Она напряглась, сжалась и качнулась, как статуя Святой Девы, готовая сокрушить меня. Я почти лишился сознания; кажется, она произнесла имя. Но хлынул новый поток крови, и мое тело опять затрепетало от наслаждения – и не было больше земли, не было больше земного притяжения.
Передо мной снова возник кирпичный подвал. Над телом молодого человека нависла тень. Вошел еще кто-то и положил руку на плечо Арману. Арман его знает: его зовут Миль.
«Пойдем».
Но куда он их уводит?
Багряный вечер в чаще секвой. Небрежно, распрямив спину, как всегда стремительно шагает Габриэль, глаза ее – как два стеклышка, в которых не отражается ничего. Рядом с ней, стараясь не отставать, грациозно идет Луи. В этой дикой местности Луи выглядит таким трогательно цивилизованным, безнадежно не вписывающимся в окружающую обстановку. Он сбросил вампирский костюм, который был на нем прошлой ночью; но в рваной старой одежде он кажется еще более элегантным и походит на джентльмена, которому просто немного не повезло. Сознает ли она тот факт, что они совершенно разные и что рядом с ней он чувствует себя чужим и одиноким? Позаботится ли она о нем? Но они оба боятся, боятся за меня!
Крошечное небо над головой превращалось в сияющий фарфор; по массивным стволам деревьев до самых корней спускался свет. Я слышал, как в тени бежит ручей. Потом я его увидел. Габриэль шагнула в своих коричневых ботинках прямо в воду. Но куда они идут? И кто с ними, кто третий? Он попал в поле зрения, только когда к нему обернулась Габриэль. Господи, какое лицо! И столь безмятежное! Он очень древний и могущественный, но тем не менее идет позади, пропустив молодых вперед. Сквозь деревья я рассмотрел поляну и дом. На высокой каменной веранде стояла рыжеволосая женщина – это ее я видел в джунглях? Не лицо, а древняя, лишенная выражения маска, как и лицо мужчины, который только что шел по лесу и теперь не сводил с нее взгляда; как и лицо моей царицы.
Пусть они все соберутся вместе! Кровь полилась в меня, и я вздохнул. Так будет только проще. Но кто они, эти древние создания с такими же, как у нее, лицами, на которых не отражается ничего?
Видение сменилось. На этот раз голоса окружили нас мягким венком – шептались, плакали. На секунду мне захотелось прислушаться, попытаться выделить из чудовищного хора хотя бы одну долетевшую сюда живую песню. Представить только – до меня доносились голоса с гор Индии, с улиц Александрии, из далеких и близких селений.
Но надвигалось новое видение.
Мариус. Ему на помощь пришли Сантино и Пандора, и теперь Мариус выбирается из окровавленной ледяной тюрьмы. Им только что удалось достичь зазубренных уступов на месте бывшего нижнего уровня святилища. Пол-лица Мариуса покрывала корка засохшей крови; он был сердит и полон горечи, глаза потускнели, длинные золотистые волосы перепачкались в крови. Прихрамывая, он поднимался по металлической винтовой лестнице, за ним – Пандора и Сантино. Когда Пандора пыталась ему помочь, он резко отталкивал ее в сторону.
Ветер. Колючий холод. Дом Мариуса был отдан во власть всем силам природы и выглядел так, словно по нему прошелся ураган. Повсюду валялись острые осколки стекла; красивые редкие тропические рыбки, замерзли на песчаном дне огромного разрушенного аквариума. Снег толстым слоем покрывал мебель и сугробами лежал на книжных полках, статуях, стеллажах с пластинками и кассетами. Погибли птицы в клетках. С закованных в лед зеленых ветвей деревьев свисают сосульки. Мариус долго смотрел на погибших рыб в мутной полоске льда на дне резервуара, на мертвые палки водорослей, разбросанные среди сверкающих осколков стекла.
Исцеление Мариуса происходило буквально на глазах: шрамы исчезали, лицо обретало естественные очертания. Нога постепенно обретала прежнюю силу. Он уже мог стоять почти ровно. Он отвел горящий гневом взгляд от голубых и серебряных рыбок и поднял глаза к небу, к белой пелене, полностью скрывавшей звезды, а потом молча смахнул с лица и волос частички засохшей крови. Ветер разбросал повсюду тысячи обрывков пергаментных рукописей, измятых листов старинной бумаги. В разрушенную гостиную ворвался снежный вихрь. Мариус поднял старую кочергу, чтобы использовать в качестве трости, и сквозь пробитую стену посмотрел на воющих в загоне голодных волков. Их не кормили с тех пор, как он, их хозяин, был засыпан льдом. О этот волчий вой! Я услышал, как Сантино заговорил с Мариусом – он старался объяснить, что им пора идти, что в лесу, среди секвой, их ждет одна женщина, что эта женщина такая же древняя, как Мать, и что до их прихода встреча начаться не может. Я ощутил прилив тревоги. Что за встреча? Мариус понял, но не ответил. Он прислушивался к вою волков. Волков…
Снег и волки... Мне часто снились волки. Воображение унесло меня прочь, к собственным мыслям, к собственным снам и воспоминаниям. Я увидел стаю быстроногих волков, мчащихся по недавно выпавшему снегу.
Я увидел себя, молодого человека, каким был двести лет назад, сражающегося с волками – со стаей волков, в разгар зимы появившихся во владениях моего отца. Я, тогда еще человек, был так близок с смерти, что чувствовал ее запах. Но я сразил волков одного за другим. О, эта первобытная юношеская энергия, возможность наслаждаться роскошью бездумной, неотразимо прекрасной жизни! Или она казалась мне такой только сейчас? Ведь в то время я чувствовал себя несчастным: один среди заснеженной долины, моя лошадь, собаки – все убиты... Но теперь мне остались лишь воспоминания и возможность вновь увидеть снег, покрывающий горы, мои горы, земли моего отца.
Я открыл глаза. Она отпустила меня и слегка оттолкнула от себя. И только теперь я понял, где мы находимся. Не просто где-то в ночном пространстве, но во вполне определенном месте, и это место когда-то принадлежало мне.
– Да, – шепнула она. – Оглядись вокруг.
Я узнавал воздух, которым дышал, запах зимы, а когда мое зрение прояснилось, я увидел над собой полуразрушенные крепостные стены и башню.
– Это дом моего отца! – прошептал я. – Это замок, где я родился.
Было очень тихо. На полу блестел снег. Мы стояли на месте бывшего главного зала. Господи, увидеть его в руинах, узнать, что все это время он был заброшен! Старые камни казались мягкими, как земля... Вот здесь стоял стол, огромный длинный стол в стиле времен Крестовых походов; а здесь был очаг, а там – входная дверь.
Ночь стояла ясная, снег не падал. Я поднял голову и увидел звезды. Возвышавшаяся на сотни футов над крышей замка башня все еще сохраняла свою круглую форму, но все остальное превратилось в пустую разбитую скорлупу. Дом моего отца...
Легкими шагами она отошла от меня чуть в сторону и, откинув назад голову, начала медленно кружиться на блестящем белом полу, словно исполняя какой-то танец.
Вот она – та радость, о которой она говорила раньше: двигаться, прикасаться к материальным вещам, перейти из царства снов в реальный мир! При взгляде на нее у меня захватывало дух: тонкая фигурка в не подвластном времени, никогда не устаревающем одеянии – в черном шелковом плаще и нежно окутывающем стройное тело платье, складками ниспадающем до земли. Такие одежды женщины носили испокон веку и в особо торжественных случаях продолжают носить до сих пор. Я хотел вновь заключить ее в объятия, но она поспешным жестом запретила мне подходить. Что она тогда сказала? «Можешь ли ты себе представить, каково это – осознать, что он больше не сможет меня удерживать? Что я стою перед троном, а он даже не шелохнулся! Что он больше ни на что не реагирует!»
Она с улыбкой обернулась ко мне. Бледный свет упал на тонкие черты ее лица – высокие скулы, нежный подбородок. Она казалась живой, совсем живой.
И тут она исчезла.
– Акаша!
– Иди ко мне, – позвала она.
Но куда? Потом я разглядел, что она стоит далеко, далеко от меня, в противоположном конце зала, – крошечный силуэт у входа в башню. Я едва мог различить черты ее лица, но отчетливо видел за ее спиной черный прямоугольник открытой двери.
Я сделал несколько шагов по направлению к ней.
– Нет, – сказала она. – Пора воспользоваться силой, которую я дала тебе. Просто приди!
Я не двигался. Мои мысли прояснились. Зрение тоже. Я знал, чего она хочет. Но мне было страшно. Я всегда любил скакать, прыгать, проделывать фокусы. Сверхъестественная скорость, сбивавшая смертных с толку, была мне не в новинку. Но она просила о другом. Я должен был просто оказаться рядом с ней – с невероятной в моем представлении скоростью переместиться с того места, где стоял, туда, где ждала меня она. Подобная попытка требовала безоговорочного подчинения.
– Да, подчинись, – нежно произнесла она – Приди.
Всего лишь мгновение я напряженно смотрел на нее, на белую руку, поблескивающую на косяке сломанной двери. И наконец принял решение: оказаться рядом с ней. Меня словно подхватил шумный, могучий ураган – и вот я уже стоял возле нее. Меня трясло, слегка болело лицо – но какое все это имело значение? Я посмотрел ей в глаза и улыбнулся.
– Да, подчинись, – нежно произнесла она – Приди.
Всего лишь мгновение я напряженно смотрел на нее, на белую руку, поблескивающую на косяке сломанной двери. И наконец принял решение: оказаться рядом с ней. Меня словно подхватил шумный, могучий ураган – и вот я уже стоял возле нее. Меня трясло, слегка болело лицо – но какое все это имело значение? Я посмотрел ей в глаза и улыбнулся.
Она была прекрасна, удивительно прекрасна! Богиня с длинными черными косами. В восторженном порыве я схватил ее в объятия и поцеловал; и ее холодные губы едва заметно ответили на мой поцелуй.
Но тут же я потрясение осознал все богохульство моего поступка – так же как тогда, когда поцеловал ее в святилище. Первым моим порывом было попросить у нее прощения, но я не мог отвести взгляд от ее горла и отчаянно жаждал крови. Сама мысль о возможности пить ее кровь, зная, кто она такая, терзала меня и в то же время казалась столь заманчивой: она способна уничтожить меня в мгновение ока просто из желания посмотреть, как я умираю. Именно так она поступила с остальными. Но опасность наполняла меня каким-то мрачным восторгом. Я сжал ее руки, почувствовал, как чуть-чуть подалась ее плоть. Я целовал ее снова и снова. И чувствовал вкус ее крови...
Она отстранилась и приложила палец к моим губам, а потом взяла меня за руку и провела в башню. Сквозь пробитую крышу и зияющую в полу верхнего этажа дыру падал звездный свет.
– Видишь? – спросила она. – Комната наверху еще сохранилась. А лестницы нет. Туда никому не добраться. Кроме нас с тобой, мой принц.
Она начала медленно подниматься. Не сводя с меня глаз, она плавно взмывала вверх, и только легкий шелк ее платья едва заметно трепетал от движения воздуха. Я в изумлении смотрел, как она поднималась выше и выше и наконец встала на самом краю отверстия в полу.
«Сотни футов! Я не смогу, это невозможно...»
– Иди ко мне, мой принц. – Ее тихий голос эхом разносился в пустоте. – Однажды тебе это уже удалось. Делай это быстро и, как любят говорить смертные, не смотри вниз. – До меня донесся ее приглушенный смех.
«Предположим, я сумею преодолеть пятую часть пути – хороший прыжок, на высоту приблизительно четырехэтажного дома, – это для меня несложно, но это мой предел... Голова кружится... Нет, невозможно... Как мы вообще сюда попали?»
Все плыло перед глазами. Я видел ее, как во сне, в голове звучали какие-то голоса. Я не хотел потерять эту минуту. Я не должен терять связь со временем, все должно быть связано между собой, должно быть доступно моему разуму.
– Лестат, – прошептала она – Иди же! – И легкий жест, означавший, что нужно поторапливаться.
Я сделал то же, что и раньше. Я посмотрел на нее и решил очутиться рядом.
И вновь ураган, и обжигающий ветер. Вскинув вверх руки, я поборол сопротивление. Кажется, я успел увидеть дыру в сломанных досках, когда пролетал сквозь нее. Потом я оказался наверху, потрясенный, в ужасе перед тем, что могу упасть.
Я вроде бы даже смеялся, но на самом деле просто понемногу терял рассудок. И на самом деле плакал.
– Но как же так? – спросил я. – Мне нужно знать, как я это сделал.
– Ты сам знаешь ответ. Непостижимая энергия, которая вселяет в тебя жизнь, теперь стала гораздо сильнее. Она заставляет двигаться твое тело, и так было всегда. Делаешь ли ты шаг или поднимаешься в воздух – разница только в степени ее интенсивности.
– Я хочу еще раз попробовать.
Она тихо и непринужденно рассмеялась.
– Оглянись вокруг. Помнишь эту комнату? Я кивнул.
– В юности я часто приходил сюда
Отойдя от нее на несколько шагов, я увидел груды обломков мебели, когда-то наполнявшей дом. Сделанные руками средневековых мастеров тяжелые скамьи и табуреты были столь прочными, что даже удивительно, как их все-таки удалось сломать, – так мощные деревья, упавшие в лесу, остаются там веками, покрываются мхом и становятся мостами через ручьи. Значит, вещи не сгнили. Сохранились даже старые шкатулки и доспехи. О да, доспехи, призраки былой славы! Сквозь пыль проглядывали цветные пятна Гобелены. А вот они совершенно испорчены.
Должно быть, во время революции эти вещи перенесли сюда для сохранности. А позже лестница обвалилась.
Я подошел к одному из узких окон и выглянул наружу. Внизу, на склоне горы, светились редкие электрические огни маленького городка. По узкой дороге мчалась вниз машина. Современный мир... Совсем рядом – и так далеко. Замок превратился в призрак себя самого.
– Зачем ты привела меня сюда? – спросил я. – Мне больно видеть это, не меньше, чем все остальное.
– Взгляни на доспехи, – сказала она. – И на то, что лежит у твоих ног. Помнишь оружие, которое ты взял с собой, когда отправился убивать волков?
– Да. Помню.
– Посмотри на них еще раз. Я дам тебе новое оружие, бесконечно более сильное, которым ты будешь убивать во имя меня.
– Убивать?
Я посмотрел на сваленное в кучу оружие. Оно заржавело и, видимо, совсем пришло в негодность, за исключением старой шпаги тонкой работы – она принадлежала моему отцу, который получил ее от своего отца, а тому ее передал его отец, и так далее, вплоть до эпохи Людовика Святого. Господская шпага, которой я, седьмой сын, воспользовался в то далекое утро, когда, словно средневековый принц, выехал убивать волков.
– Но кого я буду убивать? – спросил я.
Она приблизилась. Ее милое лицо буквально светилось невинностью. Она сдвинула брови, и на секунду на лбу образовалась маленькая вертикальная складка, а потом лицо вновь обрело прежнюю безукоризненную гладкость.
– Я хотела бы, чтобы ты повиновался мне, не задавая вопросов, – ласково сказала она. – Понимание придет потом. Но ты не такой.
– Нет, – признался я. – Я никогда не мог никому повиноваться, во всяком случае долгое время.
– Какой бесстрашный, – улыбнулась она.
Она изящно открыла правую руку; неожиданно в ней оказалась шпага. Кажется, я почувствовал движение шпаги к ее руке – едва ощутимую перемену в атмосфере, не более. Я пристально смотрел на нее, на усыпанные драгоценными камнями ножны и бронзовую рукоять – разумеется, в форме креста. С нее все еще свисал ремень, тот, что я купил специально для этой шпаги в какое-то далекое лето, ремень из крепкой кожи и пластинок стали.
Чудовищное оружие, пригодное как для того, чтобы наносить удары, как и для того, чтобы рубить или пронзать. Я вспомнил, насколько тяжела была для меня эта шпага и как болела рука, когда я размахивал ею, отбиваясь от нападавших волков.
Но откуда мне знать о таких битвах? Я рыцарем не был. Этим оружием мне довелось воевать только со зверями. Мой единственный момент смертной славы – и что он принес? Восхищение проклятого кровопийцы, выбравшего меня своим наследником.
Она вложила шпагу мне в руки.
– Теперь она не покажется тебе тяжелой, мой принц, – сказала она. – Ты бессмертен. Воистину бессмертен. Моя кровь принадлежит тебе. И во имя меня ты будешь использовать свое новое оружие так же, как прежде использовал эту шпагу.
Дотронувшись до шпаги, я содрогнулся, словно она до сих пор хранила скрытое воспоминание о том, чему стала свидетелем. Я вновь увидел волков, увидел, как сам я стою в почерневшем замерзшем лесу, готовый убивать.
И увидел себя в Париже год спустя, лишенного жизни, бессмертного монстра, – и все по милости волков. «Убийца Волков» – так назвал меня вампир. Он выбрал меня из толпы, потому что я победил чертовых волков, а потом с такой гордостью гулял в подбитом их мехом плаще по зимним парижским улицам.
Почему я до сих пор испытываю такую горечь? Разве я хочу быть мертвым и лежать на деревенском кладбище? Я еще раз бросил взгляд в окно, на покрытый снегом склон. Разве сейчас происходит не то же самое? Меня любят за то, каким я был в те ранние бездумные смертные годы. И опять я спросил:
– Но кого – или что – мне убивать?
Ответа не последовало.
Я вновь вспомнил бедняжку Беби Дженкс и всех погибших вампиров. Мне хотелось всего лишь немного повоевать с ними, но теперь все они уничтожены. Все, кто откликнулся на вызов, – все! Я увидел, как горит дом общины в Стамбуле; увидел древнего вампира, которого она выследила и медленно сжигала, а он пытался сопротивляться и перед смертью проклял ее. Я опять плакал.
– Да, я отняла у тебя зрителей, – сказала она. – Я спалила арену, на которой ты стремился блистать. Я похитила битву! Но как ты не понимаешь, что я предлагаю тебе нечто гораздо большее, то, о чем ты и помыслить не мог. Мой принц, я предлагаю тебе весь мир.
– Как это?
– Перестань проливать слезы по Беби Дженкс и по самому себе. Подумай о смертных, которых следует оплакивать. Вообрази тех, кто страдает на протяжении долгих и мрачных веков – жертв голода, лишений и непрестанного насилия. Жертв бесконечной несправедливости и бесконечных кровопролитий. Как же ты можешь оплакивать расу монстров, которые без руководства и цели разыгрывают дьявольский гамбит с каждым смертным, кто попадается им на пути!