А королева жестом велела пропустить дарителя к ней и вынула из шкатулки запечатанное письмо. Глянула на печать. Потом на Марину – с тем напряженно-замкнутым выражением, когда совершенно невозможно понять, что она чувствует и как поступит, и тут же скосила взгляд на герцога Альба и – обратно на письмо. То есть на печать… чью? Тоньо забыл про этикет, так важно показалось увидеть эту проклятую печать!
Он увидел, мельком, но этого хватило.
Печать аделантадо Кортеса.
Пресвятая Дева.
Теперь Ее Величеству даже не обязательно спрашивать имени – она знает, что перед ней пират. Тот самый разбойник. Почти морской кракен. Но ведь она же сдержит обещание?..
Глава 30, в которой святая Исабель являет чудо милосердия
Пока ждали королеву, время тянулось медленно, как густая патока. Зато когда послышались звуки рожков и топот копыт, а в дальнем конце улицы зашумела толпа и валом прокатилось: «идут!» – время понеслось вскачь. Вместе с сердцем Марины.
Поначалу показались ряженые и музыканты: от пестроты и позолоты рябило в глазах, от пронзительных воплей рожков и каких-то свиристелок заложило уши не хуже, чем от грохота шторма.
Все, кто сидел или лежал на крышах, тут же вскочили, чтобы скорее рассмотреть королеву, кардинала, сеньора Малаги герцога Альба и весь прочий цвет испанской знати. Цвет и блеск: даже лошади были укрыты расшитыми золотом попонами, не говоря уж о нарядах людей. Все это сверкало и переливалось на жарком утреннем солнце, словно один большой сундук сокровищ.
Марине даже захотелось зажмуриться, но она не могла – по крайней мере, пока не увидит королеву… нет, ни к чему врать себе. Она высматривала вовсе не королеву, а Тоньо. «Он непременно должен быть здесь, рядом – может быть, второй, третий, четвертый ряд от королевы… ну где же ты?..»
Взгляд скользил по лицам, спотыкался на сверкании драгоценностей, снова скользил по лицам…
И остановился на одном – Тоньо? Нет, конечно, не он. По правую руку от королевы и старше, намного старше, но все же… совершенно те же черты, и улыбка – теплая, самую чуточку снисходительная…
И он единственный не забывал осматриваться по сторонам. И на крыши поглядывал тоже.
Впрочем, нет, не единственный.
Этот взгляд Марина почувствовала всей кожей – тревожный, горячий, вопросительный. Почти услышала: «Марина, где ты?!»
И спрыгнула с крыши прямо на дорогу. Только и успела что жестом приказать Торвальду оставаться на месте.
Шествие запнулось, даже дудки икнули от неожиданности и зафальшивили пуще прежнего.
К чести альгвасилов нужно сказать, что они даже не сделали попытки насадить внезапную опасность на пики, хотя в их позах явственно читалось такое желание. Настолько явственно, что Марина почти почувствовала острый металл собственными ребрами. Слава святой Исабель, покровительнице мира, торговли и удачи! Слава чистой детской вере испанцев в свою святую!
– Дар в знак любви и почтения для Ее Величества от людей моря! – Марина протянула самому грозному среди стражников шкатулку с ожерельем, глядя ему в глаза прямо и открыто, всем своим видом обещая: никакой опасности, одни лишь верноподданнические чувства. «Верь мне, альгвасил, верь мне и Исабель де ла Буэна Фортуна».
Альгвасил поверил, жестом велел ряженым и королевской охране стоять на месте и передал слова Марины дальше, зычным командным голосом, плохо гнущимся от избытка почтения к королевской особе. Шкатулку он лично понес сквозь расступившиеся перед ним ряды альгвасилов к королеве… или к одному из спутников? По левую руку от Ее Величества ехал Великий Инквизитор, тоже Альба – только чуть меньше седины и гордыни, чем у герцога, и на голове алая кардинальская шапочка. Целых трое Альба вокруг королевы, какая прелесть!
Шкатулку взял герцог. Открыл, едва заметно усмехнулся, кинул изучающий взгляд на Марину и отдал подарок королеве.
Только теперь Марине удалось ее рассмотреть. Пожалуй, если бы не корона и не место в процессии, то Марина в жизни не узнала бы Ее Величество – так она была не похожа на испанку. И светлой кожей, и золотистыми волосами, и прозрачной голубизной глаз Изабелла напоминала англичанку, а то и вовсе северянку с родины Торвальда, только что ростом не вышла.
И ни грана надменности в ней не оказалось, в этой маленькой женщине. А было почти материнское тепло, и жизнелюбие, и аж брызжущая во все стороны радость – празднику, любящим подданным, принесенному незнакомым юнцом подарку, а то и самому юнцу.
Но хоть сейчас ее жизнь зависела от королевы, взгляд все равно искал Тоньо. И нашел. Ровно за спиной королевы – и Тоньо, не отрываясь, смотрел на нее, и в его глазах было все то, что ей так хотелось увидеть…
А королева уже распечатала письмо за подписью Кортеса, как-то странно улыбнулась, кинула косой взгляд на герцога Альба – и поманила Марину:
– Подойдите, благородный юноша.
Было в ее голосе нечто обещающее и опасное разом, и альгвасилы за спиной Марины сомкнули ряды, так что не выскользнуть, не удрать. Только вперед. Под заинтересованно-оценивающий взгляд небесных глаз в едва заметной сеточке морщинок.
Несмотря на милостивую улыбку, Марина точно знала: сейчас она в куда большей опасности, чем когда дралась с Фитилем. Море далеко, альгвасилы близко, и что на самом деле задумало семейство Альба – одному Богу известно.
А королева снова обернулась к своему Альба и так тихо, что слова можно было разобрать лишь по движению губ, спросила:
– Ты знаешь его, Теодоро?
– Сдается мне, это и есть благородный знакомец моего сына, сэр Морган, – так же тихо ответил герцог Альба.
Имя прозвучало, а вместе с ним вспомнились четыре смертных приговора и, похоже, пятый за грехи Торвальда Харальдсона. Что там положено за разграбление посланного Кортесом самой королеве судна? Самое меньшее – четвертование.
Это четвертование очень явственно виделось Марине в глазах королевы, когда она милостиво протянула руку для поцелуя. Четвертование и вопрос: «Ты пришел, знаменитый пират, чтобы просить о милости или чтобы показать разбойничью удаль и посмеяться над королевой?»
«О милости, Ваше Величество, верьте мне!»
Марина приблизилась и коснулась королевских пальцев губами, всем своим видом показывая, что восхищается, трепещет и благоговеет, и стараясь не озираться в поисках лазейки прочь.
Ей было страшно. И на этот раз – не ей одной. Сэр Генри Морган тоже искал лазейку и требовал бежать, бежать как можно скорее!
Взгляд все же скользнул за королевскую спину, к Тоньо.
Надежда, обещание любви и защиты, порыв и мольба: «Доверься мне!» – было в его сияющих глазах, во всей его устремленной к ней позе. Но сэр Генри Морган не верил дону Альваресу ни на грош. Он никогда и никому не верил и никогда не ошибался.
– Удивительный подарок, сэр Морган.
На сей раз знаменитое имя в устах королевы прозвучало громко, на все шествие – и его тут же подхватила толпа, прокатила штормовой волной от первого ряда к последнему и дальше, по улицам и переулкам, до самого собора… имя пирата отозвалось ненавистью, восторгом и ожиданием: что же дальше? Не может же гроза морей просто так прийти и просто так уйти, сейчас точно случится что-то такое, о чем все эти люди потом будут рассказывать своим детям и внукам!
Марина лишь поклонилась в ответ.
– Вы нашли и покарали того, кто посмел покуситься на достояние Испании, вернули нам дар нашего верного Кортеса. Воистину чудеса творит святая Исабель! – Королева осенила себя крестным знамением, а следом за ней ее спутники, стража и даже ряженые черти. Марина, разумеется, тоже. А королева продолжила: – Мы желаем услышать от вас эту историю. Сегодня за ужином. А это вам в знак нашей благодарности.
Ее Величество сняла с пальца перстень и с очаровательной улыбкой протянула Марине. Была бы Марина мужчиной, не сумела бы устоять против всех тех обещаний, что таила эта улыбка. И даже прожженный ублюдок Генри Морган поверил искренности ее голоса. Поверил и готов был согласиться и на помилование, и на службу, тем более что по знаку королевы уже спешивался один из конных стражей, чтобы предложить королевскому гостю своего коня…
И тут Марина почувствовала взгляд. Острый, изучающий – женский взгляд.
Обернулась.
Встретилась взглядом со счастливым, торжествующим Тоньо. И увидела за ним, всего на ряд позади – ее. Испанку с маслинными очами, влажными губами и смоляными косами, и эта испанка смотрела на Тоньо – как любовница, как жена, и платье на ней было того же алого бархата с золотым шитьем, что плащ Тоньо, и феникс на веере распустил огненные крылья – словно это был ее феникс!..
Сердце упало, глаза словно обожгло кислотой, и этот громкий чужой праздник вмиг стал похоронным шествием.
Дон Альварес счастлив не Марине. Дон Альварес счастлив, что Испания получит лучшего капитана семи морей на службу. А Марина ему не нужна, у него есть она, эта испанка с фениксом на веере.
Проклятие!..
Марина почти что дернулась бежать прочь – пока суета и неразбериха, у нее есть шанс! Но у нее не получилось. Сэр Генри Морган не желал никуда бежать. Сэру Генри Моргану надоели смертные приговоры и испанский флот на хвосте. Сэр Генри Морган желал каперский патент, королевские милости и отблагодарить испанского дона за протекцию. Так отблагодарить, чтоб не забыл и детям рассказал. Если успеет.
Сэру Генри Моргану подвели коня, и под милостивым взглядом королевы – и оценивающе-ненавидящими взглядами придворных – он поставил ногу в стремя, запрыгнул в седло…
И его обжег другой взгляд. Ненавидящий. Только не любовницы дона Альвареса, а другой, хорошо знакомый, но его, этого взгляда, не должно было здесь быть!..
Сэр Генри Морган обернулся – и едва удержался, чтобы не схватиться за пистоль.
Из-за спины Великого Инквизитора на него в упор глядела леди Элейн. Она была здесь, за тысячу миль от Уэльса, чтобы снова отречься от своих детей. От обоих – и от дочери, ставшей пиратом, и от ушедшего в море сына.
Вот, сейчас, она уже открыла рот…
Генри Морган дал лошади шенкеля ровно в тот миг, когда леди Элейн крикнула:
– Колдовство!
Вокруг засуетились, подхватили вопль. Ряды придворных и охраны смешались – и сэр Генри Морган получил свой шанс удрать. Он рванул мимо альгвасилов, к ближайшему дому, через раздавшуюся в страхе толпу зевак, вспрыгнул на седло, схватился за плети плюща – и вмиг оказался на крыше.
Внизу бесновалась толпа, ему вслед летели проклятия, мальчишки на крышах восторженно улюлюкали.
И длинный-длинный миг сэр Генри Морган смотрел в глаза надутому испанскому индюку, дону Альваресу де Толедо-и-Бомонт, расчетливой скотине и обманщику.
А потом вскинул руку в салюте, крикнул:
– Слава святой Исабель де ла Буэна Фортуна! – и припустил по крышам прочь, даже не глядя, следует ли за ним норвежский медведь.
Глава 31, в которой Альба не отказывается от клятвы, чего бы ему это ни стоило
– …избавлю Испанию от неблагодарного чудовища, клянусь Пресвятой Девой! – выкрикнул кто-то очень знакомым голосом… или это он сам?
Тоньо плохо понимал, что творится вокруг и что творит он сам, знал лишь, что ему больно и что за эту боль он ненавидит проклятого насмешника Моргана, чудовище и дьявольское отродье.
И знал, что убьет мерзавца. Никто не смеет смеяться над королевой, Испанией и Альба. Никто! И никто не смеет вот так запросто отказываться… отказываться от его любви? Господи, он готов был сложить к ее ногам весь мир, всего себя, он ради нее ввязался в придворные интриги и выпросил у королевы этот проклятый патент, на глазах у всего двора поручился за чертова пирата, и не только он, все Альба – и отец, и Великий Инквизитор поверили ему, поставили свою репутацию на кон, а проклятый пират посмеялся и сбежал!
Гореть ему в аду!..
– Так идите и избавьте, – махнула рукой разгневанная королева; кто-то рядом с ней злорадно хмыкнул, кто-то пробормотал слова сочувствия…
Тоньо обвел всю эту блестящую, улюлюкающую толпу невидящим взглядом, поклонился королеве и развернул коня – прочь от праздника, от торжества, прочь от насмешек и жалости, прочь от безумной английской герцогини и тычущих в него пальцев: Альба – колдун, Альба творят колдовство прямо перед ликом святой Исабель, да сам Великий Инквизитор – колдун!
«Пресвятая Дева! Я хочу проснуться!»
«Проснуться, проснуться» – билось в совершенно пустой голове в такт безумной скачке. Вперед, к порту, не дать проклятому пирату сбежать, остановить его, уничтожить, втоптать в грязь, отправить в ад, пусть горит там, как горит сейчас Тоньо, – и плевать, пусть в него тычут пальцами и кричат «Колдун!» – плевать! На этом костре сгорят они оба, потому что никто, никогда!..
Кажется, люди в ужасе шарахались от его коня.
Кажется, кто-то скакал вслед за ним и что-то кричал.
Или это кричали чайки, или проклинали его испуганные простолюдины.
Это все было неважно.
Где-то впереди, высоко, в слепящем солнце – мелькал лазурный дублет, махал шляпой и смеялся проклятый Морган, унося с собой золотого феникса, сон, наваждение и смысл.
– Я убью тебя, Морган!.. – Тоньо задыхался от бешеной скачки, но лишь сильнее хлестал коня: быстрее, Морган не должен уйти!
Он опомнился, когда конь под ним заржал и встал на дыбы, едва не выбросив его из седла.
В море.
И там, в море, снова мелькал лазурный дублет канальи Моргана.
Тоньо от злости сорвал с себя шляпу и бросил оземь. Обернулся. Увидел еще дюжину всадников, остановивших коней почти у края причала.
Все они смотрели на него и ждали.
«Чего? Чего вы ждете, черт бы вас побрал? Зачем вы смотрите на меня? Сгиньте! Это – мое дело. Мой Морган. Я сам убью его! Думаете, кто-то может уйти от меня, от Альба? Ха! Сейчас!
Эта жалкая лодочка не спасет тебя, проклятый пират. И твой корабль… ты плывешь к чужому кораблю. Где твоя «Роза Кардиффа»? Утопил? Спрятал? Думал обмануть меня? Нет, не выйдет, я вижу тебя…
Эй, слышишь? Я вижу тебя, чертов Морган!»
Чертов Морган услышал. Наверное, Тоньо кричал достаточно громко, чтобы заглушить гам праздничного порта. Или не кричал – но Морган все равно обернулся. Прищурившись, оглядел Тоньо и тех, кто увязался за ним, и ухмыльнулся. Торжествующе.
Каналья!
Гулкая пустота в голове Тоньо наполнилась пением огня, треском и грохотом фейерверка, и он почти уже увидел, как загораются паруса на шхуне, как одна за другой взрываются бочки с порохом, судно раскалывается пополам и тонет прямо перед носом чертова пирата. Увидел – и физически почувствовал эту сладкую власть, слаще любви, слаще всего на свете. Власть! Могущество! Непререкаемую силу огня, что сметает все на своем пути и несет его, сильного и свободного…
– Тоньо, – неведомо как прорвался сквозь гул пламени знакомый голос. Спокойный, укоризненный. Полный печали и сожаления.
Тоньо замер. «Что тебе нужно? Ты не остановишь меня! Что тебе?..»
Но голос молчал. Всего одно слово – и тишина. Ожидание.
Почему?
Что он хотел сказать?..
Гул пламени стих, ослепительный огонь перед глазами угас, а лодка с проклятым пиратом почти добралась до корабля. Самое время сжечь, к бешеным каракатицам, пиратскую посудину и посмотреть, кто будет смеяться последним.
Но вместо того чтобы отпустить рвущуюся из самого сердца искру прямо в крюйт-камеру пиратской шхуны, Тоньо обернулся на отца Кристобаля.
Тот молчал. Сидел на своей лошади спокойно, как статуя, смотрел с укоризненным любопытством и ждал, не делая попыток ни остановить, ни помочь, ни наставить на путь истинный.
Проклятие.
Ему и не надо ничего говорить. И так понятно, что сжечь сейчас пиратскую посудину – все равно что поднести факел к собственному костру, но сначала возвести на этот костер всех Альба. Люди не прощают такой силы и такой власти. То есть прощают и даже боготворят, причисляют к лику святых, но посмертно. Как святую Исабель.
Нет уж. Месть одному проклятому пирату не стоит гибели семьи. Пусть лезет на свой корабль, поднимает паруса и трусливо бежит. Пусть надеется, что сотня миль спасет его. Пусть боится и прячется сколь угодно далеко. Он все равно никуда не денется. Огонь никогда не упускает свою добычу. И на этот раз не будет милосердной молнии с небес. Когда Морган будет умирать, он будет точно знать – от чьих рук и за что.
Тоньо не стал смотреть, как Морган поднимется на корабль. Передернув плечами, он кинул короткий взгляд на своих незваных спутников, снова развернул коня и дал ему шенкелей, направляя к Алькасабе.
Домой.
Он не бросится в погоню сейчас же, на первом попавшемся корыте. Он не будет никому ничего объяснять. Он просто снарядит подходящий корабль, выйдет в море и сожжет проклятого Моргана. Без лишних глаз и языков. Он же поклялся Пресвятой Девой избавить Испанию от неблагодарной твари, а Альба всегда исполняют свои обещания. Чего бы это ни стоило.
* * *За неделю, что Малага праздновала святую Исабель, Тоньо успел подраться на четырех дуэлях со вздумавшими насмехаться над его фиаско придворными хлыщами, девять раз отказать донне Элейн в беседе и подружиться с доном Ортегой: против всякого ожидания тот поддержал осмеянную идею о вербовке пиратов на службу Испании и даже предложил Тоньо свои услуги в деле снаряжения судна для погони за Морганом. Его помощь оказалась бесценна. Дон Ортега знал всех поставщиков, вербовщиков, купцов и корабелов, и только благодаря ему Тоньо удалось перекупить уже готовую к спуску на воду бригантину. Прекрасную, легкую и маневренную, а что на ней было всего двадцать четыре пушки – не имело никакого значения. Не пушки утопят проклятого Моргана.
Кроме того, за эту неделю Тоньо успел отказать Анхелес от постели, ибо недостойно истинно благородного дона путаться с женой друга, и найти дона Карлоса Сантану, бывшего второго канонира «Санта-Маргариты». Дон Ортега, несомненно, был незаменимым помощником на суше, но Тоньо нужен был помощник на корабле. Тот, кто понимает, с кем имеет дело, и кому можно доверить все, начиная с закупок пресной воды и заканчивая жизнью капитана.