Я стоял на коленях, прислонившись головой к косяку двери. Еще немного, и я бы потерял сознание от ужаса. Я видел, как он сгорел и превратился в прах. Я видел, как она стояла, освещенная пламенем, и на лице ее абсолютно ничего не отражалось – ни мыслей, ни желаний, ни ощущения триумфа.
Затаив дыхание, я ждал, когда она обратит свой взгляд на меня. Но этого не случилось. Через некоторое время огонь начал затухать, и я понял, что она вновь лишилась способности двигаться. Она снова вернулась в состояние полного покоя и неподвижности.
В комнате стало совсем темно. Огонь погас. Меня мутило от запаха горелого масла. С остатками бинтов на теле Акаша походила на египетскую статую, стоящую на фоне сияния догорающих углей и блеска позолоты на мебели, отражающей падающий с неба свет звезд. Несмотря на изысканность искусства римских мастеров, убранство комнаты в какой-то степени напоминало убранство царских гробниц.
Я с трудом поднялся на ноги, чувствуя сильнейшую пульсирующую боль в плече. Я ощущал, как бросилась к тому месту кровь, чтобы излечить сломанную руку, но повреждение было весьма существенным. Я не знал, сколько времени мне понадобится, чтобы оправиться окончательно.
Конечно же, я понимал, что процесс излечения потребовал бы гораздо меньше времени, если бы я мог напиться ее крови. Возможно, она излечила бы меня мгновенно. И тогда уже сегодня ночью мы уехали бы из Александрии. Я увез бы ее как можно дальше от Египта.
И вдруг до меня дошло, что эти мысли внушает мне она. Откуда-то издалека, словно не произнесенные, а выраженные на уровне чувств, доносились до меня ее слова.
Я ответил ей точно так же:
– Я много путешествовал по миру и потому могу увезти тебя в наиболее безопасные места.
Возможно, однако, что наш диалог происходил только в моем воображении. Так же как и то всеобъемлющее чувство любви к ней, которое я испытывал. Меня буквально сводила с ума мысль о том, что этот кошмар не кончится никогда, что естественная старость или смерть никогда не успокоит мои страхи и не избавит меня от боли, как я когда-то надеялся.
Однако теперь это уже не имело значения. Гораздо важнее было сознавать, что я сейчас наедине с ней и что в темноте ее можно принять за обыкновенную женщину, стоящую передо мной юную богиню, полную жизни, мыслящую, мечтающую и разговаривающую со мной нежным голосом.
Я подошел к ней ближе, и мне показалось, что она и есть именно такое нежное и мягкое существо, что в глубине своей души я знаю ее и нужно только вспомнить и насладиться этими воспоминаниями. И все же я не мог избавиться от страха. Она с легкостью могла сделать со мной то же, что и со Старейшим. Однако эта мысль тут же показалась мне абсурдной. Нет, она не поступит так со мной. Отныне я стану охранять и оберегать ее, буду о ней заботиться. И она в свою очередь никому не позволит причинить мне даже малейший вред. Мне следует понять это. Я подходил к ней все ближе и ближе, и вот уже мои полуоткрытые губы почти коснулись ее шеи. Все решилось в тот момент, когда я почувствовал прикосновение к своему затылку ее холодной и твердой руки…
13
Я даже не стану пытаться описать тебе тот восторг, который я испытал. Тебе он известен. Ты сам наслаждался им в те минуты, когда пил кровь Магнуса. И когда я отдавал тебе свою кровь в Каире. Ты испытываешь нечто подобное всякий раз, когда убиваешь. А потому ты все поймешь, если я скажу тебе, что тот восторг был в тысячи раз сильнее.
Я ничего не видел и не слышал вокруг себя, не чувствовал ничего, кроме всепоглощающего счастья и полнейшего удовлетворения.
За это время я успел побывать во многих местах, во многих домах древних времен, я слышал голоса и проигрывал битвы. Кто-то рыдал от мучительной боли. Кто-то кричал на языке, который одновременно был и знаком мне и незнаком: «Я не понимаю! Я ничего не понимаю!» Передо мной открылась черная бездна, и мне предложили упасть в нее, а потом я падал, и падал, и падал… пока не услышал ее со вздохом произнесенные слова: «Я больше не в силах бороться».
Когда я очнулся, то обнаружил, что лежу на своей кушетке. Акаша застыла в центре комнаты, как всегда спокойная и неподвижная. Стояла глубокая ночь, и за стенами дома спала Александрия.
Я узнал великое множество новых вещей. Я узнал столько, что мне потребовалось бы немало часов и даже ночей, чтобы узнать все это, будь оно рассказано мне обычными словами. Я не имел никакого представления о том, сколько в действительности прошло времени.
Теперь я знал, что тысячу лет тому назад между Теми, Кто Пьет Кровь, происходили великие сражения. Многие из них после своего рождения становились безжалостными и жестокими убийцами. В отличие от истинных почитателей Великой Матери, которые переносили мучительные периоды жажды, чтобы затем напиться жертвенной крови, существовали ангелы смерти, способные напасть на любую жертву в любое время. Их несказанно радовало сознание того, что они являются частью всеобщего хода вещей, в котором жизнь человеческая не имеет никакого значения, в котором жизнь и смерть равны между собой. Именно эти существа определяли меру страданий и несчастий, именно они поощряли злонамеренные убийства.
И у этих богов были преданные почитатели среди людей – смертные рабы, которые приносили им жертвы и тряслись от страха в ожидании того момента, когда сами могут стать жертвами прихоти богов.
Такие боги правили в древнем Вавилоне, в Ассирии, во многих давно забытых городах, в далекой Индии и в еще более отдаленных государствах, названия которых мне даже не вспомнить.
Пока я молча сидел, ошеломленный пронесшимися перед моими глазами видениями, я осознал, что эти боги стали неотъемлемой частью мира Востока, совершенно чуждого моей родине – Риму и его культуре. Они правили в таких государствах, как Персия, все жители которой были презренными и жалкими рабами своего царя, в то время как сражавшиеся с ними греки были свободными гражданами.
Несмотря на проявления подчас излишней жестокости и суровости законов, жизнь даже самого последнего земледельца представляла для нас великую ценность. Жизнь сама по себе обладала ценностью. А смерть воспринималась лишь как конец жизни, нечто такое, что следует мужественно принять, если гордость и честь не оставляют иного выбора. Смерть в наших глазах не имела никакого величия. Не думаю, что она вообще что-либо значила для нас.
Несмотря на то что в посланных мне Акашей видениях боги эти были показаны во всем их величии и таинственности, мне они показались ужасными. Я знал, что никогда не смогу относиться к ним с уважением, примириться с ними и что исповедуемая ими и их последователями философия не сможет послужить оправданием тому, что я вынужден убивать, не даст мне утешения и не примирит меня с моим положением – с необходимостью оставаться Тем, Кто Пьет Кровь. Смертный или бессмертный, я оставался сыном Запада. И именно культура и идеи Запада были близки мне. А потому я всегда буду испытывать вину за свои поступки.
И тем не менее я сознавал силу и власть этих богов, их несравненную красоту. Они наслаждались тем ощущением свободы, которого я не испытаю никогда. Я понимал, с каким презрением относились они ко всем, кто осуждал их и пытался бросить им вызов. Я видел их с золотыми коронами на головах в пантеонах, разбросанных по разным землям.
Я видел, как они приходили в Египет, чтобы напиться первозданной и могущественной крови Матери и Отца и убедиться в том, что Изначальные не подвергли себя сожжению и таким образом не обрекли на уничтожение всех темных и ужасных богов, которым обязаны были в конце концов подчиниться боги добрые.
Я увидел, как были пленены Мать и Отец, как их заключили в гробницу и в глубоком подземном склепе придавили глыбами диорита и гранита их тела, оставив свободными только головы и шеи. Таким образом нечестивые боги лишили их способности сопротивляться и получили возможность против воли Матери и Отца кормить их человеческой кровью и в свою очередь пить их могущественную кровь. И тогда темные боги из всех уголков мира стали приходить туда, чтобы напиться из древнейшего источника.
Отец и Мать испытывали страшные мучения, они кричали и молили об освобождении. Однако нечестивые боги оставались непреклонными. Страдания Матери и Отца доставляли им не меньшее наслаждение, чем насыщение человеческой кровью. Темные боги привязывали к своим поясам человеческие черепа, их одежды были испачканы кровью. Мать и Отец отказывались принимать жертвы, но от этого становились только еще беспомощнее. Они не принимали того, что единственное могло придать им силы, чтобы сдвинуть камни, и позволить мысленно воздействовать на окружающие предметы.
И тем не менее могущество их возрастало. Год за годом продолжались мучения. Не прекращались и войны между богами, между сектами приверженцев жизни и сектами приверженцев смерти.
И тем не менее могущество их возрастало. Год за годом продолжались мучения. Не прекращались и войны между богами, между сектами приверженцев жизни и сектами приверженцев смерти.
В конце концов по прошествии неисчислимого количества лет Отец и Мать погрузились в молчание, и уже не осталось никого, кто бы вспомнил времена, когда они разговаривали, боролись и умоляли о милосердии. Настало время, когда никто не мог вспомнить, кто и зачем заточил в подземном склепе Мать и Отца и почему они не могут быть освобождены. Некоторые даже не верили в то, что Мать и Отец были прародителями всех и их гибель способна причинить кому-либо вред. Они считали это не более чем древней легендой.
А тем временем Египет продолжал существовать, и его религиозные верования, не подвергавшиеся воздействию извне, обратились к наличию у человека сознания и совести, к тому, что после смерти каждого, будь он богатым или бедным, ждет суд, к признанию необходимости быть добродетельным и существования жизни после смерти.
Однажды ночью Мать и Отец наконец освободились, и те, кто охранял их, поняли, что только они сами могли сдвинуть каменные глыбы. За время молчания их сила и могущество неизмеримо возросли. И тем не менее сидящие посреди темного и грязного зала, который долгие века оставался местом их заточения, они больше были похожи на статуи. Одежды давно истлели, и теперь их обнаженные тела излучали сияние.
Если они соглашались принять предлагаемую им жертву, то двигались при этом чрезвычайно медленно, словно впавшие в зимнюю спячку рептилии. Казалось, время изменило свои параметры, и теперь годы стали для них не более чем ночами, а века длились не дольше чем годы.
Древняя религия была в Египте сильна как никогда. При этом она не принадлежала ни Востоку, ни Западу. Те, Кто Пьет Кровь, оставались божественными символами, светлым и возвышенным воплощением загробной жизни, насладиться которой может быть позволено даже самому бедному и жалкому египтянину.
В эти поздние времена разрешалось приносить в жертву только преступников и злодеев. Ибо таким образом боги избавляли людей от зла, защищали их и безмолвными голосами произносили слова утешения, помогая слабым, излагая те истины, которые удалось им постичь во время долгих периодов жажды. Они говорили о том, что мир наполнен величайшей красотой и никто в мире не одинок.
Мать и Отец обитали в самом великолепном из всех святилищ, и все боги приходили туда, чтобы с их разрешения обрести хотя бы несколько капель Могущественной Крови.
И вдруг произошло невероятное. Египет был близок к падению. Все, что так долго считалось незыблемым и вечным, должно было вот-вот измениться. На землю Египта пришел Александр, у власти встали Птолемеи, потом появились Цезарь и Антоний – все они были поборниками жестокости и главными действующими лицами величайшей драмы под названием КОНЕЦ ВСЕГО.
И тогда нечестивый и лишенный веры Старейший, озлобленный и разочарованный, оставил Мать и Отца под палящими лучами солнца.
Я поднялся с кушетки и посмотрел на стоящую в центре комнаты Акашу. Свисающие лохмотья испачканных песком бинтов показались мне оскорбительными для ее царственной фигуры. Сердце мое переполнилось древними поэтическими сказаниями. Меня буквально захлестнула любовь к ней.
Я больше не чувствовал никакой боли. Кости мои срослись. Опустившись на колени, я с благоговением поцеловал пальцы ее правой руки. Подняв взгляд, я увидел, что она смотрит прямо на меня, слегка склонив голову, и заметил промелькнувшее на ее лице странное выражение, в котором было столько же страдания, сколько во мне любви к ней. Потом голова ее медленно, очень медленно вернулась в прежнее положение, глаза снова устремили свой взгляд вперед, и в ту же минуту я понял, что мне довелось увидеть и узнать то, чего не дано было увидеть и узнать Старейшему.
К тому моменту, когда я закончил оборачивать ее тело бинтами, я пребывал в экстазе. Более, чем когда-либо, я чувствовал себя обязанным позаботиться о ней и Энкиле, перед моими глазами стояли ужасные картины гибели старейшего, а кровь, которую она дала мне, не только придавала сил, но и многократно увеличила мое возбуждение.
Пока я готовился к отъезду из Александрии, меня преследовали мысли о том, что мне в конце концов удастся пробудить к жизни Акашу и Энкила, что по прошествии лет к ним вернутся украденные жизненные силы и тогда мы познаем друг друга так близко и в таких удивительных формах, что сны, посланные мне вместе с кровью Акаши, поблекнут.
Рабы мои давно вернулись домой вместе с лошадьми и повозками для нашего путешествия. Они привезли также два каменных саркофага, замки и цепи – все, что я велел им приготовить. И теперь они ожидали снаружи моих дальнейших указаний. Каменные саркофаги я поставил рядом в одну из повозок, потом уложил в них саркофаги поменьше, в которых находились Мать и Отец, обвязал цепями, запер на замки и накрыл большими тяжелыми одеялами. Наконец мы тронулись в путь и, прежде чем повернуть к городским воротам, сначала направились к тайной двери, ведущей в подземный храм.
Строго-настрого приказав рабам поднять тревогу, если кто-то вдруг приблизится к повозкам, я взял кожаный мешок и спустился в храм. Дойдя до библиотеки Старейшего, я собрал все имевшиеся там свитки папирусов и все до единого письменные источники, какие только смог найти, и сложил их в мешок. Жаль, что у меня не было возможности прихватить с собой еще и надписи со стен.
Я чувствовал, что в соседних комнатах кто-то есть, однако все остальные обитатели храма были так напуганы, что не осмелились показаться. Им, несомненно, было известно, что я похитил Мать и Отца. Вполне возможно, знали они и о гибели Старейшего.
Мне, однако, не было до них дела. Я покидал Египет, унося с собой источник могущества всех нас Я был молод, глуп и горяч.
Добравшись наконец до Антиохии-на-Оронте – большого и прекрасного города, соперничавшего с Римом по численности населения и богатству, я прочел древние папирусы, и они рассказали мне обо всем, что позволила мне мысленно увидеть Акаша.
Акаша и Энкил обрели первый из множества храмов, которые я построил для них по всей Азии и Европе. Они не сомневались, что я стану заботиться о них всегда, а я был уверен в том, что они никому не позволят причинить мне зло.
Когда много веков спустя свора Детей Тьмы набросилась на меня в Венеции и сожгла, я был слишком далеко от Акаши. Если бы не это, она непременно пришла бы ко мне на помощь. Пока я добирался до святилища, я успел в полной мере испытать те муки, которые выпали на долю сожженным богам, а затем я пил ее кровь, пока не излечился окончательно.
Должен сказать, что к концу первого века заботы о Матери и Отце я уже не надеялся, что они когда-нибудь «возвратятся к жизни», и в отчаянии сознавал, что все останется по-прежнему навсегда. Так же как и сейчас, их неподвижность и молчание были практически непрерывными. Изменилась с годами только их кожа – от солнечных ожогов не осталось и следа, и она вновь стала алебастрово-белой.
Однако еще до того, как понять и осознать все это, я увлекся наблюдениями за происходящими вокруг меня событиями, за сменой времен. Я безумно влюбился в красивую греческую куртизанку с прекрасными каштановыми волосами и такими изящными руками, каких мне не приходилось видеть ни у одной смертной женщины. Ее звали Пандора. О том, кто я на самом деле, она догадалась с первого взгляда, в первый же миг нашего знакомства, и потом долго поджидала подходящего случая, поддразнивая и очаровывая меня, пока наконец я не почувствовал, что готов, и не согласился совершить над ней магический Обряд. После этого ей было позволено напиться крови Акаши, и она превратилась в одно из самых сильных и могущественных сверхъестественных существ, с которыми мне приходилось иметь дело. Двести лет я жил рядом с Пандорой, сражался с ней и любил ее. Но это уже другая повесть.
Я могу рассказать тебе миллион самых разных историй, произошедших за долгие века моей жизни, о своих путешествиях из Антиохии в Константинополь, снова в Александрию, в Индию, о возвращении в Италию, о переезде из Венеции в холодную и гористую Шотландию, а потом на этот остров в Эгейском море, на котором мы сейчас находимся.
Я мог бы рассказать тебе о едва заметных переменах, происходивших с Акашей и Энкилом, об их удивительных поступках и о тайнах, так и оставшихся нераскрытыми.
Возможно, однажды ночью, когда ты в отдаленном будущем вернешься ко мне, мы поговорим о других бессмертных, о тех, кого так же, как и меня, создали последние оставшиеся в живых боги в разных концах земли. Некоторые из них были почитателями Великой Матери, другие – ужасными богами Востока.
Я мог бы рассказать тебе, как Миль, мой несчастный друид-жрец, однажды сам напился крови раненого бога и в одночасье утратил веру в древние религиозные устои, превратившись в едва ли не самого опасного и нечестивого бессмертного из всех нас. О том, как распространились по земле легенды о Тех, Кого Следует Оберегать. И о тех временах, когда другие бессмертные из гордости и тщеславия или из желания уничтожить богов и покончить со всеми нами раз и навсегда пытались отобрать их у меня.