– Что же будет? – ахнул Изок.
Дружинник в ответ пожал плечами:
– Не ведаю… Чаще всего таких женщин замуж выдают за кого-нибудь.
– За кого?
– А я почем знаю! Увозят куда-то, и все. Скажи, пусть, пока можно, молчит о будущем дитяти, чтоб подольше возле князя остаться. А еще лучше, если родит тайно, чтоб никто не знал, и отдаст кому сама.
Изок возмутился от души:
– Ты что?! Что говоришь-то?! Как можно свое дитя вот так?..
– Ну, тогда точно замуж отдадут далече…
Как в воду глядел: едва стал округляться стан у Жданы, так пришла она к брату снова с неприятной вестью.
– Уезжаю я. Князь велел ехать.
– Куда? – Где-то в глубине души Изок надеялся, что сестра едет домой. Как ни позорно вот так возвращаться, а все лучше к родным, чем куда-нибудь. Но оказалось – нет, ее отдавали замуж за боярина Скобу.
Негош нахмурился, услышав это имя. Изок не стал при Ждане спрашивать почему, видел, что сестре и так тяжело.
– Когда едешь?
– Завтра поутру. Свидимся ли?
– Конечно! – горячо пообещал Изок, ему было очень жаль сестру. Она, видно, крепко любила князя Владимира и хотела ребенка от него. Да вот не судьба стать княгиней-то. Попробовал пошутить: – Боярыней будешь, так не зазнайся.
Ждана улыбнулась сквозь слезы, кивнув, ушла, кутаясь в теплый плат, несмотря на жару. Изок пристал к Негошу:
– Что знаешь про боярина? Почему недоволен?
Тот чуть замялся, но решил, что лучше сразу сказать:
– Боярин тот трех женок схоронил, твоя сестра четвертой будет.
– Почему? – ахнул Изок.
Негош чистил своего коня, сделал вид, что не слышал. Но от Изока не отвертеться.
– Да стар он… У него внуки постарше твоей сестры будут. И внучки уж замужем давно.
Древлянин вздохнул:
– Ну то не самое страшное…
Негош искоса посмотрел на друга, видно, прикидывая, договаривать или нет, махнул рукой, отложил щетку, какой охаживал коня, позвал Изока к себе ближе. Стал почти на ухо говорить:
– Да в том-то и дело. Скобе уж восьмой десяток, небось детей быть не может. Как к княжьему ребенку отнесется? А коли дитяти плохо, так матери и того хуже.
Древлянин засомневался:
– Так ведь княжий ребенок, может, не посмеет обижать его мать?
Негош с сомнением покачал головой:
– Что-то я не припомню, чтоб князь о ком из своих детей спрашивал или вспоминал. Сколько таких, как твоя сестра, здесь побывало за эти годы, все куда-то девались, а про детей и слыхом не слыхивали.
– Да уж… успокоил, – пробурчал Изок.
* * *Вятичи снова заратились, весной от них повоза не пришло. Волчий Хвост выговаривал князю, что, мол, зря поверил, видно же было, что старейшины крутят, не собираясь ничего давать. Эти вятичи всегда себе на уме были, их сколько ни прижимай, все одно, стоит уйти, тут же делают по-своему.
Владимир смотрел на воеводу, смеясь:
– А ты на что? Неужто тебе объяснять такой пустяк, как с непокорными справляются?
Воевода горячился:
– Я так справлюсь, что долго помнить будут, правнукам своим закажут против Киева вставать! Хотя никому они не завещают!
– Почему?
– Да потому, что завещать будет некому! Дай мне волю, я и без тебя разберусь, ты у нас слишком жалостливый, князь.
Но Владимир по весне отправился на вятичей сам. Уничтожать всех, как обещал, конечно, не стал, но, наученный их хитростями, заставил клясться по роте, что дань будут поставлять ему исправно. Как старейшины ни крутились, но лучше уж дань давать, чем порубленными быть. Они надеялись на поддержку радимичей, да те что-то затишились, не стали против Киева выступать.
Уже уезжая от капища, где клялись вятичские старейшины, Волчий Хвост вдруг услышал, как прошипел один из вятичей:
– Ничего, сговоримся с радимичами, будет вам дань кровавая, дождетесь!
Резко обернувшись, воевода увидел только склоненные головы. Разбираться, кто сказал, не стал, но слова запомнил. Князь на его требование разобраться и с радимичами отмахнулся:
– Не их черед. До них чуть позже доберемся!
– Дай я сам!
– Ты мне нужен не там. По весне на ятвягов пойдем.
Волчий Хвост изумился:
– Чего мы у них забыли? Эти дань платить не будут, зря надеешься. У них князья не слабые и грады в болотах спрятаны.
Князь кивнул:
– Вот ты и найдешь загодя тех, кто проходы по болотам знает. А ятвяги дреговичам покоя не дают, да и до червенцев с волынянами добираются. Коли взял волынян под свою руку, так защищать должен.
– Защища-ать!.. – раздосадованно протянул Волчий Хвост. – Чего их защищать, они далече? А из дружины своей воинов положим за-ради непонятно кого.
– Вот почему ты только воевода и никогда не будешь князем, – улыбнулся Владимир.
– Почему?
– Да потому, что князь должен думать и о дальних своих людях, а не только о ближней дружине.
Воевода упрямился:
– Князь, без дружины ты не только с ятвягами не сладишь, но и с десятком татей.
Владимир стал необычайно серьезен.
– Я всегда о том помню! Знаю, что с дружиной добуду себе и злато, и серебро, а без дружины ни то ни се. Но разве я дружину обижаю? Все для вас, себе меньше беру, чем вам даю.
Волчий Хвост смутился:
– Нет, князь, дружина это понимает. Мы за тебя готовы хоть в огонь, хоть в воду, ты не думай. – Чтобы сгладить сказанное раньше, стал расспрашивать, что нужно узнать про ятвягов.
Владимир скосил на него глаза, послушал, а потом расхохотался:
– Ох, ты же и лис хитрый! Ладно, слушай внимательно…
* * *Жизнь не скоро заставила Рогнеду хоть чем-то заняться. Ее ключница, верная Перенега, ездившая с хозяйкой еще из Полоцка, взяла все заботы на себя, распоряжаться холопами самой княгине не пришлось. Если бы Рогнеда не лелеяла надежду в скором времени вернуться в Киев, она давно бы вникла в хозяйственные заботы, но все мысли оказались заняты сначала обидой за несправедливую ссылку, потом надеждами на возвращение. Потому и жизнь в Изяславле никак не налаживалась, даже княжьи короба не полностью разобрали.
– Княгиня, может, разберем короба? – осторожно предложила Перенега.
Рогнеда помотала головой:
– Не стоит, пусть пока стоят.
– Хоть одежду княжича, старая совсем прохудилась, зашивать приходится. Еще полежит и мала станет… Да и остальное проветрить не мешает, давно уж сложено-то. А если надо будет, мы быстро соберем!.. – заверила Рогнеду ключница.
Та чуть недовольно поморщилась:
– Хорошо, для Изяслава разбери.
Ведь сама прекрасно понимала, что глупо второй год жить со сложенным скарбом! Сколько можно ждать, когда князь позовет? А если нет, она до своей смерти будет глазеть в окно на двор и прислушиваться к топоту копыт по ночам?
Перенега с жалостью покосилась на хозяйку. Неужто так любит своего мужа беспокойная дочь Рогволода? Скажи кому из Полоцка, что Рогнеда сиднем сидит, уставившись в одну точку, никто не поверил бы. Раньше ведь и минуты спокойно провести не могла, егозой с малых лет звали. Как сглазил княгиню кто. Да стоит ли любой мужчина таких страданий? Перенеге даже вспоминать не хотелось, что рассказывали о киевском князе, мол, женок и девиц себе набрал количеством немыслимым, многие сотни! Каждую ночь с новой спит, а потом селит в Вышгороде и других городах. И чего женщины его так любят? Нет, конечно, Перенега признавала, что князь хорош собой и рядом с ним вполне можно потерять голову, но Рогнеда уже сколько времени не рядом, а очень далеко. Второй год мается сердечная, когда у нее это безумие пройдет?! Жестокий князь хотя бы поинтересовался, как там его любушка и сын. Ни слова, ни весточки, точно и не было Рогнеды рядом с ним.
– Ох-хо-хо!.. – вздохнула Перенега. – Княгини тоже бывают несчастливы… От чего это счастье зависит? Ведь всем взяла против других Рогнеда, и красавица, каких мало, и умна, и добра, и держит себя настоящей княгиней, а вот поди ж ты… Держала, а сейчас сникла, точно это и не дочь Рогволода вовсе.
Княгиня, сама не понимая почему, вдруг встрепенулась. Глаза заблестели, дыхание стало неровным. Сердце забилось в груди, словно что-то почуяв. Перенега подскочила к хозяйке:
– Что, княгинюшка, что? Худо ли?
Та и сама не могла понять, почему вдруг забеспокоилась. Махнула рукой:
– Вели посмотреть, не едет ли кто?
Перенега закивала, уже поняла, что у Рогнеды просто сердце что-то учуяло, выскочила за дверь. Но на теремном дворе тихо, тихо и в городе. Перенега вздохнула, здесь всегда тихо, точно на капище. Махнула рукой, подзывая к себе гридя из княжьих, наклонилась через перила крыльца:
– Поди глянь на дорогу, не едет ли кто?
Тот сонно кивнул и поплелся выполнять. Перенега с досадой крикнула вслед:
– А чтоб тебя! Куда поперся?! С тына посмотри, чего за ворота-то ходить?
Гридь оглянулся, так же сонно махнул рукой и повернул в другую сторону. И тут Перенега почувствовала, как чьи-то руки схватили ее. Резко выпрямившись, она невольно оказалась лицом к лицу с дружинником Емком. Тот, видно, стоял сзади, разглядывая прелести женщины, поневоле видные из распахнутого от жары ворота рубахи, когда та наклонилась с крыльца.
– Ты… чего это?! – испугалась Перенега. Она уже не раз замечала пристальное внимание Емка к своей фигуре, да и сам дружинник ей глянулся, но чтоб так вот… Тот усмехнулся, стискивая грудь красавицы и жарко дыша в лицо:
– Приду вечером. Дверь не запирай…
Перенега не ответила, но и без слов было понятно, что пустит. Емко хлопнул ее по заду и, довольный собой, стал спускаться с крыльца. Только тогда Перенега перевела дух и снова вспомнила о повелении хозяйки, нашла глазами сонного гридя, уже взбиравшегося на смотровую вышку, а грудь все еще чувствовала горячие крепкие руки дружинника. По телу разлилось приятное тепло, трудно женщине, да еще и молодой, без мужчины в ложнице. Перенега вдруг подумала о том, каково хозяйке…
Гридь ничего не увидел, как ни смотрел. Да и не мог увидеть, хотя Рогнеда беспокоилась не зря, сердце-вещун верно учуяло, что любимый князь недалече.
Емко тихонько толкнул дверь Перенегиной каморки, та подалась, открылась без скрипа. Дружинник усмехнулся: смазала, что ли? Сама ключница стояла, глядя на ночного гостя широко раскрытыми глазами. В каморке было почти темно, потому Емко особо чиниться не стал, быстро прикрыл за собой дверь, опустив на всякий случай небольшой засов, и шагнул к хозяйке каморки. Та чуть отступила назад, слишком ретивым показался недавно такой желанный гость. Но Емка уже не остановить, облапил Перенегу, прижал к себе. Та вырвалась, обиженно прошептав:
– Ишь какой ты быстрый!
Емко чуть отстранился, недоуменно глядя в темноте в лицо Перенеги:
– Ты чего это? Сама же позвала…
– Я звала?! – возмутилась женщина.
– Ну… пустила же…
Перенега сбросила со своего тела его руки:
– Как пустила, так могу и выгнать!
Тот понял, что не шутит, примирительно зашептал:
– Ну чего ты, чего? Я ж к тебе с добром, по-хорошему…
Но подействовали больше не слова, а те же бесстыжие горячие руки, которые уже забрались под рубаху, одна прижимала к себе, а другая нащупала и крепко сжала крупную грудь. Не в силах противиться, Перенега сдалась, позволила стащить с себя рубаху, повалить на лавку, на которой спала. Емко кряхтел от удовольствия и выказывал:
– Эх, хорошо! Ну хорошо же! А ты не хотела…
Он оказался неуемным, норовил заглянуть в каморку при любой возможности. А то и подловить где в другом месте. Перенега не противилась, потому как сама получала удовольствие от его наглых рук, сильного тела и постоянного желания.
Но так долго продолжаться не могло, ключница быстро понесла. Когда она сообщила об этом сожителю, тот ахнул:
– Да ты что?! Куда ты с дитем-то?
Шло время, от князя не было известий, Рогнеда все больше и больше мрачнела, а у Перенеги стал округляться живот. Нося под сердцем ребенка, ключница и радовалась, и печалилась. Будущему дитяти радовалась, но Емко все чаще тискал по углам уже других, холопки охотно уступали видному парню.
Неизвестно, чем бы все закончилось, если б однажды княгиня вдруг не позвала обоих, и ключницу, и ее сожителя, к себе. Строго глядя на Емка, кивнула на уже заметный живот Перенеги:
– Твой будет?
Дружинник не посмел отказаться.
– Мой…
Рогнеда протянула, но не ему, а Перенеге кошель, туго набитый кунами и резами:
– Держи, тебе с дитем на житье. Деньги всегда пригодятся. Возьмешь еще со двора лошадь получше с телегой и всякого скарба, что нужен для обустройства. Из моих закромов возьмешь скоры, рухляди разной, не жалей, точно меня куда собираешь. Поняла?
Перенега кивала, не очень понимая, почему вдруг княгиня так расщедрилась, никогда ничем не разбрасывалась, а тут вдруг…
А Рогнеда продолжала:
– Поедешь в Полоцк, там у тебя родовичи остались, я помню. От меня поклон Полоцку передашь, только языком не болтай, прошу тебя
И ничего не сказала о Емке. Тот топтался на месте, не зная, как самому спросить о своей судьбе. Княгиня поняла, усмехнулась:
– А его… как знаешь. Я бы не стала с собой брать, больно девкам подолы задирать любит, наплачешься…
Ключница, теперь уже бывшая, совета хозяйки послушалась, уехала на следующий день одна, повез ее, правда, один из конюхов. Повез, да так и остался где-то с Перенегой. Рогнеда не противилась. А Емко тоже убрался из Изяславля, помотался по свету недолго, сгинул из-за своей неуемной тяги к женским прелестям, прибили, поймав однажды на сеновале с чужой женкой.
После отъезда Перенеги Рогнеда осталась совсем одна. То есть вокруг было достаточно холопов, всяких приживалок, готовых услужить, но с прошлой жизнью ее связывал только сын. Но Изяслав мал, о чем с ним говорить? Постепенно в душе Рогнеды росла обида на все и всех. На Владимира, лишившего ее сначала родителей, потом чести, потом права быть старшей княгиней, младших сыновей… на его жен и наложниц, похитивших с ее ложа любимого мужчину, даже на сыновей, которые живут с отцом отдельно, небось не вспоминая о матери… Вот эта обида – на мальчиков – была самой странной. Не их вина, что мать далеко, но против воли и разума Рогнеда все же обижалась. Они с отцом, а не с ней, его любят, о ней забыли…
По крыльцу терема затопали ножки, эту поступь княгиня узнала бы из тысячи других – к матери торопился ее дорогой сынок Изяслав. Рогнеда заранее улыбнулась, ребенок очень любопытен, если так торопится, либо узнал что-то новое и спешит поделиться секретом, либо спросить. Княжич здесь – ее единственная отрада, ее забота и гордость. Рогнеда старается не думать об оставшихся в Киеве сыновьях. Дочь умерла, не прожив и года, а Ярослав и Всеволод на попечении Блуда. Кормилец тот хороший, за Ярославом смотрел лучше любой няньки, да только было это при матери. А как сейчас?
Дверь ложницы распахнулась, так и есть, на пороге стоял Изяслав с раздувающимися от бега ноздрями. Рогнеда снова улыбнулась, ребенок здоров, его щеки всегда покрывает румянец, ножки крепко попирают землю, а глаза блестят.
– Мама…
– Что, родной? – Мать протягивает руки к маленькому княжичу, тот привычно ныряет в ее объятья. Рогнеда очень любит своих детей, но двое далеко, и вся материнская нежность выплескивается на одного. Пусть у двух других есть отец и Киев, зато у Изяслава мать и уютный терем в Изяславле.
– А… а почему говорят!.. – Похоже, что княжич и сам не знает, что спросить.
Рогнеда подбадривает ребенка:
– Ну, что говорят?
– Говорят, что ты брошенка! Что от нас отец отказался!
На миг, всего на миг Рогнеда замирает. Изяслав без конца с дружинниками, кто сказал – ясно, но сейчас не это главное. Она вдруг берет сына за плечи и поворачивает к себе. Серые глаза вглядываются в детские синие. Сейчас она должна сказать что-то такое, чтобы ребенок поверил, что он не брошен, что он под защитой.
– Изяслав, послушай, ты – Рогволодович! Твой дед – полоцкий князь Рогволод, и в Изяславле ты сидишь по праву. Полоцкие земли наши, я полоцкая княжна. Запомнил?
Мальчик кивнул, правда, мало что поняв в этих словах.
– Мы уехали из Киева, потому… потому что… ну, это наши с отцом дела. Но ты полоцкий княжич и будущий князь Полоцка!
В тот же вечер княгиня пришла в гридницу. Выражение ее лица и раздувавшиеся от гнева ноздри точеного носика не предвещали гридям ничего хорошего. Умная Рогнеда не стала спрашивать сына о том, кто сказал о ней и о князе, чтобы Изяслав не запомнил эти слова. А теперь решила спросить сама.
Гриди, уже понимая, чем вызван гнев хозяйки, смущенно опустили головы.
– Кто? – Серые глаза княгини сузились.
Один из дружинников, рябой Савей, виновато вздохнул:
– Прости, княгиня, вырвалось.
В тишине было слышно, как скрипнули стиснутые зубы Рогнеды, прежде чем она произнесла следующую фразу:
– Вон отсюда сейчас же! Если еще кто-нибудь… что-нибудь… княжичу… удавлю своими руками!
Круто повернулась и вышла. В гриднице повисло молчание, никто не усомнился, что и впрямь удавит.
А Рогнеда не могла заснуть почти до утра, стараясь не плакать и без конца перемалывая происшедшее. Давила обида на всех: на князя, на его киевских жен, даже на оставшихся с отцом маленьких сыновей и на князя Туры, всего раз за целый год появившегося в Изяславле. Одна, все время одна!.. Вместе с тем рождалось желание мести, желание выпестовать, взрастить Изяслава таким, чтобы смог всему миру, тем более Киеву доказать, что он лучший, чтобы князю Владимиру стало безмерно жаль и стыдно за эту ссылку!
Если бы рядом оказался умный человек, которому княгиня могла выплеснуть эту обиду, пожаловаться на одинокую жизнь, то глупостей в ее мыслях было бы гораздо меньше. Но Рогнеде некому поплакаться на свою горькую судьбу безмужней жены, и она разговаривала сама с собой. Хуже нет для обиженного человека, тем более женщины, тем более красивой и властной. Разуверившись, что князь пришлет за ней, опальная княгиня принялась с упорством, достойным лучшего применения, внушать маленькому Изяславу, что он тоже обижен отцом и даже братьями. Чем провинились перед старшим княжичем младшие Ярослав и Всеволод, объяснить не смогла бы, но объяснять было некому, маленький Изяслав принимал слова матери на веру. Ему казалось, что, став взрослым, он обязательно накажет и отца и Ярослава со Всеволодом, ведь наказал же сам Владимир своего брата князя Ярополка! За что накажет, мальчик не знал, но был твердо уверен, что перед ним, Рогволодовичем, Владимировичи повинны.