Через тридцать или сорок страниц иносказаний и загадок читателя затягивало в продуманный и причудливый лабиринт молитв и воззваний: чем дальше, тем более тревожными и отчаянными они становились. Время от времени в стихах, далеких от совершенства, появлялся образ смерти — белый ангел с глазами змеи или лучезарный ребенок. Смерть представала единственным и вездесущим божеством, проявляющим свою сущность в природе, желаниях и хрупкости бытия.
Кем бы ни был таинственный Д. М., в его поэзии смерть трактовалась как сила неистовая и вечная. Варварская мешанина заимствований из различных мифологий о рае и аде, перетолкованных на свой лад, преподносилась как единое целое. В представлении Д. М. имелись лишь начало и конец, только создатель и разрушитель, принимавший различные имена, чтобы смутить и запутать людей, испытав их на прочность. И это был единый Бог, чье истинное лицо имело две стороны: одна выражала доброту и милосердие, другая была жестокой и демонической.
До этого момента я еще был способен улавливать смысл, но дальше автор как будто полностью утратил нить повествования. Расшифровать аллюзии и образы, являвшиеся на страницах книги в пророческих видениях, становилось практически неосуществимой задачей. Реки крови и огня обрушивались на города и народы. Армии мертвецов в мундирах маршировали по бескрайним равнинам, уничтожая по пути все живое. Инфанты, повешенные на разорванных знаменах на воротах крепостей. Черные моря, где тысячи грешных душ терпели муки, дрейфуя в ледяной и ядовитой бездне. Тучи пепла и океаны костей и истерзанной плоти, кишащей червями и змеями. Адские, тошнотворные картины нескончаемой чередой сменяли одна другую до полного пресыщения.
Читая рукопись, я не мог отделаться от ощущения, будто шаг за шагом повторяю путь, пройденный больным, извращенным сознанием. Строчка за строчкой автор текста бессознательно документировал свое падение в пропасть безумия. Последняя треть книги выглядела безнадежной попыткой выкарабкаться, повернуть вспять. Она звучала криком отчаяния из темницы сумасшествия, исполненным жаждой бежать из запутанного лабиринта ходов и тоннелей, опутавшего сознание. Мольба обрывалась на полуслове — открытый финал, многоточие без всяких пояснений.
К этому моменту у меня уже слипались глаза. Из окна меня обдавало ветерком, дувшим с моря и сметавшим туман с черепичных крыш. Я уже собирался закрыть книгу, но вдруг поймал себя на том, что меня беспокоит некая важная деталь, на которую я машинально обратил внимание, но не придал значения. И эта отмеченная мною характерная особенность имеет отношение к полиграфическому оформлению рукописи. Я вернулся к первой странице и принялся заново просматривать текст. Причину беспокойства я обнаружил на пятой строчке. Далее она появлялась регулярно через две-три строки. Одна из букв, заглавная «С», слегка наклонялась вправо. Я достал из ящика чистый лист бумаги и заправил его в каретку «Ундервуда», стоявшего на столе. И напечатал первое попавшееся предложение из книги: «Соборные колокола Санта-Мария-дель-Мар торжественно звонили».
Вытащив листок, я внимательно рассмотрел шрифт в свете настольной лампы: «Соборные… Санта-Мария».
Я вздохнул. Книга «Lux Aeterna» была напечатана на моей пишущей машинке, и вполне возможно, за этим самым письменным столом.
4Утром я вышел позавтракать в кафе, находившееся напротив портала церкви Санта-Мария-дель-Мар. В квартале Борн теснились грузовые фургоны, народ толпами стекался на рынок, и армия лавочников и оптовых торговцев, открывала свои магазины. Я выбрал один из столиков на улице и заказал кофе с молоком. Беспризорный экземпляр «Вангуардии» лежал на краю стола, и я взял его на попечительство. Бегло просматривая заголовки и вступления к статьям, я заметил девушку, поднимавшуюся по лестнице к вратам церкви: она уселась на верхней ступени и принялась меня тайком разглядывать. Девушке было, наверное, лет шестнадцать-семнадцать. Она делала вид, что пишет что-то в тетради, и косилась на меня исподтишка. Я спокойно пил кофе с молоком. Через некоторое время я знаком подозвал официанта.
— Видите сеньориту, которая сидит у дверей храма? Скажите ей, чтобы она заказала что захочет, я угощаю.
Официант кивнул и направился к девушке. Увидев, что к ней кто-то идет, девушка уткнулась в тетрадь, притворившись, будто с головой поглощена своим делом, что вызвало у меня улыбку. Официант остановился около девушки и кашлянул. Она подняла глаза от открытой тетради и посмотрела на него. Официант передал поручение и в конце краткой речи указал на меня. Девушка бросила в мою сторону встревоженный взгляд. Я помахал ей. Ее щеки вспыхнули огнем. Она встала и несмело приблизилась к столику, уставившись на носки своих туфель.
— Исабелла? — уточнил я.
Девушка вскинула голову и тяжело вздохнула, досадуя на свою неловкость.
— Как вы узнали? — спросила она.
— Сверхъестественная интуиция, — отвечал я.
Она подала руку, я холодно пожал ее.
— Можно сесть? — спросила она.
И, не дожидаясь ответа, девушка села за столик. За полминуты она раз шесть поменяла положение, пока не приняла первоначальную позу. Я наблюдал за ней с деланным равнодушием.
— Вы меня не помните, правда, сеньор Мартин?
— А я должен?
— Я много лет каждую неделю приносила вам корзину с заказом из «Кан Хисперт».
В памяти возник образ девочки, долгое время доставлявшей мне продукты из бакалейного магазина, и слился с лицом — повзрослевшим и чуть более угловатым — нынешней Исабеллы, превратившейся в женщину с мягкими формами и твердым взглядом.
— Девочка с чаевыми, — промолвил я, хотя от той девочки почти ничего не осталось.
Исабелла кивнула.
— Мне всегда было любопытно, на что ты тратила эти деньги.
— На покупку книг в «Семпере и сыновья».
— Если бы я знал…
— Если я вам мешаю, то уйду.
— Ты мне не мешаешь. Хочешь что-нибудь заказать?
Девушка покачала головой.
— Сеньор Семпере говорит, что у тебя есть талант.
Исабелла пожала плечами и одарила меня иронической улыбкой.
— Как правило, чем талантливее человек, тем сильнее он сомневается в своей одаренности, — заметил я, — и наоборот.
— Тогда я, должно быть, исключение, — отозвалась Исабелла.
— Добро пожаловать в нашу тесную компанию. Итак, что я могу для тебя сделать?
Исабелла набрала побольше воздуха в легкие.
— Сеньор Семпере сказал, что вы не откажетесь прочесть какую-нибудь из моих вещей, высказать свое мнение и дать совет.
Не отвечая, я несколько мгновений пристально смотрел ей в глаза. Она выдержала мой взгляд не мигая.
— И все?
— Нет.
— Так я и думал. И каков же пункт второй?
Исабелла не раздумывала ни секунды.
— Если вам понравится работа и вы решите, будто у меня есть способности, я хотела бы попросить вас, чтобы вы позволили стать вашей помощницей.
— Почему ты вдруг вообразила, что мне нужна помощница?
— Я могла бы приводить в порядок ваши черновики, перепечатывать их на машинке, исправлять ошибки и недочеты…
— Ошибки и недочеты?
— Я вовсе не намекаю, что вы делаете ошибки…
— А тогда на что ты намекаешь?
— Ни на что. Но четыре глаза надежнее, чем два. И, кроме того, я могла бы заниматься корреспонденцией, отвечать на письма и помогать вам в поисках справочного материала. А еще я хорошо готовлю и умею…
— Ты просишь у меня место помощницы или кухарки?
— Я прошу дать мне шанс.
Исабелла потупилась. Я не смог сдержать улыбки. Помимо воли это забавное создание вызывало чувство симпатии.
— Давай поступим так. Принеси лучшие двадцать страниц из всего, что ты написала. Выбери вещь, которая, по твоему мнению, наиболее ярко отражает твое мастерство. И ни страницей больше, все равно я не буду это даже смотреть. Я внимательно прочитаю двадцать страниц, а потом мы поговорим.
Она просияла, и на миг печать суровости и напряжения, лежавшая на лице, изгладилась.
— Вы не пожалеете, — пообещала девушка.
Она встала и возбужденно посмотрела на меня.
— Можно, я принесу работу вам домой?
— Брось в почтовый ящик. Это все?
Она закивала и сделала несколько мелких неуверенных шажков назад. Она уже была готова повернуться и убежать, когда я окликнул ее:
— Исабелла?
Она глянула вопросительно, и в глазах плескалось беспокойство.
— Почему ты выбрала меня? — спросил я. — Только не говори, что я твой любимый автор и прочую хвалебную чепуху, которой Семпере посоветовал тебе улестить меня. Если ты так сделаешь, то мы разговаривали с тобой сегодня в первый и в последний раз.
Исабелла колебалась всего мгновение. А потом посмотрела открытым взглядом и выпалила:
— Вы единственный писатель, которого я знаю.
— Исабелла?
Она глянула вопросительно, и в глазах плескалось беспокойство.
— Почему ты выбрала меня? — спросил я. — Только не говори, что я твой любимый автор и прочую хвалебную чепуху, которой Семпере посоветовал тебе улестить меня. Если ты так сделаешь, то мы разговаривали с тобой сегодня в первый и в последний раз.
Исабелла колебалась всего мгновение. А потом посмотрела открытым взглядом и выпалила:
— Вы единственный писатель, которого я знаю.
Она смущенно улыбнулась и поспешила прочь со своей тетрадкой, неуверенной поступью и искренностью. Я видел, как она свернула за угол с улицы Миральерс и исчезла за собором.
5Я вернулся домой примерно через час. Девушка ждала, сидя на ступенях у портала с пакетом в руках. Видимо, она вооружилась рассказом. Заметив меня, она встала и принужденно улыбнулась.
— Я говорил, чтобы ты бросила в почтовый ящик, — сказал я.
Исабелла кивнула и пожала плечами.
— В знак признательности я принесла немного кофе из магазина родителей. Колумбийского. Наивысшего качества. Кофе не пролезал в ящик, поэтому я решила, что лучше вас дождаться.
Подобное объяснение могло прийти в голову только начинающему романисту. Я со вздохом открыл дверь.
— Пойдем в дом.
Я поднялся по лестнице, Исабелла следовала за мной, отставая на пару ступеней, как комнатная собачка.
— Вы всегда завтракаете так долго? Это не мое дело, конечно, но так как я прождала вас три четверти часа, то начала волноваться, например, не подавились ли вы чем-нибудь, ведь я только что познакомилась с живым писателем, а с моим везением я бы не удивилась, если бы ему попала маслина не в то горло, и тогда конец моей литературной карьере, — на едином дыхании выпалила девушка.
Я остановился посередине лестницы и воззрился на нее с самым грозным выражением лица, какое сумел изобразить.
— Исабелла, чтобы мы поладили, необходимо установить ряд правил. Правило первое: вопросы задаю я, а ты на них только отвечаешь. Когда у меня нет вопросов, ты со своей стороны не выдаешь ни ответов, ни спонтанных тирад. Правило второе: я завтракаю, обедаю или витаю в облаках столько, сколько мне заблагорассудится, и эта тема не подлежит обсуждению.
— Я не хотела вас обидеть. Я понимаю, что правильное пищеварение способствует вдохновению.
— Правило третье: до полудня никаких саркастических замечаний. Договорились?
— Да, сеньор Мартин.
— Правило четвертое: ты не называешь меня «сеньор Мартин» даже в день моих похорон. Я тебе, конечно, кажусь ископаемым, но сам лично считаю, что еще молод. Более того, так и есть, точка.
— Как мне вас называть?
— По имени — Давид.
Девушка кивнула. Я открыл входную дверь и жестом пригласил ее войти. Исабелла замешкалась на миг, затем решительно шагнула в прихожую.
— Мне кажется, вы выглядите довольно молодо для своего возраста, Давид.
Я ошеломленно уставился на нее.
— А сколько, по-твоему, мне лет?
Исабелла оценивающе оглядела меня с ног до головы.
— Где-то около тридцати? Но вы их неплохо прожили, правда?
— Сделай одолжение, замолчи и свари кофейник бурды, которую ты принесла.
— Где кухня?
— Поищи.
Замечательный колумбийский кофе мы вкушали вместе, сидя в галерее. Исабелла держала кружку и искоса наблюдала за мной, пока я читал ее рассказ, который она принесла. Каждый раз, перевернув страницу, я поднимал голову и встречал ее взгляд, исполненный ожидания.
— Если ты будешь таращиться на меня, как сова, мы далеко не уедем.
— А что, по-вашему, я должна делать?
— Разве ты не рвалась мне помогать? Помогай. Допустим, найди то, что требуется убрать, и убери.
Исабелла оглянулась по сторонам:
— Тут все вверх дном.
— Лови момент.
Исабелла кивнула и отправилась на битву с хаосом и беспорядком, царившими в моем жилище, с решимостью полководца. Я прислушался к шагам, удалявшимся по коридору, и продолжил чтение. В рассказе, который она мне дала, почти отсутствовала сюжетная линия. С изысканной простотой, в точно подобранных выражениях она описывала чувства, мысли и разочарования девушки, запертой в холодной мансарде в квартале Рибера, откуда она наблюдала за городом и людьми, сновавшими по тесным и темным переулкам. Образы и печальная музыка ее прозы выдавали одиночество на грани отчаяния. Девушка, героиня рассказа, часами блуждала в мире своих грез и временами вставала перед зеркалом и резала руки и бедра осколком стекла, оставляя шрамы подобно тем, что угадывались под обшлагами рукавов Исабеллы. Я почти дочитал рассказ, когда заметил, что девушка смотрит на меня из дверей галереи.
— Что?
— Простите, что прерываю, но что находится в комнате в конце коридора?
— Ничего.
— Оттуда неприятно пахнет.
— Сыростью.
— Если хотите, я могу ее прибрать и…
— Нет. Комната не используется. И, кроме того, ты не прислуга, и тебе незачем заниматься уборкой.
— Я только хотела помочь.
— Помоги, сварив мне еще чашечку кофе.
— Почему? От рассказа вас клонит в сон?
— Сколько времени, Исабелла?
— Наверное, часов десять.
— И это означает?..
— Что никаких саркастических замечаний до полудня, — закончила Исабелла.
Я торжествующе улыбнулся и протянул ей пустую кофейную чашку. Девушка взяла ее и отбыла в направлении кухни.
К тому моменту, когда она вернулась с чашкой дымящегося кофе, я дочитал последнюю страницу. Исабелла села напротив. Я улыбнулся ей и невозмутимо пригубил отличный кофе. Девушка переплела пальцы и стиснула зубы, незаметно поглядывая на рукопись рассказа, которую я положил лицом вниз на стол. Исабелла продержалась с закрытым ртом всего несколько минут.
— И что? — спросила она наконец.
— Великолепен.
Она просияла.
— Мой рассказ?
— Кофе.
Она обиженно посмотрела на меня и встала, чтобы забрать свои странички.
— Оставь в покое, — велел я.
— Зачем? Ясно же, что вам не понравилось и вы считаете меня конченой дурой.
— Я этого не сказал.
— Вы ничего не сказали, что намного хуже.
— Исабелла, если ты действительно хочешь посвятить себя литературе или, во всяком случае, писать, чтобы тебя читали, придется привыкнуть, что иногда тебя будут игнорировать, оскорблять, презирать и почти всегда демонстрировать безразличие. Это одна из прелестей профессии.
Исабелла потупилась и глубоко вздохнула.
— Я не знаю, есть ли у меня талант. Но я знаю, что мне нравится писать. Или, вернее, что мне необходимо писать.
— Обманщица.
Она подняла взор и посмотрела на меня в упор.
— Ладно. У меня есть талант. И мне глубоко плевать, если вы считаете иначе.
Я ухмыльнулся:
— Вот это мне больше по вкусу. Полностью согласен.
Она в замешательстве уставилась на меня.
— С тем, что у меня есть талант, или с тем, что его у меня нет, с вашей точки зрения?
— А ты как думаешь?
— Следовательно, вам кажется, что у меня есть способности?
— Я считаю, что у тебя есть талант и желание, Исабелла. Больше, чем ты думаешь, и меньше, чем ожидаешь. Но на свете немало людей, кто обладает способностями и желанием, и многие не добиваются ничего. Это только предпосылки к тому, чтобы совершить что-то в жизни. Врожденный дар сродни силе атлета. Можно появиться на свет, обладая большими или меньшими способностями, однако человек не становится атлетом только лишь по той причине, что родился высоким, сильным или быстрым. Выдающимся спортсмена или художника делает упорный труд, совершенствование в своем ремесле и технические приемы. Природный ум — не более чем стратегический запас. Чтобы с толком им распорядиться, необходимо преобразовать разум в оружие высокой точности.
— Уместна ли здесь военная терминология?
— Всякое произведение искусства агрессивно, Исабелла. И вся жизнь художника состоит из маленьких и больших войн, начиная с борьбы с самим собой и своей ограниченностью. Чтобы добиться поставленной цели, нужно в первую очередь честолюбие, а затем талант, знания и, наконец, возможность.
Исабелла поразмыслила над моими словами.
— Вы всем толкаете эту речь, или вас только что осенило?
— Речь не моя. Мне ее толкнул, как ты выразилась, один человек, которому я задавал те же вопросы, что сейчас задаешь мне ты. С тех пор прошло много лет, но и дня не проходит, чтобы я не вспомнил эти слова и не признал их правоту.
— Значит, вы возьмете меня помощницей?
— Я подумаю.
Исабелла удовлетворенно кивнула. Она сидела с той стороны стола, где лежал альбом с фотографиями, оставленный Кристиной. Девушка открыла его невзначай и замерла, разглядывая снимок свежеиспеченной сеньоры Видаль, сделанный на пороге виллы «Гелиос» два или три года назад. У меня перехватило горло. Исабелла захлопнула альбом и обвела взглядом галерею, прежде чем остановить его на моей персоне. Я с нетерпением смотрел на нее. Девушка смущенно улыбнулась, будто подсматривала в замочную скважину и ее застали врасплох за этим занятием.