— А сам-то ты всегда шел на помощь, когда тебя звали? Рисковал собой? Дружил с соседями? Нет? Вот и сейчас не жди помощи…
— Но ведь была война! Теперь-то все по-другому!
— Именно поэтому она и была. Потому что никто никому не нужен.
Бородач повел плечами и пошел дальше, а Паша устало опустился на кровать. Когда-нибудь он вернется за Иваном. Когда-нибудь…
Виктор Тарапата
МЕМУАРЫ ПРИЗРАКА
В конце концов, что такое смерть?
Смерть, дорогие товарищи,
это самое интересное приключение,
которое мы испытаем в жизни.
Аркадий СтругацкийЗапах свежей выпечки. Как же я его люблю! Это несравнимо ни с чем — когда просыпаешься утром вместе с первыми лучами солнца и чувствуешь сладковатый запах круассанов. И голос мамы, которая зовет к завтраку с первого этажа… Вскочив с кровати, я неслась что есть сил, чтобы съесть первый круассан нового дня.
Мой отец был пекарем и наладил хороший собственный бизнес. Наша boulangerie[3] располагалась в большой комнате первого этажа, недалеко от площади Нации. Не полноценный магазин-булочная, а всего лишь небольшое окно на улицу, к которому подходили люди, чтобы купить свежеиспеченный багет. Зато папины круассаны пользовались большей популярностью: очередь за ними начинала выстраиваться за полчаса до начала торговли, а вся выпечка уходила очень быстро, буквально за полчаса. Отцу с братом приходилось вставать задолго до рассвета, чтобы к открытию напечь их достаточное количество.
Почему все так любили покупать именно в нашей boulangerie? Потому что если человек пришел к нам, то за несколько секунд он получал заряд положительной энергии на весь день, начиная с приветствия моего отца и заканчивая нежной, типичной для исконного парижанина улыбкой, да еще и искренним пожеланием «Bonne journee!», что в переводе означает: «Хорошего вам дня!». Да и потом, папа был хранителем рецепта, уходящего корнями глубоко в прошлое. Рецепт этот передал ему отец, тому — его отец и так далее. Такие круассаны во всем Париже можно было попробовать только здесь. Папа держал рецепт в строжайшем секрете и обещал поведать его нам, только когда мы станем взрослыми. Тем самым он передаст дело поколений в наши руки, говорил отец.
Брат знал, как сильно я люблю первый горячий круассан, и всегда отдавал его маме, чтобы та, в свою очередь, накормила меня. Вы не можете себе представить, как это вкусно — откусывать круассан и запивать его апельсиновым соком! Прекрасное начало дня!
* * *Однажды в ноябре к нам заглянул высокий мужчина в черном пальто. Кажется, про людей подобного телосложения здесь принято говорить «богатырь», хотя значение этого слова нельзя точно истолковать на французском. Он заказал один круассан. Николя быстро положил последний рогалик в бумажный пакет и передал его папе, а тот — протянул покупателю.
— Merci! — поблагодарил здоровяк и, отойдя немного в сторону, развернул и откусил свежеиспеченную булку. Сделав пару движений челюстями, он остановился и закрыл глаза, как бы давая великолепному вкусу наполнить себя. Каждый последующий кусочек он смаковал и жевал долго, наслаждаясь, а затем подошел к отцу снова и произнес с сильным акцентом:
— Месье! Это самый лучший круассан, который я когда-либо пробовал! Большое вам спасибо!
— Очень приятно слышать такое, — улыбнувшись, ответил папа. — Приходите к нам еще. К сожалению, на сегодня, выпечка кончилась.
— Жаль… Знаете, а ведь я уже очень давно ищу человека, который умеет настолько же виртуозно готовить такие изделия. Меня зовут Александр, я прилетаю сюда из Москвы уже не в первый раз. В общем, мне нужен такой человек, как вы. Я планирую открыть большое кафе-бистро, где будут подавать лучший кофе и лучшие французские круассаны. Не окажете ли вы мне честь стать шеф-поваром в моем заведении? Я гарантирую вам хорошую зарплату, перелет для всей семьи и достойное жилье.
Отец слушал ломаный французский богатыря очень внимательно, ни разу не прервав его, а когда тот закончил говорить, выдержал паузу. По выражению его лица я поняла, что папа впал в глубокие раздумья. Затем он встал со своего высокого стула и сделал круг по мини-пекарне, снова подошел к кассе и тяжело вздохнул. Хотя внешний вид и выражение лица Александра не говорили о чем-то подобном, он оказался весьма чутким, добрым и более уступчивым и терпеливым, чем казался на первый взгляд.
— Я вижу, что вам надо хорошенько все обдумать? — улыбнувшись, произнес он. — Понимаю, выбор непростой, но если вам что-то не понравится и вы захотите вернуться в Париж, то на следующий же день покинете Россию. Разумеется, за мой счет, а обо мне больше не услышите. Мое пребывание во Франции заканчивается через три дня. Даю вам один день, чтобы принять решение, так как второй день уйдет у нас на оформление документов. Не волнуйтесь, я обо всем договорюсь в консульстве, и вы получите визу в течение трех часов. Я зайду завтра, ровно в полдень. До свидания!
— Хорошего вам дня! — хоть отец и находился в легком шоке, все же эта фраза снова получилась у него очень выразительной. Даже слишком…
* * *Наступило время обеда, после которого нужно было готовить тесто на завтра. Папа не выходил из своего кабинета, пока мама не позвала его к столу. Там он тщательно все обдумывал, попивая полусладкое вино, сделанное нашим хорошим знакомым-виноделом в собственном шато. Отец пил исключительно молодое божоле, которое любил за нежный вкус, малую крепость и фруктовые нотки, звучащие на нёбе. Впрочем, вином он ни в коем случае не злоупотреблял: я никогда не видела его в нетрезвом состоянии.
Скрипнули ступени, и через несколько секунд отец уже сидел вместе со всеми за столом. Сегодня мама приготовила свои «патентованные» свиные отбивные с овощами. Особенно вкусным был сок, который давали овощи…
Естественно, на столе было обилие различных видов сыров, которыми принято заканчивать любую трапезу. Не знаю, откуда такая традиция, но это уже вошло в привычку. Сыр был чем-то вроде заменителя жвачки или зубочистки. Я очень любила «Камамбер» за его вкусную белую внешнюю плесень и мягкую сливочную внутренность.
Забрав свой бокал и сев на диван, отец жестом подозвал маму.
— Ивонна, ты сегодня так прекрасна…
— Merci! — ответила мама.
— Сегодня к нам заходил один человек, он из России… — отец помолчал. — Предложил мне стать шеф-поваром в его московском кафе-бистро.
— Ты намерен оставить нас?
— Напротив, этот человек очень состоятельный, это видно по нему. Он предложил всем нам переехать в Москву с правом вернуться, когда только пожелаем. Я бы хотел попробовать. Что ты об этом думаешь?
Меня переполняли эмоции: я очень любила Россию и даже пыталась говорить по-русски, но совершенствовать речь было не с кем. А уж побывать в Москве было моей заветной мечтой. Увидеть величественный Кремль и Александровский сад, купить что-нибудь в ГУМе, сходить на спектакль в Большом театре, побывать в Ленинской библиотеке… Эти несколько секунд длились для меня чересчур долго. Я ждала ответа мамы. «„Да“! Скажи „да“! Пожалуйста, скажи „да“!» — мысленно повторяла я. И, наконец, это свершилось!
— Хорошо, давайте попробуем. Мы ведь в любом случае собирались посетить эту страну, а тут такой случай… Я говорю — «да».
— Едем? — зачем-то уточнил папа.
— Едем, — твердо и уверенно ответила мама.
Я была на седьмом небе от счастья. Ура! Это свершилось! Я лечу в Россию на крыльях счастья и свободы… Жизнь только начинается! Передо мной открываются новые горизонты знаний и впечатлений. Яркие образы фотографий русской природы — сосны, березы, ели — всплывали в моей памяти. Широкие улицы мегаполиса с его многокилометровыми пробками. И снег… Он повсюду! Большие сугробы, в которых можно утонуть!
Меня зовут Жизель, и мне было девять лет, когда я погибла…
* * *— А какие еще фразы ты знаешь? — спросил меня Яков.
— Ммм… Дайте мне, пожялюйста, чашечку кофе, — немного побаиваясь сделать ошибки в словах, ответила я.
Яша слегка улыбнулся и поспешил исправить меня:
— Нужно говорить: пожалуйста, — он произнес это слово с особым нажимом на вторую и третью гласные и повторил по слогам: — По-жа-луй-ста.
— По-жа-луй-ста, — произнесла я.
— Вот, ты уже делаешь большие успехи. Просто надо корректировать твой нежный прононс на более твердые гласные, такие, как «ы, а, у», — похвалил он меня, уже перейдя на французский.
— Спасибо большое, Яков, я очень рада, что подружилась с тобой.
— Я тоже очень рад. Я люблю Францию, как ты — Россию, но у меня проблемы с французским. Как видишь, говорю я неплохо, а вот писать практически не умею. Все время путаю сочетания гласных «ou», которые дают звук «у», и не только. Поэтому тебе тоже большое спасибо, Жизель.
— Pas de quoi,[4] — смущаясь, ответила я.
Как оказалось, у Александра есть сын, которого и звали Яков. Мама Якова умерла во время родов, поэтому отец оберегал его, как самое драгоценное сокровище мира. Ведь так и есть: дети — это самое прекрасное, что бывает на этом свете. Родители смотрят на свое чадо и понимают, что жизнь уже прожита не зря, что какой-то их след останется на этой земле. Они постоянно спорят о принадлежности носа или родинки одному из них. За такими сценами очень смешно наблюдать.
Якову четырнадцать. Он копия своего отца: такой же высокий (даже для своих лет) и рассудительный. Только волосы светлые, даже немного золотистые. Я всегда любовалась на них, мне очень хотелось иметь такие же вместо своих каштановых кудряшек.
Он был мил и добр ко мне и всегда был готов уделить час, а то и больше, чтобы поучить меня своему родному языку. Поначалу я даже и подумать не могла, что русский мальчик старше меня на пять лет станет общаться со мной, девятилетней девочкой-иностранкой, не способной толком связать двух слов. Я была ему очень благодарна — только с его помощью я кое-как начала говорить по-русски…
— Ну что? Споем? — спрашивал меня Яша.
— Давай! Какую на этот раз?
— Можно мою любимую — «Salut» Джо Дассена?
— Конечно! Начинай! — задорно говорила я.
— Salut! C’est encore moi!
— Salut! Comment tu vas?[5]
Вот так и проходили наши с ним русско-французские «уроки».
* * *Летние школьные каникулы продолжались уже второй месяц. В тот день мы договорились с Яковом, что я приеду к нему домой на урок. В перерыве на обед брат забрал меня из дома, и мы поехали на метро до «Октябрьской». Николя тоже очень хорошо подружился с Яшей. Они стали, как говорится, не разлей вода.
Именно этот день стал последним в моей жизни. И в жизни еще многих, многих людей…
Папин рабочий день закончился, и мы втроем отправились домой. Время в метро летело для меня незаметно. Я любовалась красотой каждой из станций. Удивительно — одна не похожа на другую! В Париже такого не было. Все станции отделаны одинаково, потолки ниже, виражи путей круче. Порой поездка в метро заменяла катание на американских горках. Я, конечно, утрирую, но все же — это было так.
«Станция Чертановская. Уважаемые пассажиры, при выходе из поезда не забывайте свои вещи!» — звучит женский голос из динамиков. Мне очень любопытно увидеть эту женщину (или девушку?), которая объявляет об остановках.
Открываются массивные двери, и множество людей спешат наружу, домой. На станции тесновато. Большая очередь к движущимся ступеням. Мы едем на поверхность, папа держит меня за руку. Эскалатор небольшой, мы должны сойти с него буквально через миг.
Знаете… Такие мгновения отпечатываются в памяти навсегда. Память человека начинает работать по-иному, и не всегда вспомнишь, что же с тобой произошло. Помнишь именно этот момент, а после него — пустота. И так тихо все, спокойно, будто тебе стерли память.
— Docteur! Docteur! Ма fille a mal! Au secours![6] — слышала я где-то отдаленное эхо, образовавшееся от голоса моего отца.
— Мужчина! Я вас не понимаю! Давайте девочку! — врач протянул руки.
Отец отдал меня врачу, тот положил мое тело на кушетку.
— Dites-moi, tout va etre bien avec elle?![7] — Папа бился в истерике.
— Так, выведите! — приказал доктор своему помощнику.
Что со мной произошло? Я ощущала нестерпимую боль в голове и во всем теле. Мне даже не сразу удалось открыть глаза, чтобы посмотреть вокруг. Я увидела только свои покрытые синими пятнами руки В одной из них торчала игла, от которой уходила трубочка к подвешенной над головой бутылке с какой-то прозрачной жидкостью.
— У нее многочисленные внутренние кровотечения. Мы ничего не сможем сделать.
Это звучало как приговор, благо я тогда не поняла, о чем идет речь. Я повернула голову направо и увидела папу. Он сидел напротив и смотрел на меня словно сквозь врача, который что-то тщетно пытался ему объяснить, но увидев движение моей головы, тут же ринулся ко мне.
— Жизель! Доченька! Как ты?! — я никогда не видела папу в такой истерике: на нем была маска ужаса, отчаяния, безысходности.
Лицо багрового цвета, по нему ручьем льется пот.
— Что со мной, папа? — эти слова дались мне нелегко.
— В толпе. Люди. Я не удержал. Прости меня! Ты упала. Они… Они шли и шли. Прямо по тебе. Я не мог прорваться. Все толкали меня, я бежал, но не двигался с места. Жизель… Умоляю тебя, держись! Все будет хорошо. Слышишь?!
— Да. Хорошо, — я не заметила, что произнесла это по-русски.
Врач тут же оказался рядом, заговорил со мной, но я не понимала его слишком быструю и отрывистую речь.
— Мне больно, — это все, что я смогла ему ответить.
— Потерпи, деточка. Потерпи. Все образуется. Выздоровеешь, подрастешь. Жениха тебе найдем богатого, — подбадривал доктор, гладя меня по голове. Мягкие опытные руки. Только у врачей такие. Ты вроде бы видишь, что они к тебе прикасаются, но почти не ощущаешь этого.
Я на несколько секунд закрыла глаза, и когда они наконец-то отдохнули от света — снова открыла. Вокруг не было никого, только я и кровать.
«Куда же все подевались? Где одеяло? Бутылка с иглой? Что на мне за одежда? Какое-то белое платье… Ничего не понимаю. Куда подевалась боль, и почему все вокруг такое светлое?»
Я приподнялась с кровати и села. Поводила рукой перед лицом. Мне стало очень страшно. Я водила рукой медленно, но видела следы, оставляемые ею в воздухе, которые не исчезали несколько секунд. Потом встала и пошла к двери. Открыла ее, За нею — разительный контраст! — кромешная тьма. Когда глаза привыкли к темноте, я увидела в конце коридора свечение, тусклое, как от фонаря. Захотелось сразу броситься к нему, потому что свет отдалялся.
— Жизель! Изель… Зель… Ль… — раздалось эхо.
Я обернулась, но сзади все было по-прежнему, только появились Какие-то непонятные тени. Тени есть, а людей нет… Мне стало еще страшнее. Вдруг я почувствовала сильную боль в области сердца, будто меня кто-то ударил, или, точнее, уколол. Я упала. Моргнула и увидела, что надо мной нависают люди. В одном из них я узнала доктора, он вынимал из моей груди длинную иглу. «Прямой укол адреналина в сердце», — неизвестно откуда узнала я. Боль снова наполнила все тело: ныли мышцы, кости, раскалывалась голова. Я снова закрыла глаза и сразу уснула. Как же мне стало хорошо! Я летела куда-то, а точнее, меня несла неведомая сила. Подо мной простиралась бесконечная пелена облаков. Даже птицы не летают так высоко! Но почему-то я теперь совсем не боялась. Может, это оттого, что в моих ушах звучала музыка? Когда я прислушалась к ней, то различила звуки органа. Затем сразу несколько тоненьких голосов. Это было похоже на… Католический хор мальчиков? Да! Верно! Это тот самый хор, который я слушала перед поездкой в Соборе Парижской Богоматери!
Ветер дул в лицо, я свободно вдыхала свежий воздух и упивалась звуками латинской песни-молитвы. Блаженство… Я забыла обо всем и отдалась этому течению. Вдалеке виднелся огонек, похожий на лучик солнца. Я летела к нему. Вот оно какое — солнце! Я никогда не видела его так близко, причем смотрела совершенно свободно, не жмуря глаза. Вдруг скорость начала падать, а солнце — затягивать снизу какой-то черный диск. Я испугалась, и мой полет прекратился. Я просто висела в воздухе и смотрела, как белый диск небесного светила затягивается черным. «Что это? Затмение?» — пронеслась мысль за секунду до того, как мое тело снова обрело массу, и я начала падать.
Перед ударом о землю я зажмурилась, но мои ожидания не оправдались — я пролетела сквозь нее. А когда все-таки решилась открыть глаза, то увидела прямо перед собой поднимающуюся железную стену. Встала, обернулась и обнаружила, что нахожусь все на той же «Чертановской». Только вот людей не было, и по станции бродили лишь какие-то прозрачные и плоские силуэты. Они начали стягиваться ко мне…
— Девочка, как тебя зовут? — спросил какой-то старичок.
Я была в замешательстве. А вы бы смогли поверить в это? К вам подходит «живая картинка» человека и разговаривает с вами. Причем я слышу русскую речь и понимаю ее, будто русский — мой родной язык!
— Жизель. Жизель Ляфлёр, — ответила я.
— Сколько тебе лет? — спросила женщина.
— Мне… Девять.
— Как же печально, что это произошло так рано… — с грустью в голосе проговорил все тот же старик и слегка улыбнулся: — Ну что же… Добро пожаловать!
* * *«Шло время. Менялись правители. Народ устал от бесконечной войны…» — вспомнила я слова дяди Жака о противостоянии англичан и французов. Гонка вооружений, провокации, диверсии длились сто лет. Сто лет страданий, убийств, крови… И развязали все это два правителя из-за глупого территориального спора. Но насколько люди верны своим идолам? Они продолжали сражаться друг с другом, несмотря на давнюю смерть тех, кто развязал эту бойню. Ненависть передавалась из поколения в поколение. «За свободу! За равенство! За братство!» И это — лозунги тех, кто напал на мирных жителей? Да все эти слова и гроша не стоят, если ты используешь их только для управления людьми!!! Получается, люди сотворили себе кумира? Или это кумир сотворил себе людей?..