Самодеятельные артисты с удовольствием загоготали, благо Ольга отомстила за «господ», обозвав Генриха в ответную господином.
— Вот мы тебе и поручим товарища артиста на автобус проводить! — припечатала Клавдия Семеновна. — А то мы сегодня зарепетировались. Дед меня домой не пустит.
— Да и мне надо бежать корову доить, — призналась Полина и снова беспокойно взглянула на часы. — Следующая репетиция, как обычно, в среду. — И, повернувшись к девушкам, спросила: — Проводите, девочки, артиста?
Ирма хотела было возразить, но Ольга проворно ответила за нее:
— Ну не бросим же мы такого видного мужчину одного? Проводим, можете не сомневаться.
Все дружно поднялись, засобирались, загомонили. По дороге на автобусную остановку артиста и девушек догнал Генка Капустин:
— Анекдот знаете? Мужик к врачу приходит…
— Ген, ты бы шел домой, — недовольно оборвала его Ольга. — Мы твои анекдоты уже наизусть выучили!
— Нет, отчего же? — возразил Генрих. — Если молодой человек решил к нам присоединиться…
— Да какой он молодой человек?! — возразила Ольга. — Лапоть завидовский!
Генка топтался рядом, продолжая улыбаться.
— Оль, перестань, — одернула Ирма подругу. Она не понимала, чего добивается Ольга. Позорить Генку перед чужим человеком! Да они этого артиста скорее всего совсем не увидят больше, а Генка свой, родной почти. Конечно, он не красавец, для Ольги не жених, это ясно, но такой добрый, безобидный, разве можно с ним так? Это все равно что ребенка обидеть. — Рассказывай, Ген, — попросила она.
Но Генка махнул рукой и, все так же улыбаясь, попятился прочь от остановки.
— Побегу я, некогда… Покедова!
Он пожал артисту руку и быстро побежал вдоль домов по улице.
— «Покедова», — передразнила Ольга.
— Зачем ты так, Оль?
— Да ну его! Пристанет как банный лист… Лучше пусть Генрих нам что-нибудь расскажет… Генрих, а кого вы в театре играете?
Генрих повел бровями, распрямил грудь. Ирма догадалась, что рассказ предстоит насыщенный.
— Мне пора, — заторопилась она. — Вы уж тут без меня… проводитесь?
— Проводимся! — опередила Ольга всякие возражения артиста. И тут увидела знакомую зеленую машину, подъезжавшую к остановке. — А вот и милый твой, Ирма. Надо же как вовремя! На машине домой покатишь… — Ольга вздохнула, не скрывая зависти.
Павел подъехал вплотную, остановился. Вышел из машины.
— Вечер добрый… — проговорил он, окинув долгим взглядом замерзшую троицу. — Что это вы тут делаете? — И остановил свой взгляд на Генрихе.
— Мы с репетиции шли и… — торопливо начала объяснять Ирма, обнимая мужа за рукав тулупа.
— Садись в машину, — чуть слышно приказал он ей. Она тотчас нырнула в салон. — Все цветешь? — громко и развязно спросил он у Ольги. — Эх, где мои семнадцать лет…
— А мы вот артиста из города провожаем, — похвасталась та. — Актуальность пьесы разбирали…
— Во-он оно что… — непонятным для Ольги тоном протянул Павел и задержал взгляд на Генрихе. Тот приплясывал на снегу — к вечеру похолодало. — Разобрали? — спросил Павел. Ольге почему-то расхотелось шутить. — А вот и автобус…
Маленький синий автобус с вытянутым черным носом подъехал к остановке.
Павел сел в машину. Поехали.
— Полина Петровна попросила артиста проводить… Его отдел культуры прислал для помощи. А Ольга совсем не изменилась, да? Сегодня пьесу по ролям читали… Я уже отвыкла от театра, боюсь — получится ли у меня?
Ирма тараторила, беспокойно взглядывая на мужа. Но в машине было темно, она не могла разобрать выражения его лица. Он молчал. Молчал он и дома, за ужином. Отвечал только на вопросы матери. Кончив есть, Павел поднялся из-за стола и отправился наверх. Уже на лестнице, словно что-то вспомнив, он обратился к Ирме со словами, от которых у нее все внутри похолодело:
— Приходи скорей, дорогая…
Перемыв посуду, Ирма поднялась наверх, зашла в детскую. Дочка долго капризничала, прежде чем уснуть. Ирма терпеливо баюкала ее, слушая, как за стеной, у Игоря, работает телевизор. Дочка уснула, а Ирма все продолжала сидеть у кроватки и смотреть на ребенка. Она вздрогнула, когда скрипнула дверь и в комнату врезался луч света из коридора. Павел молча подошел и взял ее за руку. Ирма поднялась и покорно двинулась за ним. Молча миновали они узкий освещенный коридор, Павел плечом толкнул дверь в спальню.
В следующую секунду Ирма от сильного толчка в спину влетела в комнату и больно стукнулась о спинку кровати. Не спуская глаз с мужа, Ирма попятилась к стене. Ни один мускул не дрогнул на лице Павла, только в глазах появилось знакомое Ирме выражение. Их словно застилал туман.
— Паша, Паша… — Ирма попыталась пробиться сквозь этот туман. Но Павел подошел и наотмашь ударил ее по лицу. Ирма скрючилась и сползла на пол.
— Значит, артиста теперь захотела? — хрипло спросил он откуда-то сверху. — Ну и как они, городские? Слаще, чем деревенские? Ты для него так нафуфырилась? Это ты для него нацепила?
Ирма не поднимала голову, но догадалась, что Павел имеет в виду бусы, подарок сестры Эрны. Бусы появились давно, некуда было надеть. И сегодня, обрадованная внезапно свалившимся на нее праздником, надела впервые. Павел потянул бусы, Ирма почувствовала, как леска впивается ей в шею.
— Паша, больно, — тихо подала она голос. Но он тут же потянул сильнее, словно пробуя бижутерию на прочность, леска с колючими гранеными бусинами впилась ей в шею.
Ирма попробовала помочь себе руками. Леска разрезала кожу пальцев, с яростным стуком посыпались бусины… На глазах Ирмы выступили слезы. В следующую секунду Павел дернул ее за руку, и она оказалась на середине комнаты. Мельком увидела себя в зеркале шифоньера — красная, почти багровая щека, с правой стороны шеи выступает след пореза.
— Паша, этот артист уехал. Он больше никогда не приедет к нам, успокойся… Ты можешь спросить у кого угодно, я не оставалась с ним. Мы двух слов не сказали, Паша…
Ирма знала, что все бесполезно, но зачем-то говорила, по привычке пытаясь защитить себя непрочной завесой слов. Павел медленно приближался к ней, и она видела, как на белках его глаз выступали знакомые красные жилки.
— Паша, не надо…
Снова удар. Она закрыла лицо руками, но в следующее мгновение почувствовала, как муж дернул на ней блузку — вслед за бусинами посыпались пуговицы, затрещала непрочная материя.
— Сука! — прохрипел он, бросая ее на кровать.
Он рвал на ней одежду. Сквозь тяжелое дыхание она слышала грязные ругательства, произносимые с исступленной яростью. Ирма не плакала и не кричала. Она знала: теперь уже скоро. Насытившись своей свирепой близостью, Павел отвалился от нее и сразу заснул. Она лежала, боясь пошевелиться, прислушиваясь к его дыханию. Иногда в такие минуты ей казалось, что муж умер, и она подолгу приглядывалась к его перевернутой ладони, пока пальцы руки не вздрагивали во сне. Вместе с ними вздрагивала Ирма. Отползала на самый край двуспальной семейной кровати, заворачивалась в свой махровый халат и сухими глазами смотрела в черный кусок неба за окном…
Глава 8
Полина знала в своем селе каждый дом, потому что хоть единожды, но побывала в нем. Больше того, она знала каждое деревце, кустик, ручей и камень. Со многими местами у нее сложились «личные» отношения. Она любила свое село, но не сразу поняла это. Такие вещи узнаются лишь вдали от дома. Так уж устроена любовь к родному краю — иначе как разлукой ее не проверишь. А из дома она уехала слишком рано — сразу после восьмого класса. Когда заявила матери, что после восьмого собирается поступать в медицинское училище, та только рассмеялась в ответ. Мать не заметила, что Полина выросла. Взрослой у них в семье считалась лишь Любава. Старшая сестра к тому времени закончила техникум и вернулась в колхоз бухгалтером. Любава всегда была серьезной, рассудительной. Она словно родилась взрослой. Даже на родительские собрания к сестрам ходила вместо матери. Той вечно было некогда. Мать работала в сельсовете, пропадала там сутками. А отец, сколько Полина себя помнит, пил. Трезвым дети видели его редко, поскольку утром, когда он уходил на работу, они еще спали. А после работы он удивительным образом всегда находил с кем и чего выпить. Мать, в заботах и горестях, не заметила, как повзрослела средняя дочь. Ей казалось блажью желание Полины учиться медицине. Мать никогда не была слишком близка к младшим детям, поэтому и не углядела истока Полининого решения, не поверила, что это всерьез.
— Да ты крови испугаешься! — уверяла мать. — А практика в морге? Мала еще. Сиди дома…
Теперь-то она, пожалуй, поняла свою мать. У Полины и сейчас фигура девчонки, а тогда она была и вовсе не серьезной наружности. Однако внутри торчал стойкий оловянный солдатик. Правда, тогда об этом никто не знал. Полина бегала в клуб на занятия драмкружка, и поэтому мать не преминула поддеть:
Теперь-то она, пожалуй, поняла свою мать. У Полины и сейчас фигура девчонки, а тогда она была и вовсе не серьезной наружности. Однако внутри торчал стойкий оловянный солдатик. Правда, тогда об этом никто не знал. Полина бегала в клуб на занятия драмкружка, и поэтому мать не преминула поддеть:
— Думала, ты в актрисы запросишься, а ты — вон куда. Небось за компанию с девчонками?
— Нет, одна.
Любава поддержала мать:
— Думаешь, в городе-то сладко?
Конечно, в городе оказалось несладко. Приспособиться к толпе, движению на улицах оказалось целой наукой. Полине поначалу эта наука туго давалась. Жить приходилось на квартире, с хозяйкой. Непросто приспособиться к чужому человеку. Хозяйка оказалась капризной и вредной, первое время здорово придиралась к своей жиличке. Полине случай помог. Как-то к хозяйке дети привезли внука на выходные. Внук этот умудрился засунуть в нос кусочек спички. Полина сумела вынуть его пинцетом и к тому же распознала у ребенка аденоиды. Хозяйка Полину зауважала, стала ходить по квартире на цыпочках и стучаться в дверь. Медицинское училище Полина закончила с отличием, но останавливаться на достигнутом не собиралась. Стойкий оловянный солдатик внутри толкал ее на подвиги. Она знала, что теперь должна сама себя содержать, родители ей помогать не могут. Любаву выдали замуж, отделили. А нужно еще Светочку поднимать…
Полина устроилась нянечкой в больницу и поступила в мединститут, на вечерний. Приходя на дежурство в больницу, застегивая на себе белый халат, она словно оказывалась в другом мире, где была своей, где все ей было близко, понятно. Созвучно душе. Ошиблась мать — не пугал Полину ни вид крови, ни бинты, пропитанные ихтиолкой и йодом, ни все остальные «прелести» медицины. Она ни разу не усомнилась в правильности выбранного пути. А уж лекции в институте! Она впитывала их, как целебный эликсир, как тайну, доступную лишь посвященным. Особенно ей почему-то нравились лекции хирурга Коренева о гнойных ранах. Они врезались в память слово в слово, как записанные на пленку. Эти знания впечатались на всю жизнь. Потом она могла по виду раны, по особым признакам точно определить характер случая и дать прогноз. И чем лечить, тоже знала, и это не всегда были аптечные медикаменты. Можно сказать, что в институте Полина еще больше влюбилась в медицину. Она срослась с ней. А с Николаем познакомилась уже на старшем курсе. Это было трамвайное знакомство, как любил потом называть его он.
Это случилось весенним утром, она опаздывала на дежурство, бежала к трамваю, который уже медленно подползал к остановке — красный, из двух вагонов. Рельсы лежали как раз посередине дороги, а перед ними и позади них неслись машины, они тоже все куда-то опаздывали. Полина держала глазами задний вагон трамвая, думала лишь о том, чтобы успеть впрыгнуть на подножку. Не посмотрела на светофор, не услышала, как отчаянно сигналит водитель белых «Жигулей». Оттого, что она слишком торопилась и была на шпильках, каблук подвернулся, и она упала прямо перед капотом машины. Водитель с визгом затормозил, выскочил. Он решил, что сбил Полину, а она видела только трамвай, последних пассажиров, запрыгивающих на подножку. Успеть во что бы то ни стало! Водитель кричал, спрашивал что-то. Полина же отряхнулась и резво побежала к трамваю. Парень с подножки подал руку, она уцепилась за нее.
Оказывается, полтрамвая наблюдало сцену ее падения. Вагоновожатая сжалилась и задержала отправку. Все это рассказал ей тот самый парень. Посмеялись. Полина объяснила, что ей никак нельзя опаздывать на дежурство в больницу — больные ждут. Парень был симпатичный — улыбка не сходила с лица. Правда, как только Полина окунулась в работу, тут же забыла о нем. После дежурства вышла, а он стоит возле больницы с белыми цветами. Они долго гуляли по улицам. Полина первый и последний раз пропустила лекции в институте. Парня звали Николай, а ее девичья фамилия была Николаева. Он посчитал, что это не случайно. Через месяц они поженились. Она взяла его звонкую зимнюю фамилию — Мороз. Все было так естественно… Все само собой. Это был ее человек, он ждал ее на этом перекрестке судьбы. Они и не ругались никогда, и притирки у них особой не было. Просто теперь Полина понять не могла, как существовала без Николая раньше.
Жить стали вместе с его мамой, в гуще беспокойного мегаполиса. Николай посмеивался над Полининым неприятием города. Говорил, что она скоро станет совсем городской. Она и стала бы. В чем-то она даже превзошла городских — Полина всегда тонко улавливала, как нужно говорить, двигаться. К тому же она продолжала заниматься в театральной студии при драмтеатре.
Деревенщиной не выглядела. Но по деревне тосковала. Мужа таскала туда каждый выходной. На рыбалку, в лес, по гостям… Больше всего Полине не хватало линии горизонта. В городе взгляд то и дело во что-нибудь упирался. А у них в Завидове стоишь на холме — и взгляду просторно. Видны озера за селом, поля, полоска леса вдалеке. И горизонт ровный, широкий… Стоишь вот так, и внутри начинает вдруг щекотать отчего-то, и счастье берется непонятно откуда… По этим далям и скучала Полина больше всего. После стольких лет в городе поняла: не может она без деревни. Хочет вернуться.
Николай ее ностальгию всерьез не принимал, отшучивался. А когда Полина забеременела, вопрос встал ребром. В городе ее нещадно мучил токсикоз. Она улавливала все, даже самые неуловимые запахи. Любой транспорт отметался. Рвало даже в трамвае. Зато в деревне все моментально проходило, как по мановению волшебной палочки. Не раз местный председатель звал Николая работать в колхоз. И дом обещал, как молодым специалистам, выделить. Николай только отмахивался. А тут согласился дом посмотреть, сходил с председателем в гараж, мастерские. Полине дом сразу понравился — комнаты просторные, окна высокие. Три комнаты и кухня. Да еще веранда летняя, надворных построек полно. Когда это они в городе своей квартиры дождутся? Уговорили Николая. Он в деревне прижился, в город не просился потом. Да и некуда стало проситься вскоре — мать внезапно умерла, а квартира, поскольку в ней никто прописан не был, отошла государству. Вот так бывает… Осели они в деревне и прожили здесь вместе без малого десять лет. Снится ей теперь то время солнечным, а Николай во сне всегда улыбается. Он инженером в колхозе работал, а она устроилась в фельдшерский пункт. Ближайшая больница только в райцентре. Вот тогда-то и довелось в каждом доме побывать. Хоть день, хоть ночь — Петровна, беги. Вот где практика! Чего только не пришлось попробовать! И роды принимала, и кровотечения останавливала, и с белой горячкой дело имела, и с поножовщиной. А уж гнойных ран, которые она любила изучать в институте, повидала! Пришлось вылечить не один десяток. Почитай, все село стало ее пациентами. Ее фельдшерский пункт никогда не пустовал. Пока его не закрыли. Районное начальство объявило, что нет средств на содержание малых фельдшерских пунктов. Полина была обескуражена. Где работать? В городе можно побегать, работу поискать. А в селе?
Работа сама нашла ее. Руководительница драмкружка ушла на пенсию и предложила на свое место бывшую воспитанницу. Так Полина оказалась в клубе. Новая работа тоже не давала сидеть на месте. Сегодня, например, ей предстояло побывать в трех домах и посещения эти уложить между дойками Милки. А доила она свою корову каждые два часа — раздаивала. Молока Милка давала немало, вот только вымя от дойки до дойки успевало загрубеть. Возни с ним много, руки после дойки болят. Иногда час под коровой просидишь, прежде чем выдоишь.
Закончив с дойкой, Полина побежала к Никитиным. С тех пор как они открыли маслобойку, ни разу у них не была, не довелось. Вошла во двор и ахнула — до чего толково все устроено! Двор заасфальтирован, новый сарай сбоку, как продолжение двора. Чистота кругом, только по шуму Полина определила, что в сарае работает агрегат. Заглянула — вдоль стены стоят чистенькие жестяные и пластмассовые бачки, до краев полные масла. Володька с отцом вытряхивали семечки на пресс. Перекрикивая машину, Полина похвалила устройство, поинтересовалась, как работает. Сразу подосадовала в душе, что не вовремя пришла, приходится отрывать людей от дела. Не согласится Володька! Когда у молодого хозяина освободилась минутка, он подошел к Полине, и она, не слишком надеясь на успех, стала излагать свою просьбу. Володька не пришел в восторг от предложения сыграть в спектакле. Полина лихорадочно прикидывала, как долго придется его уговаривать и какие именно аргументы выдвинуть.
— Ну не хватает хороших мужчин, — призналась Полина, доставая из сумки список своих артистов. — Вот понадеялись на Лешу Величко, а он запил!
Беда, — согласился Володька, через плечо Полины заглядывая в список действующих лиц и исполнителей. — Когда репетиция? — поинтересовался он, глазами пробежав его до конца.