— Я еще не дописала тре…гольник.
— Скорей, копуха! — кричит Мышка.
Мать высовывается из окна.
— …у-голь-ник, — диктует она растерявшейся Энн.
— Ой, спасибо, миссис Моррис! — говорит Энн.
— Вот это правильное слово, — смеется миссис Моррис и возвращается к своим заботам: надо включить электромагнитную щетку, чтоб вытянуло пыль в прихожей.
А в знойном воздухе колышутся детские голоса.
— Перекладина, — говорит Энн.
Затишье.
— Четыре, девять, семь. А, потом бэ, потом фэ, — деловито диктует издали Мышка. — Потом вилка, и веревочка, и, шеста… шесту… шестиугольник!
За обедом Мышка залпом осушила стакан молока и метнулась к двери. Миссис Моррис хлопнула ладонью по столу.
— Сядь сию минуту, — велела она дочери. — Сейчас будет суп.
Она нажала красную кнопку автомата, и через десять секунд в резиновом приемнике мягко стукнуло. Миссис Моррис открыла дверцу, вынула запечатанную банку с двумя алюминиевыми ручками, мигом вскрыла ее и налила горячий суп в чашку.
Мышка ерзала на стуле.
— Скорей, мам! Тут вопрос жизни и смерти, а ты…
— В твои годы я была такая же. Всегда вопрос жизни и смерти. Я знаю.
Мышка торопливо глотала суп.
— Ешь помедленнее, — сказала мать.
— Не могу, меня Бур ждет.
— Кто это Бур? Странное имя.
— Ты его не знаешь, — сказала Мышка.
— Разве в нашем квартале поселился новый мальчик?
— Еще какой новый, — сказала Мышка, принимаясь за вторую порцию.
— Который же это — Бур? Покажи его мне.
— Он там, — уклончиво ответила Мышка. — Ты будешь смеяться. Все только дразнятся да смеются. Фу, пропасть!
— Что же, этот Бур такой застенчивый?
— Да. Нет. Как сказать. Ох, мам, я побегу, а то у нас никакого вторжения не получится.
— А кто куда вторгается?
— Марсиане на Землю. Нет, они не совсем марсиане. Они… ну не знаю. Вон оттуда, — она ткнула ложкой куда-то вверх.
— И отсюда. — Миссис Моррис легонько тронула разгоряченный дочкин лоб.
Мышка возмутилась:
— Смеешься! Ты рада убить и Бура, и всех!
— Нет-нет, я никого не хотела обидеть. Так этот Бур — марсианин?
— Нет. Он… ну не знаю. С Юпитера, что ли, или с Сатурна, или с Венеры. В общем, ему трудно пришлось.
— Могу себе представить! — Мать прикрыла рот ладонью, пряча улыбку.
— Они никак не могли придумать, как бы им напасть на Землю.
— Мы неприступны, — с напускной серьезностью подтвердила мать.
— Вот и Бур так говорит. Это самое слово, мам: не…при…
— О-о, какой умный мальчик. Какие взрослые слова знает.
— Ну и вот, мам, они все не могли придумать, как на нас напасть. Бур говорит… он говорит, чтобы хорошо воевать, надо найти новый способ застать людей врасплох. Тогда непременно победишь. И еще он говорит, надо найти помощников в лагере врага.
— Пятую колонну, — сказала мать.
— Ага. Так Бур говорит. А они все не могли придумать, как застать Землю врасплох и как найти помощников.
— Неудивительно. Мы ведь очень сильны, — засмеялась мать, убирая со стола.
Мышка сидела и так смотрела на стол, будто видела на нем все, о чем рассказывала.
— А потом в один прекрасный день, — продолжала она театральным шепотом, — они подумали о детях!
— Вот как! — восхитилась миссис Моррис.
— Да, и они подумали: взрослые вечно заняты, они не заглядывают под розовые кусты и не шарят в траве.
— Разве что когда собирают грибы или улиток.
— И потом, он говорил что-то такое про мери-мери.
— Мери-мери?
— Ме-ре-ния.
— Измерения?
— Ага! Их четыре штуки! И еще про детей до девяти лет и про воображение. Он очень занятно разговаривает.
Миссис Моррис устала от дочкиной болтовни.
— Да, наверно, это занятно. Но твой Бур тебя заждался. Уже поздно, а надо еще умыться перед сном. Так что, если хочешь поспеть с вашим вторжением, беги скорей.
— Ну-у, еще мыться! — проворчала Мышка.
— Обязательно! И почему это дети боятся воды? Во все времена все дети не любили мыть уши.
— Бур говорит, мне больше не надо будет мыться, — сказала Мышка.
— Ах, вот как?
— Он всем ребятам так сказал. Никакого мытья. И не надо рано ложиться спать, и в субботу можно по телевизору смотреть целых две программы!
— Ну, пускай мистер Бур не болтает лишнего. Вот я пойду поговорю с его матерью и…
Мышка пошла к двери.
— И еще есть такие мальчишки, Пит Бритз и Дейл Джеррик, мы с ними ругаемся. Они уже большие. И они дразнятся. Они еще хуже родителей. Даже не верят в Бура. Воображалы такие, задаются, что уже большие. Могли бы быть поумнее. Сами недавно были маленькие. Я их ненавижу хуже всех. Мы их первым делом убьем.
— А нас с папой после?
— Бур говорит: вы опасные. Знаешь почему? Потому что вы не верите в марсиан! А они позволят нам править всем миром. Ну не нам одним, ребятам из соседнего квартала — тоже. Я, наверно, буду королевой.
Она отворила дверь.
— Мам!
— Да?
— Что такое лог-ги-ка?
— Логика? Понимаешь, детка, это когда человек умеет разобраться, что верно, а что неверно.
— Бур и про это сказал. А что такое впе-ча-тли-тель-ный? — Мышке понадобилась целая минута, чтобы выговорить такое длиннющее слово.
— А это… — мать опустила глаза и тихонько засмеялась. — Это значит ребенок.
— Спасибо за обед! — Мышка выбежала вон, потом на миг снова заглянула в кухню. — Мам, я уж постараюсь, чтоб тебе было не очень больно, правда-правда!
— И на том спасибо, — сказала мать. Хлопнула дверь.
В четыре часа загудел вызов видеофона. Миссис Моррис нажала кнопку, экран осветился.
— Здравствуй, Элен! — сказала она.
— Здравствуй, Мэри. Как дела в Нью-Йорке?
— Отлично. А в Скрэнтоне? У тебя усталое лицо.
— У тебя тоже. Сама знаешь, дети. Путаются под ногами.
Миссис Морис вздохнула.
— Вот и Мышка тоже. У них тут сверхвторжение.
Элен рассмеялась:
— У вас тоже малыши в это играют?
— Ох, да. А завтра все помешаются на головоломках и на моторизованных «классах». Неужели мы тоже году в сорок восьмом были такие несносные?
— Еще хуже. Играли в японцев и нацистов. Не знаю, как мои родители меня терпели. Ужасным была сорванцом.
— Родители привыкают все пропускать мимо ушей.
Короткое молчание.
— Что случилось, Мэри?
Миссис Моррис прикрыла глаза, медленно, задумчиво провела языком по губам. Вопрос Элен заставил ее вздрогнуть.
— А? Нет, ничего. Просто я как раз об этом и думала. Насчет того, как пропускаешь мимо ушей. Неважно. О чем, бишь, мы говорили?
— Мой Тим прямо влюбился в какого-то мальчишку… его, кажется, зовут Бур.
— Наверно, у них такой новый пароль. Моя Мышка тоже увлеклась этим Буром.
— Вот не думала, что это и до Нью-Йорка докатилось. Видно, друг от дружки слышат и повторяют. Какая-то эпидемия. Я тут разговаривала с Джозефиной, она говорит, ее детишки тоже помешались на новой игре, а она ведь в Бостоне. Всю страну охватило.
В кухню вбежала Мышка выпить воды. Миссис Моррис обернулась:
— Ну, как дела?
— Почти все готово, — ответила Мышка.
— Прекрасно! А это что такое?
— Бумеранг. Смотри!
Это было что-то вроде шарика на пружинке. Мышка бросила шарик, пружинка растянулась до отказа… и шарик исчез.
— Видала? — сказала Мышка. — Хоп! — Она согнула палец крючком, шарик вновь очутился у нее в руке, и она защелкнула пружинку.
— Ну-ка, еще раз, — попросила мать.
— Не могу. В пять часов вторжение. Пока! — И Мышка вышла, пощелкивая игрушкой.
С экрана видеофона засмеялась Элен.
— Мой Тим сегодня утром тоже притащил такую штучку, я хотела посмотреть, как она действует, а Тим ни за что не хотел показать, тогда я попробовала сама, но ничего не получилось.
— Ты не впе-ча-тли-тель-ная, — сказала Мэри Моррис.
— Что?
— Так, ничего. Я подумала о другом. Тебе что-то было нужно, Элен?
— Да, я хотела спросить, как ты делаешь то печенье, черное с белым…
Лениво текло время. Близился вечер. Солнце опускалось в безоблачном небе. По зеленым лужайкам потянулись длинные тени. А ребячьи крики и смех все не утихали. Одна девочка вдруг с плачем побежала прочь. Миссис Моррис вышла на крыльцо.
— Кто это плакал, Мышка? Не Пегги-Энн?
Мышка что-то делала во дворе, подле розового куста.
— Угу, — ответила она, не разгибаясь. — Пегги-Энн трусиха. Мы с ней больше не водимся. Она уж очень большая. Наверно, она вдруг выросла.
— И поэтому заплакала? Чепуха. Отвечай мне как полагается, не то сейчас же пойдешь домой!
Мышка круто обернулась, испуганная и злая.
— Да не могу я сейчас! Скоро уже время. Ты прости, я больше не буду.
— Ты что же, ударила Пегги-Энн?
— Нет, честное слово! Вот спроси ее! Это из-за того, что… ну просто она трусиха, задрожала — хвост поджала.
Кольцо ребятни теснее сдвинулось вокруг Мышки; озабоченно хмурясь, она что-то делала с разнокалиберными ложками и четырехугольным сооружением из труб и молотков.
Кольцо ребятни теснее сдвинулось вокруг Мышки; озабоченно хмурясь, она что-то делала с разнокалиберными ложками и четырехугольным сооружением из труб и молотков.
— Вот сюда и еще сюда, — бормотала она.
— У тебя что-то не ладится? — спросила миссис Моррис.
— Бур застрял. На полдороге. Нам бы только его вытащить, тогда будет легче. За ним и другие пролезут.
— Может, я вам помогу?
— Нет, спасибо. Я сама.
— Ну хорошо. Через полчаса мыться, я тебя позову. Устала я на вас смотреть.
Миссис Моррис ушла в дом, села в кресло и отпила глоток пива из неполного стакана. Электрическое кресло начало массировать ей спину. Дети, дети… У них и любовь, и ненависть — все перемешано. Сейчас ребенок тебя любит, а через минуту ненавидит. Странный народ дети. Забывают ли они, прощают ли в конце концов шлепки, и подзатыльники, и резкие слова, когда им велишь — делай то, не делай этого? Как знать… А если ничего нельзя ни забыть, ни простить тем, у кого над тобой власть — большим, непонятливым и непреклонным?
Время шло. За окнами воцарилаеь странная, напряженная тишина, словно вся улица чего-то ждала.
Пять часов. Где-то в доме тихонько, мелодично запели часы: «Ровно пять, ровно пять, надо время не терять!» — и умолкли.
Урочный час. Час вторжения.
Миссис Моррис засмеялась про себя.
На дорожке зашуршали шины. Приехал муж. Мэри улыбнулась. Мистер Моррис вышел из машины, захлопнул дверцу и окликнул Мышку, все еще поглощенную своей работой. Мышка и ухом не повела. Он засмеялся, постоял минуту, глядя на детей. Потом поднялся на крыльцо.
— Добрый вечер, родная.
— Добрый вечер, Генри.
Она выпрямилась в кресле и прислушалась. Дети молчат, все тихо. Слишком тихо.
Муж выколотил трубку и набил заново.
Ж — ж-жж.
— Что это? — спросил Генри.
— Не знаю.
Она вскочила, поглядела расширенными глазами. Хотела что-то сказать — и не сказала. Смешно. Нервы расходились.
— Дети ничего плохого не натворят? — промолвила она. — Там нет опасных игрушек?
— Да нет, у них только трубы и молотки. А что?
— Никаких электрических приборов?
— Ничего такого, — сказал Генри. — Я смотрел.
Мэри прошла в кухню. Жужжанье продолжалось.
— Все-таки ты им лучше скажи, чтоб кончали. Уже шестой час. Скажи им… — Она прищурилась. — Скажи, пускай отложат вторжение на завтра.
Она засмеялась не очень естественным смехом.
Жужжанье стало громче.
— Что они там затеяли? Пойду, в самом деле, погляжу.
Взрыв!
Глухо ухнуло, дом шатнуло. И в других дворах, на других улицах громыхнули взрывы.
У Мэри Моррис вырвался отчаянный вопль.
— Наверху! — бессмысленно закричала она, не думая, не рассуждая.
Быть может, она что-то заметила краем глаза; быть может, ощутила незнакомый запах или уловила незнакомый звук. Некогда спорить с Генри, убеждать его. Пускай думает, что она сошла с ума. Да, пускай! С воплем она кинулась вверх по лестнице. Не понимая, о чем она, муж бросился следом.
— На чердаке! — кричала она. — Там, там!
Жалкий предлог, но как еще заставишь его скорей подняться на чердак. Скорей, успеть… о боже!
Во дворе — новый взрыв. И восторженный визг, как будто для ребят устроили невиданный фейерверк.
— Это не на чердаке! — крикнул Генри. — Это во дворе!
— Нет, нет! — задыхаясь, еле живая, она пыталась открыть дверь. — Сейчас увидишь! Скорей! Сейчас увидишь!
Наконец они ввалились на чердак. Мэри захлопнула дверь, повернула ключ в замке, вытащила его и закинула в дальний угол, в кучу всякого хлама. И как в бреду, захлебываясь, стала выкладывать все подряд. Неудержимо. Наружу рвались неосознанные подозрения и страхи, что весь день тайно копились в душе и перебродили в ней, как вино. Все мелкие разоблачения, открытия и догадки, которые тревожили ее с самого утра и которые она так здраво, трезво и рассудительно критиковала и отвергала. Теперь все это взорвалось и потрясло ее.
— Ну вот, ну вот, — всхлипывая, она прислонилась к двери. — Тут мы в безопасности до вечера. Может, потом потихоньку выберемся. Может, нам удается бежать!
Теперь взорвался Генри, но по другой причине:
— Ты что, рехнулась? Какого черта ты закинула ключ? Знаешь, милая моя!…
— Да, да, пускай рехнулась, если тебе легче так думать, только оставайся здесь!
— Хотел бы я знать, как теперь отсюда выбраться!
— Тише. Они услышат. О господи, они нас найдут…
Где-то близко голос Мышки. Генри умолк на полуслове. Все вдруг зажужжало, зашипело, поднялся визг, смех. Внизу упорно, настойчиво гудел сигнал видеофона — громкий, тревожный. «Может, это Элен меня вызывает, — подумала Мэри. — Может, она хочет мне сказать… то самое, чего я жду?»
В доме раздались шаги. Гулкие, тяжелые.
— Кто там топает? — гневно говорит Генри. — Кто смел вломиться в мой дом?
Тяжелые шаги. Двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят пар ног. Пятьдесят непрошеных гостей в доме. Что-то гудит. Хихикают дети.
— Сюда! — кричит внизу Мышка.
— Кто там? — в ярости гремит Генри. — Кто там ходит?
— Тс-с. Ох, нет, нет, нет, — умоляет жена, цепляясь за него. — Молчи, молчи. Может быть, они еще уйдут.
— Мам! — зовет Мышка. — Пап!
Молчание.
— Вы где?
Тяжелые шаги, тяжелые, тяжелые, страшно тяжелые. Вверх по лестнице. Это Мышка их ведет.
— Мам? — Неуверенное молчание. — Пап? — Ожидание, тишина.
Гуденье. Шаги по лестнице, ведущей на чердак. Впереди всех — легкие, Мышкины.
На чердаке отец и мать молча прижались друг к другу, их бьет дрожь. Электрическое гуденье, странный холодный свет, вдруг просквозивший в щели под дверью, незнакомый острый запах, какой-то чужой, нетерпеливый голос Мышки — все это, непонятно почему, проняло наконец и Генри Морриса. Он стоит рядом с женой в тишине, во мраке, его трясет.
— Мам! Пап!
Шаги. Новое негромкое гуденье. Замок плавится. Дверь настежь. Мышка заглядывает внутрь чердака, за нею маячат огромные синие тени.
— Чур-чура, я нашла! — говорит Мышка.
Ракета
The Rocket, 1950 год
Переводчик: Н. Галь
Ночь за ночью Фиорелло Бодони просыпался и слушал, как со свистом взлетают в черное небо ракеты. Уверясь, что его добрая жена спит, он тихонько поднимался и на цыпочках выходил за дверь. Хоть несколько минут подышать ночной свежестью, ведь в этом домишке на берегу реки никогда не выветривается запах вчерашней стряпни. Хоть ненадолго сердце безмолвно воспарит в небо вслед за ракетами.
Вот и сегодня ночью он стоит чуть не нагишом в темноте и следит, как взлетают ввысь огненные фонтаны. Это уносятся в дальний путь неистовые ракеты — на Марс, на Сатурн и Венеру!
— Ну и ну, Бодони.
Он вздрогнул.
На самом берегу безмолвно струящейся реки, на корзине из-под молочных бутылок, сидел старик и тоже следил за взлетающими в полуночной тиши ракетами.
— А, это ты, Браманте!
— И ты каждую ночь так выходишь, Бодони?
— Надо же воздухом подышать.
— Вон как? Ну, а я предпочитаю поглядеть на ракеты, — сказал Браманте. — Я был еще мальчишкой, когда они появились. Восемьдесят лет прошло, а я так ни разу и не летал.
— А я когда-нибудь полечу, — сказал Бодони.
— Дурак! — крикнул Браманте. — Никогда ты не полетишь. Одни богачи делают что хотят. — Он покачал седой головой. — Помню, когда я был молод, на всех перекрестках кричали огненные буквы: МИР БУДУЩЕГО — РОСКОШЬ, КОМФОРТ, НОВЕЙШИЕ ДОСТИЖЕНИЯ НАУКИ И ТЕХНИКИ — ДЛЯ ВСЕХ! Как же! Восемьдесят лет прошло. Вот оно, будущее. Мы, что ли, летаем в ракетах? Держи карман! Мы живем в хижинах, как жили наши предки.
— Может быть, мои сыновья… — начал Бодони.
— Ни сыновья, ни внуки, — оборвал старик. — Вот богачам, тем все можно — и мечтать, и в ракетах летать.
Бодони помолчал.
— Послушай, старина, — нерешительно заговорил он. — У меня отложены три тысячи долларов. Шесть лет копил. Для своей мастерской, на новый инструмент. А теперь, вот уже целый месяц, не сплю по ночам. Слушаю ракеты. И думаю. И нынче ночью решился окончательно. Кто-нибудь из моих полетит на Марс! — Темные глаза его блеснули.
— Болван! — отрезал Браманте. — Как ты будешь выбирать? Кому лететь? Сам полетишь — жена обидится, как это ты побывал в небесах, немножко поближе к Господу Богу. Потом ты станешь годами рассказывать ей, какое замечательное это было путешествие, и думаешь, она не изойдет злостью?
— Нет, нет!
— Нет, да! А твои ребята? Они на всю жизнь запомнят, что папа летал на Марс, а они торчали тут как пришитые. Веселенькую задачку задашь ты своим сыновьям. До самой смерти они будут думать о ракетах. По ночам глаз не сомкнут. Изведутся с тоски по этим самым ракетам. Вот как ты сейчас. До того, что если не полететь разок, так хоть в петлю. Лучше ты им это в голову не вбивай, верно тебе говорю. Пускай примирятся с бедностью и не ищут ничего другого. Их дело — мастерская да железный лом, а на звезды им глазеть нечего.