– Потому что не прислушивались?
– Потому что это был не испанский! И не английский. Какой-то другой язык.
– Какой именно?
«Пропади ты пропадом», написано на лице администратора, ты и твой англичанин; осы перестали жужжать и биться в череп Субисарреты, наконец-то! Альваро не слишком хорошо изъяснялся на английском, во всяком случае, не настолько, чтобы с легкостью заменить им испанский. И английский паспорт… Откуда у него английский паспорт? Почему ему пришлось сменить имя, сменить страну? И заодно овладеть не только английским, но и каким-то другим языком?
– Я не знаю, что это был за язык.
– Итальянский?
Помнится, в Доломитовых Альпах Альваро пытался флиртовать с очаровательными начинающими горнолыжницами и довольно умело жонглировал всеми этими «incantatore»[5], «cutie»[6], «belle gambe»[7]. В отрыве от самого Альваро они смотрелись бы пошловато, но в том-то и дело, что к ним прилагалась его обезоруживающая улыбка. И восхищение, которое казалось вполне искренним. И надежда: если не на любовь всей жизни, то хотя бы на одноразовый гостиничный секс – после предварительного, пусть и несколько вымороженного петтинга в кабинке фуникулера. Разница между любовью и сексом не слишком велика, – именно так всегда считал Альваро, особенно когда времени на первое у тебя не слишком много. Зато на второе оно отыщется всегда. Главное – чистота намерений, которая может быть по достоинству оценена в обоих случаях.
Вот чем всегда отличался Альваро – чистотой намерений!
Но с какими намерениями он поселился в отеле, где нашел свою смерть?..
– Не итальянский, нет, – несмотря на «пропади ты пропадом», Аингеру находит в себе силы заискивающе улыбнуться. – Итальянский я узнал бы сразу, потому что немного говорю на нем. Хотя одно итальянское слово он все же употребил…
– Какое?
– Хло́пок, – после пятисекундного интригующего молчания заявляет администратор.
– Хлопок?
– Ну да. Он несколько раз повторил его на разные лады. Котонэ, котонэ, котонэ…
– То есть говорил он на неизвестном вам языке, а это слово было произнесено по-итальянски?
– Вроде того…
Теперь уже Икер чувствует себя идиотом. Экипировка начинающих горнолыжниц, как правило, не предполагает присутствия хлопка, разве что какая-нибудь простушка, впервые посетившая курорт, напялит на себя обыкновенную майку вместо термобелья. Комбинезоны, которые так приятно расстегивать во время петтинга в кабинке фуникулера, шьются из мембранной ткани; горнолыжные свитера – из флиса, шерстяные шапочки и варежки вообще можно сбросить со счетов или заменить их шлемами из пластика и перчатками с кожаными вставками. Место хлопку так и не нашлось, а может, все эти два года утка-Альваро плавал вдали от Доломитовых Альп?
В каком-нибудь другом месте, где носить термобелье не обязательно, а вещи из хлопка не только удобны, но и функциональны.
Азия с ее вечной жарой и влажностью подошла бы. Почему Икер вдруг подумал об Азии?
Камбоджийская купюра.
Та самая, которая была унесена Лаурой в тапас-бар «Папагайос», и эту купюру горничной вручил никто иной, как Альваро. Вряд ли он рыскал по сан-себастьянским нумизматическим лавчонкам в ее поисках, скорее всего, просто привез с собой. Посадочный талон на рейс «Барселона – Сан-Себастьян» проливает свет на финальный отрезок маршрута, а что было до этого? Ответ, наверняка, отыскался бы в паспорте Кристиана Платта, но паспорт исчез. Вместе с телефоном, по которому Альваро изъяснялся на неустановленном языке с итальянской тканевой прослойкой. Их прихватил с собой преступник? Или тот весельчак, что посчитал нужным пригласить горничную в номер с видом на убийство, перевернув табличку? Весь день, если верить Лауре, на двери маячило «Не беспокоить», но в восемь вечера ветер переменился и неустановленный кто-то решил вытащить труп из тени. Аккурат в тот самый момент, когда Субисаррета собирался послушать Бенсона…
Вот черт.
Это все «Джаззальдия», она не только меняет реальность, но и умеет быть безжалостной. Циничной. Даже сейчас Икер смутно сожалеет о загубленном джазовом вечере и называет труп трупом, хотя это – Альваро, пусть и перекрашенный в британца Кристиана Платта.
Его лучший друг.
– У вас ведь установлены видеокамеры, не так ли?
– Конечно, – Аингеру горделиво выпячивает нижнюю губу. – Одна камера есть в холле, другая – на улице перед отелем.
– А на этажах?
– Нет. Сожалею, но нет. Мы как раз меняем оборудование, и камеры должны были привезти через три дня… Сожалею.
– А на парковке?
– У нас нет парковки.
Ну да. «Пунта Монпас» – не самый выдающийся отель, не «Мария Кристина», с ее безупречной и хорошо отлаженной системой безопасности. Максимум, что может предложить «Пунта Монпас» (помимо слегка жмущих в плечах номеров) – это вид на море, на бухту и на гору Ургуль. Ту самую, где Альваро, переодевшийся в кожу другого человека, собирался встретиться с… кем?
Можно загубить еще один джаззальдийский вечер, заменив его восхождением на Ургуль, которое так и не успел совершить Альваро. Можно попросить у начальства с десяток человек в штатском, но что-то подсказывает Икеру: это будет заведомо провальная операция. Во-первых, потому что на Ургуль вечно толкутся сотни туристов и искать среди них кого-то одного, даже не зная, кого именно, – все равно что искать иголку в стогу сена. Пуговицу на футбольном поле. Во-вторых…
Почему это Икер решил, что одним из встречающихся обязательно должен быть Альваро? Что если ему всего лишь нужно было передать проклятое послание на купюре? В пользу этой версии говорит завтрашний билет, найденный в чемодане. Один человек не может быть в двух местах одновременно, разве что Альваро и Кристиан Платт вдруг оказались бы разными людьми. Но это один и тот же человек, как бы ни хотелось Икеру думать обратное. К тому же, если верить словам Аингеру, фотография в паспорте в точности соответствовала предъявителю, которого инспектор Субисаррета знал как:
Альварито (так ласково звала его памплонская тетка)
Альваро, или Борлито (так иногда звал его сам Икер – «кисточка», из-за страсти к рисованию).
Было еще несколько школьных прозвищ, довольно обидных – что-то на манер «крысеныша», из-за этих прозвищ Икер дрался с обидчиками до крови. А сам Альваро никогда не влезал в драку: не потому, что боялся, а потому что относился к такими укусам (самым что ни на есть крысиным по сути) философски. Много позже, когда они повзрослели, Альваро сказал другу: «Я был не такой, как все, вот и казался им крысой. А они казались мне мотыльками».
Помнится, Икер не нашел, что ответить. Мотыльки – не так уж плохо, нежности в них намного больше, чем в крысах, и они не выглядят отталкивающе, не снуют по помойкам, не волочат за собой измазанные в нечистотах хвосты. Но глаза Альваро вовсе не были полны любви и всепрощения, когда он говорил о мотыльках. Совсем напротив, они заблестели каким-то странным потусторонним блеском. В его глазах не было воздуха, и свет в них казался зыбким – как в той нарисованной, наглухо запаянной бутылке из-под сидра.
А ведь именно там и жили мотыльки Альваро.
Или – умирали? Медленно и мучительно?..
Смерть самого Альваро оказалась мгновенной, и в ней не было ничего сверхъестественного или потустороннего.
– За последние несколько часов… Я имею в виду временной промежуток от шести до восьми… Вы никуда не отлучались с ресепшена?
– Нет, – голос Аингеру звучит не слишком убедительно. – Я… все время находился здесь. Не считая пары-тройки минут… Естественные надобности, так сказать…
– Никто из посторонних в гостинице не появлялся?
– Насколько я знаю, нет.
– Никто не уезжал, не расплачивался по счету?
– Нет. Правда, где-то в районе восьми часов прибыли двое туристов из Норвегии. Пожилая супружеская пара…
Визит в «Королеву ночи» полуторагодичной давности тоже прошел под знаком старых пней из Скандинавии, уж не тех ли самых? Вероятность такого совпадения ничтожна, но она почему-то занимает Субисаррету больше, чем произошедшее с Альваро.
Так и есть.
Он не хочет думать об Альваро, потому что, думая о нем, упираешься в красную пижаму. В раскроенный затылок с застрявшим там электронным чипом. Он даже отдаленно не напоминает мотылька.
– В какой номер заселились скандинавы?
– В двадцать второй. Вы считаете, что они каким-то образом причастны?..
Икер пропускает вопрос администратора мимо ушей, чертовы скандинавы (пожилая супружеская пара) вырастают в его сознании до размеров гигантского цветочного пса у музея Гугенхайма в Бильбао. С той лишь разницей, что пса Субисаррета помнит в мельчайших подробностях, в то время как лица скандинавов постоянно ускользают, прячутся за пологом волос певицы Жюльетт Греко. Жюльетт всплыла в его памяти из-за старых скандинавских пней, что он подумал тогда? Не о певичке, – о скандинавах?
Они вполне могли оказаться свидетелями преступления.
Нет, не то.
Случайные свидетели автоматически переводят преступление в разряд неизящных, а следовательно, легко раскрываемых.
Мысль абсурдная, если учесть, что никаким преступлением в «Королеве ночи» и не пахло. Что же касается «Пунта Монпас»… К убийству, произошедшему здесь, скандинавы явно опоздали. Придется искать других свидетелей, если они вообще есть. Наверняка, есть! Стоит копнуть поглубже, рано или поздно обнаружится человек, который что-то видел (но не придал значения увиденному), что-то слышал (но истолковал услышанное неверно), что-то запомнил (но не смог подыскать нужную ассоциацию). В этом и состоит задача Икера: выйти на такого человека. Распознать его в толпе похожих, но совершенно никчемных, не представляющих никакого интереса для следствия людей. В отличие от «Королевы ночи», этот отельчик густонаселен, и далеко не все спят мертвецким сном в шесть утра: сказывается близость к пляжу и увеселительным заведениям, которых в Сан-Себастьяне в избытке. А есть еще и персонал, бодрствующий по долгу службы, и вряд ли он ограничивается одним лишь трусоватым администратором Аингеру.
– Вы заступили на смену в…
– В восемь утра.
– Кто дежурил до этого?
– Виктор. Ночной портье.
– Где я могу его найти?
– Он уже должен был появиться. Странно, что его нет.
– Странно?
– Обычно он не опаздывает.
– Мне нужен его адрес и телефон. А также запись с видеокамер.
– Обеих?
– Обеих, да. Меня интересуют последние сутки. И подготовьте мне список тех, кто проживает в отеле…
– Вообще-то, это конфиденциальная информация…
– Вообще-то, в вашем отеле произошло убийство. Нет?
Одно лишь упоминание об убийстве делает щеки не в меру впечатлительного Аингеру пергаментными, а глаза – тусклыми и безжизненными. С чего бы ему так близко принимать к сердцу происшедшее?.. Аингеру – патриот отеля, и его репутация для администратора не пустой звук? Не похоже, ведь до сих пор Аингеру производил впечатление легкомысленного парня, который (подобно всем парням его возраста) спит и видит, как бы скинуть постылую гостиничную униформу и облачиться в пляжные шорты. Пинать балду (желательно в обществе симпатичных девушек) и есть основное занятие таких парней. Во всяком случае, именно к этому они всеми правдами и неправдами стремятся. Они, а вовсе не сан-себастьянские полицейские, как ошибочно думают в Бильбао. Или Аингеру знает что-то, что не должен знать, и это знание опасно? Или ему кажется, что оно опасно?
– …Мне понадобится некоторое время, чтобы распечатать список.
– Сколько?
– Минут двадцать. Наш принтер не работает.
– Надеетесь наладить его за двадцать минут?
– Нет. Просто сбегаю в соседний офис. Я в приятельских отношениях с тамошними клерками, и они мне не откажут.
– Вот как? Вы легко налаживаете приятельские связи?
– А что в этом предосудительного? – настораживается Аингеру.
– Ничего. А с постояльцами отеля вы тоже на короткой ноге?
Щеки администратора, еще секунду назад напоминавшие пергамент, неожиданно начинают пылать:
– С чего вы взяли?
– Просто спрашиваю.
– У нас принято соблюдать субординацию…
Ну да, принято соблюдать, но можно и отступить от правил: ответ звучит слишком обтекаемо и потому не засчитывается. Что все-таки скрывает этот идиот? И написанное на пергаменте просматривалось не слишком хорошо, а теперь, когда он залит красным…
– Общение с убитым ограничилось лишь его регистрацией в отеле?
– Ну… Один раз он попросил меня поговорить с соседями. Ему мешал шум из номера на противоположной стороне коридора.
– Какого рода шум?
– Вернее сказать, это был не совсем шум. Музыка.
– Музыка?
– Видите ли, номер напротив занимает парень-саксофонист…
– Пассажи в неурочное время?
– Что-то вроде того.
– А этот парень… Саксофонист… Он что, плохо играет?
– Почему? Очень даже хорошо.
Альваро, как человек далекий от джаза, мог быть недоволен соседством с музыкантом. И саксофон, даже очень хороший, ничего, кроме раздражения, у него не вызывал – такое тоже возможно. Но куда в этом случае заткнуть билеты на «Джаззальдию», найденные в чемодане? В нагрудный карман пижамы Кристиана Платта, вот куда!.. Как бы Икер ни старался смириться с очевидным, он все еще не верит, что его пропавший друг и свежеиспеченный труп из гостиничного номера – один и тот же человек.
– И что?
– В каком смысле «что»? – недоумевает Аингеру.
– Вы поговорили с саксофонистом?
– В общем, да… Только не совсем с ним.
– С кем же?
– С его… м-м… спутницей.
Лицо администратора снова становится пунцовым. На этот раз не потому, что он пытается что-то скрыть, а потому что само упоминание какой-то женщины, спутницы неведомого Икеру саксофониста, вызывает в нем бурю эмоций. И справиться с ними Аингеру не в состоянии. Да и само слово «спутница» звучит как-то странно. И статуса женщины никак не объясняет. Кто она – возлюбленная, жена, импресарио? Просто девушка – из тех экзальтированных особ, что гроздьями виснут на музыкантах, сопровождают в поездках и бескорыстно предоставляют свое тело для одноразового использования? Все они, по мнению Икера, – дуры кромешные. Хотя и могли бы заинтересовать администратора Аингеру, будь он в пляжных шортах. Аингеру, облаченный в гостиничную форму, отнесся бы к ним в лучшем случае нейтрально.
Но Аингеру вовсе не нейтрален.
«Спутница» саксофониста занимает его намного больше, чем сам саксофонист. Чем труп, у которого случились трения с саксофонистом, еще когда он был вполне себе живым и здоровым Кристианом Платтом, гражданином Великобритании. Отсюда и легкий румянец на щеках парня, и выражение лица, которое можно назвать дурацким. А можно – мечтательным.
– Спутницей, вот как? Значит, саксофонист прибыл сюда со спутницей?
– Они живут в разных номерах, хотя и приехали вместе…
– После того как вы поговорили с ней, инцидент был исчерпан?
– Да.
– Ее, конечно же, сейчас нет в отеле?
– Не знаю. Электронные ключи гости обычно забирают с собой, правилами это не возбраняется. Но я могу подняться к ней в номер… Позвать ее, если она на месте. И если вам так уж необходимо, переговорить с ней.
Аингеру готов сорваться с места, бросив на произвол судьбы стойку с компьютером, и это вовсе не любезность. Юнец и пальцем бы не пошевелил, чтобы угодить полицейскому инспектору, но готов использовать малейший предлог, чтобы увидеться с таинственной спутницей саксофониста.
Щенок!..
– Вы собирались распечатывать списки, не так ли? – с видимым удовольствием осаживает щенка Субисаррета.
– Да, но…
– А навестить дамочку я в состоянии и сам. В каком номере она остановилась?
Уже знакомое Икеру «пропади ты пропадом» снова искажает физиономию администратора, и он нехотя выдавливает из себя:
– Двадцать седьмой.
– А саксофонист?
– Рядом, в двадцать девятом.
– Что ж, пойду побеседую с нарушителями спокойствия… Хотелось бы также взглянуть на волшебный офис, который никогда не спит… Тот самый, где стоит принтер. Не находите, что десять вечера – не самое подходящее время для визита, а?
– Вот черт, – на Аингеру жалко смотреть. – Я и не подумал, что сейчас слишком поздно. Они, наверняка, закрыты…
– Наверняка. Но если бы вам вдруг пришлось отлучиться…
– Обычно я нахожусь на месте. И Виктор… Он всегда может подменить меня. Теоретически…
– Теоретически?
– В том смысле, что срываться с работы по какой-либо надобности мне еще не приходилось. Но в случае чего… Виктор – славный малый, добросердечный, он никому не отказывает в помощи. Случись что-то срочное или непредвиденное, он может приехать в течение получаса.
– Но сегодня все не так?
– Похоже…
– Этот самый добросердечный Виктор должен был сменить вас в восемь?
– Да.
– А он до сих пор не явился.
– Я уже говорил, что это странно.
– Может, имеет смысл позвонить… этому самому Виктору?
– Я звонил. Пока вы… э-э… были наверху.
– И?
– Он не отвечает.
– Хорошо, – после секундного молчания изрекает Субисаррета, хотя ничего хорошего в отсутствии ночного портье (одного из потенциальных свидетелей) нет. – Оставайтесь здесь.
– А списки?
– Напишите их от руки. Думаю, что много времени это не займет.
Глава вторая:
отель «Пунта Монпас»,
23 июля, 22 ч. 35 мин. по среднеевропейскому времени
…Подняться на второй этаж «Пунта Монпас» – дело не минуты даже, – двух десятков секунд, но за это время Икер успевает подумать об Аингеру: с чего бы это ему вздумалось морочить инспектору голову с распечатыванием списков? Действительно ли он забыл, что все офисы заканчивают свою работу не в десять часов – много раньше, и нет ли в этой забывчивости двойного дна?.. О ночном портье Викторе, не вышедшем на работу в положенное время, а еще о Лауре (едва ли не точной копии владелицы пансионата «Королева ночи», и почему мысль о почти фотографическом сходстве двух никогда не знавших друг друга женщин пришла только сейчас?). Лаура была мила, она искренне хотела помочь, но что-то в ее поведении не понравилось Субисаррете. Какая-то мелочь, сводящая на нет все ее прекраснодушные порывы. Она была излишне говорлива, она старалась отвлечь Субисаррету от главного, забрасывая это главное сухим хворостом слов. Первыми попавшимися под руку сучьями и ветками. Сук поразвесистее – история ее приштинского деверя Арбена. Трагическая история младшей дочери Арбена Флори – маленькая ветка с одиноким, так и не распустившимся листком. А еще эта нелепая игра в вопросы и ответы об Азии, кошках, денежных знаках далекой Камбоджи – и все для того, чтобы инспектор Субисаррета не задал какого-нибудь вопроса, отвечать на который Лауре было бы неудобно. Вот оно! – горничная вела себя как человек, который боится быть пойманным за руку. В другое время Икер ни за что бы не выпустил эту скользкую руку, но сейчас он слишком занят мыслями об Альваро. О случившемся с Альваро.