– Я и булавки чужой не возьму, – продолжает наступать Лаура. – Любой вам это подтвердит. Здесь, в «Пунта Монпас», и в других местах, где я работала. А вы ответите за клевету. Никто не смеет безнаказанно обвинять Лауру Тчако!
– Никакая это не клевета.
– Ложь и клевета.
– У меня есть свидетели.
– Покажите мне этих свидетелей, и я плюну им в глаза. Я не первый день живу на свете, и деверь мой работает в полиции… Что бы ни сказали ваши свидетели, все будет ложью. Опорочить меня вам не удастся.
Пожалуй, со свидетелями Субисаррета погорячился. Сказать сейчас о том, что Лауру застукала на месте преступления восьмилетняя девчонка, означало бы спровоцировать новый поток угроз. Одними-единственными показаниями малолетнего ребенка эту фурию к стенке не прижмешь.
– А я еще посчитала вас порядочным человеком, – Лаура никак не хочет уняться. – Видно, я ошибалась.
– Видно, я тоже ошибся. Потому что посчитал порядочной женщиной и вас. А вы, как свидетельствуют очевидцы, обшарили номер покойного и кое-что из него вынесли.
– Когда я поняла, что произошло, – немедленно кинулась к администратору. А вовсе не тратила время на то, чтобы что-то там вынести. Я видела много смертей в свой жизни и отношусь к ним с должным уважением.
Ну вот, как и следовало ожидать, Лаура оседлала любимого конька: свое, исполненное тягот и несчастий прошлое. Сейчас в ход пойдет все: и приштинский деверь, и его младшая дочь, погибшая в результате бомбардировки, как же ее звали?
Флори.
Говоря о ней, Лаура лила самые настоящие слезы, нисколько не стесняясь инспектора и даже по-дружески апеллируя к нему. Теперь о дружбе и доверительности можно забыть навсегда; горничная показывает зубы, а выдержке ее можно только позавидовать. Лаура – знатная манипулянтка и совсем не бездарная актриса, павлиньи перья отражаются в глазах Икера, лишая его сил и аргументов, ничего он из чертовой албанки не вытянет, ничего.
– Свидетели утверждают обратное. Вы вовсе не кинулись к администратору, а прикрыли дверь. И какое-то время оставались в номере. А вышли из него уже с пакетом.
– Может, я и чемодан вынесла? – ну вот, Лаура уже начала потешаться над Икером.
– Вы – не дура.
– Конечно, не дура. Но, прежде всего, я честный человек.
– Вас видели роющейся в чужих вещах.
– Кто?
– Сразу несколько свидетелей, – продолжает упорствовать Икер, не скажешь же прожженной дамочке, что свидетель у него только один, и этот свидетель – маленькая Лали.
– Хотела бы я на них посмотреть.
– Вам представится случай.
– Буду с нетерпением ожидать.
Ввязавшись в нелицеприятный разговор с Лаурой, инспектор нажил себе врага, это очевидно. И нисколько не приблизился к пропавшим документам и ценностям Кристиана Платта – это тоже очевидно. Он мог бы дождаться, пока Лаура уйдет и отпереть ее шкафчик отмычкой, но вряд ли она хранит украденное в гостинице. А санкцию на обыск квартиры, где она обитает (где-то же она обитает!), ему никто не даст: для этого нужны более веские основания, чем догадки несовершеннолетней. Да и со времени кражи прошло довольно много времени, и Лаура, наверняка, не теряла его понапрасну. Сто против одного, что паспорт и все остальное уже перекочевало в албанский бар с бесплатными орешками. Что ж, приходится констатировать, что рычагов давления на Лауру у инспектора нет, припугнуть ее нечем и взывать к ее совести – бессмысленно.
– Флори бы вас не одобрила, – неожиданно даже для себя произносит Субисаррета. – Ей бы очень не понравился поступок крестной.
– Да пошел ты!..
Павлиньи сполохи на шарфе становятся ярче, а глаза Лауры, наоборот, темнеют: в них столько ненависти, что, обратись она во что-нибудь материальное, от инспектора и клочка бы не осталось. Он был бы сметен взрывной волной, испепелен пожаром, погребен под толстым слоем вулканического пепла.
– Флори ведь была хорошей девочкой. Чистой душой…
Успокоившиеся было пальцы Лауры снова начинают сжимать концы шарфа: вот оно, слабое место албанки, на которое инспектор надавил совершенно случайно. А если надавить посильнее? Призвать на помощь все чистые, невинные души этого мира?
– Что бы сказала Флори, если бы узнала, какими делишками промышляет ее любимая крестная? А другие дети…
– Какие еще дети?
– Какой пример вы подаете им? Маленькая девочка из номера двадцать семь. Она тоже видела, как вы прятали украденное.
То, что происходит в следующую секунду, логическому объяснению не поддается. В круговой обороне, которую заняла Лаура, появились ощутимые бреши; лицо, до того высеченное из камня сверхтвердой породы, вдруг обмякло и, наскоро проскочив стадии туфа, базальта и пемзы, превратилось в губку. Губку можно выжимать – такое количество влаги сочится из всех пор. Но это не слезы раскаявшейся воровки, напрасно Субисаррета грешит на восставшую от летаргического сна совесть.
Это – страх.
Лаура взмокла от внезапного ужаса, как будто увидела за спиной Субисарреты что-то дьявольское, а может, и самого дьявола. Ужас, бьющийся в глазах горничной, так велик, что инспектор невольно оборачивается: никого.
За его спиной никого нет.
Что же тогда так испугало Лауру?
– Она… видела? – губы горничной едва шелестят, и Икеру приходится напрягаться, чтобы расслышать сказанное.
– Девочка? Да.
Только теперь Лаура начинает плакать, так горько и отчаянно, что Икеру с трудом подавляет в себе желание утешить ее. От прожженной дамочки ничего не осталось, наглая и циничная актриса на глазах превратилась в несчастную женщину средних лет; павлиньи перья, которыми она беспрестанно утирается, промокли, несколько капель попало даже на воротник жакета и костяные пуговицы. Рисунок, выбитый на пуговицах, незатейлив: головка цветка, то ли хризантемы, то ли георгина. Даже цветок проникся горем Лауры, лепестки его съежились, что же сказала о горничной Лали?
Она неопасна.
Именно так, плачущая женщина не представляет никакой угрозы: ведь она не притворяется, не ломает комедию, стараясь разжалобить полицейского инспектора. Она нашла единственный для себя выход – утопить ужас в слезах, вдруг он не выплывет?
– Значит, малышка что-то видела?
– Больше, чем вы думаете.
– Ну, хорошо. Я скажу правду. Я кое-что взяла в номере. Сама не знаю, как это произошло. Раньше такого со мной не случалось.
Субисаррета не особенно верит в Лаурино «раньше», наверняка к рукам хитрой албанки прилипло множество вещей, но до сих пор никто не смог или не захотел поприжать ее. Или кражи были до того искусны, что никому и в голову не приходило обвинить именно Лауру. Все это неважно, как неважен побудительный мотив, развязавший горничной язык. Главное – у инспектора появился реальный шанс вернуть украденное, нужно только дожать ситуацию, не дать Лауре опомниться.
– Значит, вы признаете, что присвоили себе вещи покойного?
– Да какие вещи? Самую малость. Телефон…
– Телефон – совсем не малость, Лаура. Телефон – улика в деле об убийстве. Перед чем еще вы не смогли устоять?
– Паспорт.
– Вы совершили уголовное преступление.
– Бог мой, если бы вы пережили то, что пережила я…
– Опять будете кормить меня баснями о вашей несчастной родине? Что еще вы вытянули из багажа покойного? Подсказать вам?
– Э-э..
– Портмоне, не так ли?
Успокоившаяся было Лаура снова начинает рыдать:
– Я хотела сделать подарок Арбену…
– Решили презентовать полицейскому краденую вещь? Лихо.
– Прошу вас…
– Шутки закончились, Лаура. Речь идет не только о сокрытии улик. О воровстве. А это – уголовное преступление, – снова повторяет Икер. – И за него вы отправитесь за решетку.
– А если я все верну?
– И мы сделаем вид, что ничего не произошло? Так не пойдет.
Перемены, произошедшие с Лаурой, разительны: еще несколько минут назад она хамила Субисаррете и откровенно издевалась над ним, теперь же так крепко ухватилась руками за его запястья, что не отодрать.
– Не губите меня, прошу вас! Заклинаю вас Флори, моей погибшей девочкой…
– О Флори нужно было думать раньше, – морщится инспектор, пытаясь высвободиться. И все же, несмотря на легкую брезгливость, которую он испытывает к горничной, ему жаль Лауру, не очень счастливую женщину. Жаль нелепый салатовый костюм, нелепые костяные пуговицы, нелепую павлинью расцветку на шарфе: все, что она может позволить себе – бесплатные орешки в баре и рюмку дешевого красного вина. Эта жалость иррациональна, ведь до сих пор, отмечая хватку Лауры, он испытывал к ней глухую неприязнь. Даже ее добровольная помощь с купюрой не изменила этого отношения. Что тогда? Неужели тень погибшей девочки Флори? Или тень другой девочки – здоровой и полной лукавства? Помнится, Лаура хорошо отзывалась о Лали.
– А если я все верну?
– И мы сделаем вид, что ничего не произошло? Так не пойдет.
Перемены, произошедшие с Лаурой, разительны: еще несколько минут назад она хамила Субисаррете и откровенно издевалась над ним, теперь же так крепко ухватилась руками за его запястья, что не отодрать.
– Не губите меня, прошу вас! Заклинаю вас Флори, моей погибшей девочкой…
– О Флори нужно было думать раньше, – морщится инспектор, пытаясь высвободиться. И все же, несмотря на легкую брезгливость, которую он испытывает к горничной, ему жаль Лауру, не очень счастливую женщину. Жаль нелепый салатовый костюм, нелепые костяные пуговицы, нелепую павлинью расцветку на шарфе: все, что она может позволить себе – бесплатные орешки в баре и рюмку дешевого красного вина. Эта жалость иррациональна, ведь до сих пор, отмечая хватку Лауры, он испытывал к ней глухую неприязнь. Даже ее добровольная помощь с купюрой не изменила этого отношения. Что тогда? Неужели тень погибшей девочки Флори? Или тень другой девочки – здоровой и полной лукавства? Помнится, Лаура хорошо отзывалась о Лали.
И о кошках тоже.
Причем здесь Лали?
«Она не опасна», – сказала Лали. Так и есть, страшный червь Раппи, утащивший слона, оказался банальным дождевым червяком, единственное отличие которого от всех других червяков – длина. Бледное тело Раппи вытянулось от Сан-Себастьяна до Косова, внутри желеобразной субстанции расположен каналец, по нему текут и текут подношения в Приштину: деньги, вещи (наверняка, Лаура отправляет Арбену посылки с вещами), открытки к христианским праздникам. Или в Косово исповедуют ислам? Даже если так – суть поздравлений косовским родственникам вряд ли изменится.
– Что еще вы взяли в номере?
– Только телефон, портмоне и паспорт, клянусь, – и без клятв понятно, что Лаура говорит правду.
– Может, было что-то еще? Записные книжки?
– Зачем мне чужие записные книжки?
– Ноутбук?
– Не было у него никакого ноутбука!
И здесь горничная не врет: Лали рассказала ему только о пакете, выпавшем из-под юбки. В нем легко могут поместиться и телефон, и портмоне, не говоря уже о такой безделице, как паспорт. Вот только ноутбук под юбку не засунешь.
– Хорошо. Я вам верю, Лаура. Что лежало в портмоне?
– Э-э… Несколько визиток. Две кредитных карты.
– Наличные, – подсказывает Субисаррета.
– Наличных было немного. Пара десяток и пятиевровая бумажка, – даже перед угрозой гипотетического тюремного заключения Лаура прикидывает, как бы ей минимизировать потери. – Наверное, он не успел снять деньги в банкомате…
– Кто?
– Покойник. Я к тому, что денег в портмоне оказалось кот наплакал.
– Вы рассчитывали на другую сумму?
– Ничего я не рассчитывала… Говорю же, это было помутнение… Я все верну.
– Само собой, вернете.
– И… вы можете сказать малышке, что она ошиблась? – голос Лауры прерывается, а на лицо снова наползает страх.
– Не будем множить вранье, Лаура. Его и без того достаточно.
– Прошу вас, инспектор… Я верну все, до последнего волоска. Но не сообщайте об этом администрации…
Жалость к несчастной воровке все же берет верх над соображениями законности, и Икер, подумав секунду, произносит:
– Сделаем так. Ход делу я не дам, но вы завтра же положите на стол заявление об увольнении. И не сомневайтесь, у меня будет возможность проследить, чтобы вы не всплыли ни в «Пунта Монпас», ни в каком-либо другом отеле провинции Гипускоа.
Горничная обмякает, на глазах снова появляются слезы, но она находит в себе силы прошептать:
– Как скажете, инспектор. Хорошо.
* * *…Чертова курица. Тупая овца.
Именно этими эпитетами награждал Субисаррета горничную, сидя в своем кабинете и разглядывая принесенные Лаурой трофеи. Портмоне, телефон, паспорт. Паспорт, телефон, портмоне. Как не переставляй слова, выжать из содержимого вещей больше, чем он уже выжал, невозможно. Особые надежды Икер возлагал на телефон, но (хряк! хлюп! пшшш!) им не суждено было оправдаться. Тупой овце достало ума сразу же выбросить сим-карту и подтереть всю имеющуюся в телефоне информацию. И хотя она и поклялась аллахом и памятью Флори, что не стерла ни единой записи, Икер тут же объявил ее клятвопреступницей: ведь еще в первую встречу администратор Аингеру рассказал ему о разговоре Кристиана Платта с неизвестным (неизвестными) в холле «Пунта Монпас». Возможно, записи в журнале входящих и исходящих звонков уничтожил сам Кристиан. Возможно, он не пользовался и списком контактов, держа все нужные номера в уме. Но это представлялось инспектору маловероятным: зачем человеку дорогой многофункциональный смартфон, если не использовать его по назначению? Странным было и отсутствие пароля на телефоне, оно никак не вязалось ни с конспиративной камбоджийской купюрой, ни с затейливым способом назначения встречи через третьих лиц.
Тупая овца загадила все.
Вытоптала площадку с уликами, которые могли бы оказаться решающими для следствия. Склевала так недостающую Субисаррете информацию по зернышку, чертова курица! На изучение телефона инспектор убил уйму времени, шерстя не только списки контактов и журнал звонков, но и возможные записи, календари, папки с фотографиями и интернет-браузеры.
Сплошная пустота.
Если не считать нескольких фотографий, которые Лаура почему-то пощадила и не стала удалять из папки «Фотопленка». На них были изображены не люди и не пейзажи – несколько статуэток и скульптурных портретов, в которых легко просматривались стилизованные африканские корни. Возможно, фотоснимки имели какое-то отношение к брошюре и аукционному каталогу из багажа Кристиана; если хотя бы одно изображение совпадет, это можно будет считать самой настоящей удачей.
Неудачей можно было считать то, что телефон не был привязан ни к одному сотовому оператору, да и надежда пробить его по серийному номеру тоже была невелика. Ответа на запрос можно ожидать довольно долго, еще какое-то время уйдет на установление точки продажи, которая может оказаться где угодно – от Детройта до Кейптауна. И это при условии, что телефон не «серый» и куплен легально.
А если нет?..
Отложив дорогой гаджет, Субисаррета сосредоточился на изучении портмоне, так и не доставшемся приштинскому деверю Арбену. Арбена, кем бы он ни был, наверняка порадовал бы подарок сан-себастьянской родственницы: кожа прекрасной выделки и азиатский дракон, вытисненный на одной из сторон. Никакого лейбла, указывающего на производителя, инспектор не нашел, но и без того было ясно, что портмоне – вещь штучная. Ручная работа, не иначе. Внутренности портмоне, даже изрядно пощипанные Лаурой, оказались намного более информативными, чем телефон. Инспектор обнаружил две кредитных карты на имя Кристиана Платта («Visa» и «MasterCard»), карманный календарь на текущий год, заткнутый за плексигласовое окошко, и несколько визиток. Визитки не принадлежали людям – только ресторанам, кафе и отелям. Обычно они пачками лежат на столах, гостиничных и барных стойках, в презентационный комплект входят так же фирменные упаковки со спичками и леденцы.
Кристиан Платт не был лишен сентиментальности, вот и собирал подобную макулатуру, а может, в этом были и практические соображения: всегда хочется вернуться в то место, где тебя хорошо обслужили, вкусно накормили или предоставили полный спектр услуг за вменяемые деньги.
LE VIEUX BOIS, Geneva
DOMAINE DE CHATEAUVIEUX, Geneva
LIVINGSTONE, Cotonue
FLEUR DE SEL, Kinshasa
CHEZ MAMAN COLONEL, Kinshasa
LA REINE DE LA NUIT, Cotonue
Вот и весь список заведений, так или иначе приглянувшихся Кристиану Платту. Пять ресторанов и всего лишь одна гостиница, все названия – французские, и вряд ли имеет смысл искать в них двойное дно. Но попытаться стоит. Женевские рестораны не вызывают у Субисарреты никакого отторжения, он и сам посетил бы их при случае, если там не дерут заоблачные суммы за простенький антрекот. Но что такое Kinshasa, что такое Cotonue?
Города в Африке.
О Котону упоминал Микель, именно оттуда прилетел в Швейцарию Кристиан Платт. Интернет располагает намного более конкретными сведениями: Котону – крупнейший город Бенина, его финансовая столица и главный порт. Субисаррета снова упирается в Бенин, но важно даже не это.
«La Reine de la Nuit», единственный отель в череде заведений общепита, очевидно, Альваро-Кристиан останавливался именно в ней, раз уж визитка оказалась в его портмоне. «Королева ночи», так переводится название с французского, и так назывался пансион в Брюгге, где Альваро Репольеса видели в последний раз. Но и это еще не все:
то же название носил приют дальнобойщиков в Ируне, прежде чем стать призрачным D.O.A.