Сойдет и мотоцикл, – ответил Субисаррета, главное – добрать до места назначения.
Таксист оказался самым настоящим лихачом, он старался побыстрее проскочить не только между другими мотоциклами, невесть откуда взявшимися на улицах в огромном количестве, но и между дождями. Одной рукой Икер держался за водителя, другой – за чертову шляпу. Жест, скорее, машинальный: Субисаррета отлично знает, что никуда шляпа не денется, так и будет болтаться на его голове, пока… Проклятье, Субисаррета понятия не имеет, что может вынудить шляпу расстаться с ним! Два попугая-неразлучника, вот кто они такие. И инспектор нисколько не удивится, если в один прекрасный день шляпа обратится к нему с речью и начнет комментировать любое его действие.
…Улица, на которой расположена «Королева ночи», должно быть, непохожа на все остальные улицы Котону: там было слишком мало людей. Теперь же от них некуда деваться: толпы прохожих так и мелькают в глазах Субисарреты. Прямо на улице готовят еду, лудят прохудившиеся кастрюли и сковородки, чинят одежду, строгают доски, обедают. Вся жизнь проходит на залитой дождем авансцене, и немудрено, – театральный котону-задник вызывает только уныние: глинобитные лачужки с циновками вместо дверей. На их фоне здание «Королевы ночи» выглядит едва ли не дворцом Мирамар.
А… как выглядит улица Ренуво?
Эта мысль приходит в голову Субисарреты неожиданно, и он уже не в состоянии от нее отвязаться. Нечего и думать о том, чтобы найти ее самостоятельно, за время короткого путешествия Икер не заметил ни одной таблички с названием улицы. Ни одной надписи на стене дома, ни одного номера, – как они все здесь ориентируются?
Но ведь номера и улицы существуют, иначе надпись на стекле, которую сделал Виктор Варади, была бы лишена всякого смысла!..
Мотоцикл так резко тормозит у очередного перекрестка, что Субисаррета почти влипает в затылок юноши-водителя. От затылка пахнет сыростью, тиной и мокрой собачьей шерстью, но инспектор даже не думает обижаться. Наоборот, эта остановка не случайна: пока водитель пропускает поток транспорта, самое время вытащить из кармана пиджака спасительный разговорник.
Вот оно!
– La rue de Renouveau m’est nе́cessaire![30] – едва ли не орет Субисаррета на ухо таксисту. – Ла ру де Ренуво, мьест несессер!
– Авеню де ля Виктуар, – кивает тот. – Авеню де ля Виктуар.
Чертов дурак!
Через минуту бесконечных увещеваний до желторубашечника наконец-то доходит, что планы пассажира поменялись. Корректировка маршрута выливается в дополнительный евро, и спустя пять минут Субисаррета оказывается на очередном перекрестке в полном одиночестве. Пейзаж вокруг не претерпел особенных изменений, разве что лачуги трансформировались в двухэтажные дома унылого казарменного типа.
На прощание таксист махнул рукой куда-то вперед, очевидно, в этом направлении и должен идти Субисаррета.
Преодолев первые сто метров, инспектор начинает жалеть, что отпустил такси: табличек и указателей по-прежнему нет, дома не особенно отличаются друг от друга, втиснувшиеся между ними маленькие лавки похожи друг на друга, как близнецы. Выглядят они совсем не так респектабельно, как «La Reflet», – покосившиеся столики с незатейливым товаром (они выставлены прямо на тротуар), зарешеченные окна, стремянки, гроздья вешалок с развевающимися на легком ветру платьями, рубашками и платками.
Есть от чего прийти в уныние, утешает лишь наличие разговорника в кармане и мототакси на проезжей части: в любой момент можно поднять руку, остановить любой из проносящихся мимо мотоциклов и отправиться восвояси – в отель или на авеню де ла Виктори.
Субисаррета уже готов признать свое поражение, когда замечает забор на противоположной стороне улицы. Это добротный и очень высокий, ослепительно белый забор, он тянется метров на тридцать, а то и больше, венчают его металлические пики с острыми наконечниками. На тротуаре, перед забором, выставлены маленькие, аккуратно постриженные кустарники в кадках, – их не меньше десяти. Икер не сразу замечает ворота – они тоже выкрашены в белый, а табличка рядом с ними – синяя.
LA SOURICIИRE
Очевидно, «La Souriciиre» — название находящихся под присмотром металлических пик владений, а они – совсем немаленькие, если судить по забору. Кроме того, за улицей наблюдают видеокамеры, их меньше, чем кустиков в кадках: три. Две – по краям забора и одна – над табличкой у ворот.
Все указывает на то, что за белым забором живут далеко не бедные люди и… кошки.
На заборе, уютно устроившись между двумя кольями, сидит кошка. Он уже видел ее: сначала – на руках у Дарлинг, затем – на пленке с Виктором Варади. Наверное, это та самая кошка, что пленила воображение Греты. Та самая кошка, которую Лали искала в номере с видом на убийство. Икер и сам не заметил, как приблизился вплотную к забору и задрал подбородок вверх, рассматривая ориентала. Его голова восхитительно пуста, единственная мысль покачивается в ней, подобно тому, как покачивалось на волнах его сна тело уточки-Альваро.
Выходит, здесь живут кошки, которые никогда не расстаются с Дарлинг, Исмаэлем и маленьким ангелом. Выходит, здесь живут…
Икер так занят кошкой, что даже не замечает легкого скрипа отворившейся калитки. И лишь знакомый детский голос возвращает его к действительности:
– Привет!
За его спиной стоит Лали.
Глава тринадцатая:
вилла «La Souricière», Котону,
29 июля, 17 ч. 15 мин. по бенинскому времени
– …Привет, – сказала Лали.
– Здравствуй… детка.
– У тебя дурацкое лицо.
– Дурацкое? Я просто не ожидал…
Икер и вправду растерян. Конечно, не так сильно, как мог бы, – все из-за кошки: у него было несколько минут, чтобы понять, если в зоне видимости оказался ориентал, то и троица из «Пунта Монпас» где-то рядом. Невероятен только сам факт встречи – вдали от Сан-Себастьяна, вдали от Европы; в той точке пространства, которую обозначил не кто-нибудь, а Виктор Варади, главный подозреваемый в деле об убийстве. Кошка исчезла с каменной изгороди внезапно, как будто растворилась в воздухе. Но Лали – не кошка, она никуда и не думает исчезать, стоит в полуметре от Субисарреты и разглядывает его, склонив голову набок.
– Ты ведь забрал книжки про Мафальду? Мо обещала оставить их…
Мо. Субисаррета уже успел забыть, что Лали зовет Дарлинг «Мо», этимология имени не совсем ясна, но расспрашивать Лали – бесполезно. Если захочет – скажет сама.
– Да, я получил твой подарок. Спасибо. Мне нравится Мафальда.
– А мне – инспектор Блексэд. Ты прочел, что я тебе написала?
– Да.
– И получил цветочек?
– Да.
– Тогда почему у тебя такое дурацкое лицо?
– Ну… Я удивлен. Я не ожидал увидеть тебя.
– Но ты же прочел, – Лали смешно морщит нос. – Я-то как раз ожидала, потому что скучаю по тебе…
– Я тоже… успел соскучиться.
Это – чистая правда, но только теперь Субисаррета понимает, насколько это – правда. Если бы он был рисованным идиотом в цветастых трусах, а Лали – рисованной большеголовой девчушкой, все объяснялось бы просто: они связаны кровными узами, они – отец и дочь, вот и скучают друг по другу. Но Субисаррета и Лали вовсе не персонажи комиксов, и уже тем более не родственники, они и виделись всего лишь пару раз. Тогда почему он скучал по Лали?..
– Это… Ваш дом?
– Да. У нас есть еще один, но этот я люблю больше всего. Он – мой любимчик. Любимчик, да!
Уж не тот ли это дом, на задворках которого живет страшный червь Раппи, сожравший антилопу и несчастного Ндиди?
Скорее всего.
– Зайдешь в гости?
– Конечно. Если… Дарлинг не будет против. Мне кажется, она меня недолюбливает.
Непонятно, зачем Субисаррета говорит об этом восьмилетней девочке. Может быть, он хочет услышать от нее какой-нибудь одобряющий ответ, что-то вроде: «Это не так, Икер, ты заблуждаешься, Мо относится к тебе очень хорошо и тоже скучала все эти несколько дней». Но вместо этого Лали спокойно произносит:
– Ее нет дома, они с Исой уехали по делами. И вернутся поздно, а мне придется ужинать одной и лечь спать без сказки, так сказала Мо. Но теперь мне не придется ужинать одной, правда ведь?
– Ну, не знаю… Для ужина, вообще-то, рановато…
– Все равно – заходи.
– Разве что – ненадолго.
Калитка за Субисарретой захлопывается, с громким лязгом падает тяжелая щеколда, и инспектор оказывается перед симпатичной, блестящей от дождя лужайкой.
Он уже видел эту лужайку.
На фотографии в номере у Исмаэля. Лужайку и огромный дом в окружении пальмовой рощицы. К дому ведет дорожка из каменных плит, она же отделяет лужайку от поля, которое Икер поначалу принимает за площадку для игры в теннис. И лишь потом замечает, что нет главного – сетки. Вместо нее, по противоположным сторонам площадки, друг напротив друга, врыты столбики – по три с каждой стороны. Столбики венчаются перекладинами.
Он уже видел эту лужайку.
На фотографии в номере у Исмаэля. Лужайку и огромный дом в окружении пальмовой рощицы. К дому ведет дорожка из каменных плит, она же отделяет лужайку от поля, которое Икер поначалу принимает за площадку для игры в теннис. И лишь потом замечает, что нет главного – сетки. Вместо нее, по противоположным сторонам площадки, друг напротив друга, врыты столбики – по три с каждой стороны. Столбики венчаются перекладинами.
Перехватив взгляд инспектора, Лали неожиданно спрашивает:
– Тебе нравится крикет?
– Крикет?
– Это такая игра. Слыхал про нее?
– Вроде бы слыхал, а что?
– Я люблю играть в крикет, крикет – мой любимчик. А я – лучший боулер! И лучший бэтсмен! – Секунду подумав, Лали добавляет: – Я могу быть тем и другим, и это называется – универсальный игрок. Я – лучший универсальный игрок, вот!
– Нисколько в этом не сомневаюсь, – улыбается Икер. – Правда, я не знаю, что такое боулер…
– Боулер – тот, кто подает мяч. Бэтсмен – тот, кто его отбивает и защищает калитку.
– Калитку?
– Видишь три столбика с перекладиной? Это и есть калитка. Мы можем поиграть в крикет.
– Не думаю, что это хорошая идея.
– Не сейчас, потом. Ты ведь не очень торопишься?
– Как тебе сказать…
Глаза Лали немедленно наполняются слезами. Лучший боулер и лучший бэтсмен – всего лишь маленькая восьмилетняя девочка, капризная, но и трогательная одновременно. Сердце Субисарреты наполняется нежностью, – никогда и ни к кому он не испытывал ничего подобного. Он даже исподтишка осматривает себя: все в порядке, цветастых трусов на нем нет. И отцовских чувств он испытывать не должен, но нежность все равно никуда не девается.
– Я не особенно тороплюсь, Лали.
– Здорово, – от слез и следа не осталось. – Идем, я покажу тебе дом.
Прежде чем двинуться по дорожке к особняку, Субисаррета оборачивается: они с Лали здесь не одни, как показалось ему вначале. Рядом с воротами переминаются с ноги на ногу два высоких широкоплечих африканца в белых летних костюмах.
– Охранники, – перехватив взгляд инспектора, поясняет Лали. – Не обращай внимания.
– И много у вас… охраны?
Зажмурив глаза, ангел принимается загибать пальцы:
– Зикомо, Зубери, Рунако, Секани и Темба.
– Вот видишь, тебе есть с кем играть в крикет.
– Они скучные. Все, кроме Тембы. Но Тембе не нравится играть, потому что он – мазила. А Рунако всегда злится, когда проигрывает… Они скучные, хотя и хорошие. Они сделают все, что я захочу. Не веришь?
– Верю.
Икер ни секунды не сомневается в том, что Лали говорит правду. И дело здесь не в жалованье, которое получает каждый из стражей (как подозревает Икер – немаленьком по здешним меркам), – совсем в другом. Детскому обаянию Лали невозможно противостоять.
Он думает об этом, входя под своды огромного, мрачного дома. Сразу за дверью начинается зал, который в давние времена было принято называть рыцарским, но никаких атрибутов рыцарства здесь нет. А вот всего африканского в избытке: каменная и бронзовая скульптуры, маски и копья на стенах; шкуры животных, изящные инкрустированные рога, кованые сундуки, многофигурные тканые панно. Мебели совсем немного: обеденный стол (такой огромный, что на нем можно было бы играть в крикет) и три стула с высокими спинками вокруг него. Резная пятистворчатая ширма со сценками охоты на льва и низкий диван. Две дубовые лестницы ведут наверх, к площадке, огороженной перилами. На перилах повисли гирлянды живых цветов. Цветы – повсюду, в больших напольных вазах и вазах поменьше, на столе, на подоконниках: розы, орхидеи, ирисы и множество других, неизвестных Икеру, – но розы все же преобладают. С трудом отведя взгляд от цветочного великолепия, Субисаррета переводит его на арку под лестницей. Она ведет прямиком в коридор, конец которого теряется во мраке.
– Впечатляет, – только и может выговорить инспектор. – Очень красивый дом…
– Ты еще не был наверху, – Лали фыркает, оттопырив нижнюю губу. – Хочешь есть?
– Нет. У вас какой-то праздник?
– Ты о цветах? Никакого особенного праздника. Просто мы вернулись домой, и все рады нам. Только и всего.
«Все» – это не только пятеро охранников. Они – лишь часть обитателей дома. Кроме Икера и Лали, здесь нет ни одного белого, в какой-то момент инспектор чувствует себя героем истории из колониальной жизни: обслуга тиха и деликатна и старается лишний раз не попадаться на глаза. За то время что инспектор провел в зале, из-за арки выглянуло и тут же спряталось несколько курчавых голов, и лишь кошек нигде не видно.
– Давно вы приехали?
– Вчера, – охотно поясняет Лали. – А ты?
– Сегодня ночью.
Восьмилетняя девочка не задает вопроса, который обязательно задал бы кто-нибудь из взрослых членов ее семьи: что полицейский инспектор из Сан-Себастьяна делает в африканском Котону? Ответ на него ясен и так: Лали хотела, чтобы они встретились – вот они и встретились.
– Тебе нравится Котону?
– У меня короткая шея, и поэтому я не успел его толком разглядеть. А тебе не влетит, что ты привела в дом незнакомого человека?
– От кого? – Лали снова фыркает.
– Ну… От… Мо и твоего брата.
– Мо тебя знает. И Иса тоже. Какой же ты незнакомый?
– А ваши охранники? Разве они пускают кого ни попадя?
– Ты – это ты. Ты мой друг. Ты ведь мой друг, да?
Лали посерьезнела и смотрит на Субисаррету так, как будто от его ответа зависит что-то важное в ее жизни. В потемневших глазах ангела пляшут маленькие смерчи, стоит им вырваться на свободу – и Икера сметет, бросит прямо в пасть льва, за которым охотятся стилизованные копьеметатели с ширмы. Охотники не помогут Икеру, не спасут. Спасение – правильный ответ.
– Я твой друг. Да.
– Здорово! – смерч с нежным именем «Лали» стихает, проходит стороной. – Идем наверх, я покажу тебе свою комнату.
– Рядом с воротами была табличка… Кажется, на французском…
– У нас здесь все на французском, – замечает ангел. – А на табличке написано «Сурисьер», так называется наш дом. Вилла Сурисьер. Красивое название.
– Да. Очень.
– По-испански звучит намного хуже. Ратонера.
Смысл сказанного Лали не сразу доходит до Субисарреты, а маленькая негодница хохочет, запрокинув голову. Лучше бы она ограничилась французским (в ее исполнении он выглядит бесподобно), лучше бы Икер вообще не задавал этого вопроса: ратонера по-испански не что иное, как мышеловка.
Ловушка.
Западня.
– И… кто же придумал такое название?
– Не знаю. Так она звалась всегда. Так она звалась еще до того, как мы поселились здесь. Иса хотел поменять название, оно ему не очень нравится. Но Мо была против.
– Почему? Мне кажется, что Иса прав.
– Мо так не думает.
– Но почему, почему?
– Мо говорит, что ни у кого нельзя отнимать имя. Даже у дома. Дому это может не понравиться, и он натворит много бед. Так что лучше оставить все как есть. Мо права.
Бедный Альваро, ставший Кристианом, а потом – Хлеем. Бедный Виктор, ставший Амади. Бедная горничная Лаура, ни с того, ни с сего ставшая Раппи – длинным червем. Мо права – ни у кого нельзя отнимать имя. Ни у кого.
– Забавно, Лали. Ты – забавная. Ты согласна с Мо, но при этом только то и делаешь, что придумываешь другим людям имена.
– Люди – совсем другое, – секунду подумав, заявляет Лали.
– Почему это?
– Расскажу тебе как-нибудь потом.
«Как-нибудь потом» предполагает дружбу – долгую, вечную; «как-нибудь потом» не устраивают несколько часов или даже целый вечер, проведенный вместе, – этого слишком мало. «Как-нибудь потом» предполагает взросление Лали – взросление, каким видят его сами взрослые с высоты прожитых лет – совсем не дети.
Но и Лали необычный ребенок. Хотя ее легко представить в красной пижаме с рождественскими шарами. В рождественских шарах сидят вовсе не олени, не маленькие безобидные птицы, – в них притаились смерчи. В них ворочаются насекомые, гремучие змеи трясут погремушками на хвостах. В них притаилась темнота, которую так боялся маленький Икер.
Взрослый Субисаррета тоже боится.
Страх сковал его внезапно, в самом низу лестницы (Лали уже успела добраться до середины); это ловушка, западня, не стоило ему соглашаться на экскурсию по вилле Сурисьер, не стоило переходить на ту сторону улицы, где стоят маленькие кустарники в кадках. Не стоило приезжать на улицу Ренуво, да и сама поездка в Бенин была неважной идеей.
– Ну, что же ты? – обернувшись, зовет инспектора Лали. – Идем. Может… ты боишься?
Старый, как мир, приемчик, на который вечно ловятся все, без исключения, мальчишки. Страх показаться трусом в глазах девочки (в глазах кого бы то ни было), гораздо сильнее, чем сам страх. Преодолеть его – вопрос чести.