Хабанера одна во всем здании банка. Комната расплывается перед ней в потемках. Она берет ножницы и выковыривает из стены розетку. Выковыряла – выдрала. Сразу целый пучок шкворчащих проводов. Хабанера цепенеет – молнии россыпями, зигзагами электрические разряды. Токи у Хабанеры в голове сворачиваются в ярчайшие мятные и цитронные кривые, в носу запах горелого мяса – это горит у нее внутри, кривые стекают, как разноцветный дождь по стеклу, извиваются, как кислотные черви. Густой дым заполняет комнату; и последнее, что видит Хабанера, – как, со скрежетом выдираясь из железных башенных кранов, восходит на небо луна.
А Дашка-переводчица, сидя у себя в комнате на окне, пьет что-то оранжевое и очень жидкое, льющееся как масло. Идет дождь, теплый, почти горячий. Желтый яичный свет льется из летних сумрачных небес. Дождь течет по листьям, и по ее застывшему лицу, и по отсыревшему дому; внизу, в переулке, все затоплено, там пузырятся лужи, а Дашка сидит на окне, поставив ноги на широкий карниз. Солнце светит ей из Америки, с той стороны Земли.
Или доказать, что его нет
Она сидела на кухне, в углу дивана, в шерстяных носках и бордовом индийском платье, кропая на листке формулы: решала примеры.
Старшая сестра чистила кабачок.
– А что это за мужик тебе пишет, Кира?
Она подняла взъерошенную голову.
– Математик. Англичанин. Точнее, русский, но живет в Оксфорде. Ничего так, прикольный. Задачки задает всякие.
– Задачки? – подозрительно спросила сестра. – А сколько ему лет?
– Да уж тридцать точно есть, а то и все тридцать пять, – сказала Кира. – Я его плохо помню, мы на конференции какой-то познакомились. Даже не то что познакомились…
– На какой конференции?
– Ну помнишь, полтора года назад.
– И полтора года переписываетесь? – успокоилась сестра. – Ну, тогда конечно.
– Вот он в Питер скоро приезжает, кофе вместе попьем.
Сестра насторожилась.
– Ты уверена, что он к тебе имеет чисто математический интерес?
– Да мы общаемся в основном про математику. Правда… – Кира замолчала и снова посмотрела на листочек с примером, да так и увлеклась.
– Что – правда?
– А-а. Правда, он мне еще открытки посылает, – сказала Кира. – От руки. По-английски. Он вообще не патриот.
– Он, наверное, патриот Manchester United.
– У таких людей вообще нет родины, – сказала Кира. – Их родина там, где прямые пересекаются.
– Ты слишком умная, – сказала сестра.
Сестра старше Киры на тринадцать лет. У нее уже двое детей. А Кира только через два года закончит школу.
– Он обращается ко мне «милое дитя», – продолжала Кира, – и любит Стравинского. Вообще, он интересный тип, конечно. Немного воспитывает. А чтобы там всякое – так я вообще об этом не думаю…
Кира совсем девочка – худенькая, маленькая. Одевается в какие-то странные шмотки «из сундука». Думает только о математике.
– Я и не думаю, что ты думаешь, – сказала сестра. – Ты бесстрастная девушка.
– Нет, вообще-то страсти случаются… – возразила Кира рассеянно, глядя в листок и потирая переносицу хвостом ручки. – Например, знаешь, такая злоба, реальная злоба на людей, которые пытаются заставить меня жить ради чего-то. И на тех, кто пытается жить ради меня.
Они договорились встретиться у памятника «Стерегущий». Утро было жаркое. Он уже ждал ее. Совсем забыла, какой он: оказывается, выглядит старше своих лет, глаза внимательно следят за каждым ее движением.
– Вашу руку, – сказал он.
Кира подала руку. Он перевернул ее, подул на ладонь и поцеловал.
– Это из вашего письма. Мне очень понравилось это.
Кира вежливо улыбнулась.
– Вы помните все мои письма?
– Ну, не все, – серьезно сказал он. – Почти все. Иногда вы пишете чепуху, как будто вы обычная юная девушка.
«Я и есть обычная юная девушка», – подумала Кира, но говорить не стала – зачем напрашиваться на дифирамбы.
– …но это бывает редко, – продолжил он. – Можно, я возьму вас под руку? А куда мы идем? Я бы выпил кофе. Где здесь подают хороший кофе?
Хороший кофе. Не слишком-то я разбираюсь в кофе, подумала Кира. Сейчас приведу куда-нибудь, а там плохой кофе. Или даже: плохое кофе. И человек во мне разочаруется. Нехорошо выйдет.
– Вроде там, впереди, есть что-то кофейное, – сказала она неуверенно.
– Да, так вот, – продолжил он, хватая Киру под руку и направляясь с нею вперед. – Я хотел сказать, что в вас есть гений, да-да, настоящий гений. Должно быть, вам очень трудно в этой вашей школе!
– Да, бывает трудно, – признала Кира. – Задают много… Сами понимаете, школа непростая, математическая.
– Я не об этом, – он скривил рот. – Вы же прекрасно меня понимаете. Я хотел сказать, что вам должно быть трудно заставить себя каждый день совершать эти бессмысленные действия… сидеть на уроках… Вы, должно быть, чувствуете себя чужой среди всех этих бессмысленных девиц и парней…
– Да вы что! – сказала Кира. – То есть… да что вы! У меня там много подруг и друзей.
Он снова скривился, на этот раз снисходительно.
– Это не подруги, милый ангел мой. И не друзья. Это, пожалуй, приятели и приятельницы. Вы так необычны, что просто не могли бы дружить с вашими сверстниками. Я был бы разочарован, если бы не был уверен, что вы лжете.
– Правда, – сказала Кира, – бывает разная. Можно себя убедить, что это не друзья, а то – не жизнь. А можно просто дружить и жить.
– Неточно, неточно, дитя мое. Я бы повернул это иначе. Можно смело смотреть в глаза тому, что гений всегда одинок, а можно смиряться, идти на компромиссы и тем унижать себя.
Кире стало неприятно. Но они уже вошли в кофейню.
Кофейня оказалась небольшой, дорогой, на шесть мраморных столиков, в классическом вкусе, с фортепиано в углу и кремовыми занавесями по сторонам огромной витрины.
– Кофе с коньяком! – заказал он.
– Мне – водички без газа.
– Нет, вы должны пить кофе с коньяком. Простая вода – это не в вашем вкусе. Зачем размениваться на мелочи? И вы, конечно, хотите заплатить за себя сами, хвастунишка? Да будет вам известно, что я очень неплохо зарабатываю. Достаточно, чтобы ездить по всему свету, когда захочу.
– Вы учите студентов в Оксфорде?
– Да, и кроме того я работаю консультантом в инвестиционном банке. Одним словом, – он усмехнулся, – я человек обеспеченный… и могу составить счастье юного математического гения, коим вы, несомненно, являетесь…
Кира украдкой оглядела его. Вся одежда такая пресная, советская: черные ботинки, заглаженные стрелки брюк, свитерок. Все такое мудацкое и в то же время недешевое, натуральное. И сам он тоже как бы двоился: казался Кире то прежним остроумным собеседником, каким она знала его по письмам, то странным незнакомцем с неприятным взглядом и нестерпимой манерой общаться.
– Давайте отвлечемся от меня и поговорим о чем-нибудь еще, – сказала она. – А то мне неловко. Вы знаете такого человека на кафедре теории вероятностей – Ненашев Алексей Юрьевич?
Он брезгливо сморщился.
– Мог бы достичь большего, но остался в пределах посредственности.
– А мне нравится, как он преподает. Необычно. Я даже почерк у него позаимствовала.
– Ничего не сделал в науке, – отпарировал он. – Вы сделаете больше.
Кира вдохнула и выдохнула. Хорошо бы сбежать, подумала она. Вот если бы зазвонил телефон. Может, сбежать просто так? Нет, неловко, неловко.
– Вы не пьете коньяк, – указал он. – Боитесь опьянеть?
– Боюсь.
Кира призвала на помощь все свое дружелюбие; соскребла его остатки с донышка. Может быть, ему можно объяснить? Черт, они так хорошо переписывались, у них совпадают вкусы во всем: и в математике, и в музыке. Попробую, решила она.
– Слушайте, вы все время пытаетесь считать меня какой-то другой, не такой, какая я есть, – сказала она по возможности беззаботно. – Все время выдумываете. Может, вы меня с кем-то путаете?
– Я ничего не путаю, – запальчиво ответил он, понижая голос. – Вы, Кира, несносный ребенок. Не делайте вид, что вы меня не понимаете. Вы хотите и на елку сесть, и попку не уколоть. Кто столько времени переписывался со мной? Что вы себе думали, для чего я это делал?
– Блин, – сказала Кира с досадой. – Я думала – просто так.
– Просто так? – в его голосе дрожала обида, негодование. – Ничего себе просто так! Вы кокетничали, играли со мной…
– Нет, – возразила Кира серьезно. – Я точно уверена, что не кокетничала.
– Злой ребенок, – сказал он совсем тихо и, кажется, чуть не плача.
Кира растерялась. Она совсем не ожидала такого поворота событий.
– Я вообще-то хотел тебя пригласить повидать мир, – он опять посмотрел на нее. – Увидеть Японию, Америку. Только не надо врать, что тебя не отпустили бы родители. Тебе плевать на родителей, как плевать и на меня. Давай начистоту, ладно? Я хотел тебя… А ты меня терпеть не можешь, я же вижу. Я чем-то тебя разозлил, и все насмарку, – он чуть не плакал.
– Я вообще-то хотел тебя пригласить повидать мир, – он опять посмотрел на нее. – Увидеть Японию, Америку. Только не надо врать, что тебя не отпустили бы родители. Тебе плевать на родителей, как плевать и на меня. Давай начистоту, ладно? Я хотел тебя… А ты меня терпеть не можешь, я же вижу. Я чем-то тебя разозлил, и все насмарку, – он чуть не плакал.
– Простите меня, – сказала Кира искренне. – Мне очень жаль, что…
– О нет! – он прижал обе руки к сердцу. – Послушайте, зачем так со мной? Гении все бессердечны, но… Это уж слишком! Вот эта вот ваша жалость – она убьет меня!..
Достоевский какой-то, подумала Кира. Ей страшно хотелось сбежать, она чувствовала брезгливость и одновременно почему-то беспокойство.
– Ну, я пойду? – сказала она и поднялась.
– Погодите! – попросил он. – У меня ведь для вас подарок есть.
Кира даже обрадовалась. Принять подарок – хороший способ попросить прощения, не обижая человека.
– Прекрасно, – сказала Кира и улыбнулась. – Давайте ваш подарок, и мы останемся друзьями.
– К чему этот снисходительный тон, – он поморщился. – И потом, я не взял подарок с собой. Я рассчитывал, что это лишь первая встреча из нескольких. Мы можем встретиться еще раз, и я передам вам подарок. А можем зайти сейчас ко мне на квартиру, здесь недалеко.
Срочно уйти. Надо срочно что-то выдумать, чтоб уйти.
– Знаете, – сказала Кира, – у меня вообще-то очень мало времени. Это выяснилось сегодня утром. У меня важные дела, и я скоро должна буду уйти.
– Скоро?! – он, казалось, был ошарашен. – Милое дитя, но так ведь нельзя! Я приехал из Англии специально ради этой встречи…
«Я не просила вас приезжать», – подумала Кира с усиливающимся беспокойством, а вслух произнесла:
– Специально?! Ну, я же не знала. В конце концов, может быть, мы встретимся еще раз на днях?
– Э, нет, маленькая хитрая лиса, – сказал он почти угрожающим тоном. – Меня не обманешь. Я все понимаю. Я тебе пришелся не по душе, и ты… избегаешь меня. Ты стремишься уйти под любым предлогом, чтобы больше меня не видеть. Ты думаешь про себя: уйду, сменю номер и не буду отвечать на его письма.
Она подняла брови. А он опустил глаза.
– Знаешь, – сказал он тихо, – ты не вправе так меня не любить.
Он помолчал.
– А что за подарок? – спросила Кира, уже не заботясь о вежливости.
– Книга, – он посмотрел на нее исподлобья.
– Какая?
– Гротендик.
Кира давно мечтала об этой книге. Она даже пыталась заказать ее по Интернету, но почему-то заказ не прошел, и ей вернули деньги.
Кира глубоко вздохнула.
– Хорошо, – сказала она. – Идем к вам, я возьму вашего Гротендика. Напишите мне там от руки какое-нибудь пожелание на память. Извините, я, наверное, вас обидела. Гротендика я возьму, я давно хотела эту книгу и не могла найти.
Он обезоруживающе улыбнулся.
Через пять минут они вошли во двор большого старого дома. Серый каменный фасад местами облупился. Из-за густых тополей и голой бугристой земли под ними дом казался еще мрачнее.
У большой парадной, похожей на темный, давно потухший камин, он обернулся к Кире и мягко проговорил:
– Ты зря не пользуешься услугами косметолога. Это подчеркнет твою красоту и устранит некоторые мелкие несовершенства. Моя бабушка завещала мне ежемесячно бывать у косметолога.
Кира снова почувствовала настоящую ненависть. Навязался, блин, поклонничек, подумала она. Несовершенства. Но Гротендик – это вещь… А плата – пара лишних минут в его обществе, в конце концов, такие чувства, он так искренне расстроился, – и Кира шагнула в подъезд.
Они поднялись по крутой лестнице на третий этаж. На всех площадках царило одинаковое сонно-белесое спокойствие. Солнце не заглядывало сюда, но день снаружи был так ярок, что и здесь темноте не осталось места. Вот и дверь, обитая красным дерматином. Он поворачивает ключ в замке, распахивает перед Кирой дверь, широко улыбаясь и блистая голубыми глазами:
– Пожалуйста, прошу вас!
– Только после вас, – сказала Кира.
Он рассмеялся и вошел. Кира вслед за ним зашла в узкую темную прихожую. Где-то блеснуло зеркало.
– Я не буду задерживаться, – сказала Кира, – давайте Гротендика, и я пойду.
– Сейчас, – сказал он, просунул руку между нею и стеной – захлопнул дверь.
– Э, нет! – запротестовала Кира, чувствуя поднимающийся ужас. – Я пошла!
Она ухватилась за ручку двери, стала искать замок… но он сильным рывком отбросил ее назад, спиной на стойку с обувью, сверху упало, посыпалось.
– Никуда не пойдешь, – прошептал он, ощерился и стал подходить, медленно. В руке у него блеснул нож. Кира завизжала.
– Маленькая девочка, – шептал он. – Милое дитя мое.
Черта лысого, подумала Кира и заметалась. Головой в пах – ничего, не больно; упали; трудно схватить за лезвие, оно входит в ладони; чвык – ручкой ножа в лицо, нет, надо бы перевернуть нож; сильный удар, от которого в глазах у Киры темнеет, она начинает задыхаться – что это, да ведь он ее душит, его руки душат Киру, она, оказывается, лежит навзничь, – он хватается за бок. Дикая ярость и боль. Кира с размаху засаживает нож ему в лицо – входит криво, натыкается внутри на что-то – она вскакивает на ноги, хватает – длинное – связывает ему руки, она ругается матом вполголоса, связывает ноги – черта лысого, думает Кира, вот тебе, получай, – берет туалетную бумагу и пытается вытереть руки. Руки все никак не оттираются. Кира вдруг понимает, что эта кровь льется из нее. Черта лысого, опять думает она. Я его убила. Ведь убила.
Она идет в ванную и подставляет изрезанные руки под холодную воду. Обматывает их найденным в прихожей шарфом.
На нее нападает дрожь.
Она звонит в милицию.
Она звонит сестре.
– Какой еще Гротендик? Ничего такого в его вещах не найдено.
– Обманул, значит. Как девочку маленькую. Пойдем со мной, у меня щенок. На конфетку, хочешь сниматься в кино? Сколько раз им повторять, что нельзя ходить гулять с незнакомцами.
– Ну, он-то не был незнакомцем. Там переписка как отсюда до метро. Он в последнем письме, которое в день убийства было отослано, пишет, что очень болен и хочет умереть от ее руки.
– Диагноз как звучит?
– Посмотри в карте.
– Шизофрено… Врачебный почерк. Психиатрия, короче.
– Угу. По письмам, кстати, не заметно, что он чокнутый. Только по последнему. Видимо, уже обострение начиналось… Смотри.
– Ничего себе.
– «Милый ангел».
– «Да не падет на тебя».
– Угу. «Твой я».
– Как ты думаешь, сколько среди нашего начальства скрытых психов?
– Думаю, немного.
– Одного я точно знаю.
– Ну, этого-то мы все знаем.
– А ты знаешь, одного вполне может хватить…
– Ладно, ладно, к делу…
– Нет, – сказала в трубку Кира. – Нет. Да. Все в порядке.
Она нажала на «отбой».
– Самое неприятное, – сказала она сестре, – что мне теперь совсем, совсем не хочется на матмех.
– Ты подожди, подумай еще.
– Нет уж, – сказала Кира, глядя на ладони, где линии жизни, ума и любви прокладывали себе дорогу сквозь тонкие шрамы. – Больше никакой математики. От нее свихнуться можно.
Телефон опять зазвонил. Кира снова отвечала и благодарила.
– У тебя столько друзей, – сказала сестра, когда она повесила трубку. – Я тебе завидую. Настоящие друзья – это здорово. Которые и в беде помогут…
Кира кивнула.
Дэн и Макс
Подземка грохочет. Народу мало. На кожаном сиденье – два парня, Дэн и Макс. Они похожи: оба худые, растрепанные, в спортивных куртках, джинсах и кроссовках. Даже лица похожи немного. Сидят, выставив коленки и глядя вперед. Тревожный подземный ветерок шевелит волосы на головах. Иногда они перекидываются парой слов.
– Дэн!
– А?
– Ты со звездочкой пробовал решать?
Дэн криво ухмыляется. Со стороны непонятно: то ли это означает «не пробовал», то ли «всю ночь сидел – не решил», то ли – «плевое дело». Но Максу, видать, все ясно. Он кивает, поднимает глаза и видит впереди вверху рекламное объявление, оранжевым по черному:
«Научитесь зарабатывать деньги на колебаниях валютных курсов!
Евро падает, доллар растет, вы учитесь зарабатывать на этом.
По итогам конкурса победителю вручается 60 000 рублей для торговли на валютном рынке».
Дэн тоже поднимает глаза и видит то же, что видит Макс.
– Бесплатное обучение, – читает Дэн.
– Блин, какой ты зоркий, – говорит Макс.
– Дальнозоркий, – говорит Дэн. – Это уже давно висит.
– Интересно, туда с каких лет можно.
– У папы один знакомый там все бабки просрал. Очередной лохотрон.
Поезд вылетает на станцию, освещенную яркими неоновыми дугами. Мальчишки встают, закидывают тощие рюкзаки за плечи и пружинят большими шагами к эскалатору. Так ходили бы комары, если бы они ходили, а не летали.
Через два дня после уроков Дэн ждет Макса в раздевалке.
– Не жди! – кричит Макс, напяливая кроссовки. – Я, короче, по делам!