же сэр Простофиля его дожидаться целый час.