Ребята, забуксовав в столь сложных категориях, потеряли темп и сникли. Бить умника с белым от ярости лицом никому не хотелось. Мало ли это кто и что у него в карманах? Первоначально плёвая задача — стырить Клоуна — стала перерастать в локальный конфликт со многими неизвестными, что явно не входило в планы пацанов.
Обстановка слегка остыла. Поговорив со старшим, ему пришлось все же представиться, ну а при таком раскладе и на мировую для бандосов не стыдно.
Коля остался жив, невредим и перепуган до зеленого цвета в лице.
Они сидели в кафе за столиком на манерно скрипучих и искусственно состаренных стульях и молчали, а потом он сказал:
— Коля, а ведь ты конченый ублюдок! Почему не сказал, что у тебя встреча назначена?
— Боялся, ты не приедешь…
— И правильно боялся. Теперь, когда ты позовешь меня обедать, я обзвоню всех знакомых бандитов в городе и попрошу, чтобы тебя в случае чего трахнули в извращенных формах, — обманывал и запугивал он Колю.
Ровно через полгода этот «911» уже спасал Колю на очередной «стрелке», проклиная себя за излишнюю уступчивость по отношению к этим юродивым.
Сильные люди — добрые люди, но неразумных детей следует всенепременно пороть.
А как же иначе?!
13. ЧЕСТЬ СТАРОГО САМУРАЯ
Даже не знаю, что именно разглядел во мне этот пожилой и пафосный японец, но через пару часов нашего общения он вдруг спросил:
— Андрей, сколько тебе лет?
— Сорок три.
— Мне шестьдесят четыре. Можно я буду называть тебя младшим братом? А ты можешь называть меня старшим.
Переводчик смотрел на меня круглыми глазами, не очень веря в реальность того, что услышал. Только что один из Величайших Мастеров современности, обладатель девятого дана киокушинкай Канчо Хацуо Рояма, не боясь испачкаться, прилюдно попросил называть его братом известного городского сумасшедшего, о котором так и не могут составить определенного впечатления его полувраги и полупочитатели.
Если подлость не наказывается, то зачем были прочитаны эти героические книги, с какой целью мы прошли этот кровавый Путь и что дали нам десятилетия тренировок? Зачем мне сжатые добела кулаки, если подлец может смеяться мне в лицо хотя бы через монитор, упиваясь собственной безнаказанностью?! Я не искал этой драки, но рамки дозволенного были перейдены. Я нашел хама, и хам-молокосос начал хныкать, предлагал перенести драку на полгода, а потом спросил, по каким правилам мы будем драться (?!), а потом предложил выпить чаю.
В итоге мы все же начали драться на ступенях Смоленского пассажа в окружении охраны. Я разрубил себе кулак об его зубы, а заодно крепко разорвал ему нижнюю губу коленом. Он сломал себе правую кисть, закрывая мордочку от моей бьющей головы и локтей. Но драка есть драка, хам повис на моей куртке и упал под ноги. Шел первый московский снег. Я, непутевый, поскользнулся, чему виной манерные туфли, и в порыве сражения прилепился лбом в бетонный поребрик, огораживающий лестницу. По показаниям охраны, звук удара был такой, что они забеспокоились за фундамент здания. Наутро синяк стек на глаз… После обеда я улетал в Японию.
Брат Рояма принимал меня в Токио уже в третий раз за год. Каждый раз я приезжал не просто в гости — я приезжал биться с его лучшими бойцами, пытаясь передать то интересное, что могло пригодиться дружественной федерации моего старшего товарища и Брата. Видимо, я оказался действительно полезным, потому что в этот приезд мне было сказано, что Кан- чо Рояма с Канчо Блюмингом и шиханом Штурми- ным решили выдать мне сертификат с космически высоким восьмым даном — с обоснованием: «За выдающийся вклад в развитие каратэ».
Мы сидели в очень живописном рыбном ресторане посреди Токио, декорированном как рыбацкая деревня. Отмечание моего дана шло полным ходом, и вдруг Канчо шепчет на ухо Саше переводчику что- то интригующе важное.
— Андрей, Канчо хочет кое-что сказать тебе наедине.
— Конеффно, любой каприз!
Мы вышли на улицу. Рояма взял меня за руку и пристально всмотрелся мне в лицо. Надо сказать, что синяки сходят с меня очень быстро, но тут от удара лопнула кость свода правой брови, и ровный след на лбу напоминал шрам от контузии.
— Андрей, брат, надеюсь, ты не был пьян?
— Канчо, даже не беспокойтесь! Это был вопрос чести, а в этом случае ни синяки, ни даже итог боя не важны. Подлец должен быть наказан, и он был наказан!
— Эх, Андрей, Андрей… Ты стал одним из нас, и я не знаю Мастера, восьмой дан которого подтвердили бы сразу столько Великих Мастеров, при этом не слишком дружащих друг с другом. Мы обязаны думать о том, что на нас смотрят и равняются наши ученики и соратники, мы не имеем права на очень многие вещи, мы перестали быть просто людьми и стали главами уважаемых организаций. Наши федерации — это высшая ответственность на нашем Пути!..
И пошло все это в зад, если вопрос касается именно нашей чести! Зачем нашей семье запах бесчестия, как пережить пятно трусости или малодушия на нашем флаге?! Зачем нашему дому гнилой фундамент?! Если видишь, что Создатель не оставил тебе иного выхода — иди и сражайся, невзирая на результат! Но тысячу раз за секунду перед тем, как кинуться в этот, возможно, последний бой, подумай: то ли это, что стоит твой жизни и имени! На нас смотрят наши ученики — не опозорь их веры в нас! Не опозорь меня — твоего брата!
— Брат, я не опозорю тебя!
Мы обнялись, в носу предательски защипало. Я снял ношеную футболку с нашим карпом и вручил ее Канчо.
— Не обессудь, брат, — это от чистого сердца!
Спаси, Господи, брата моего некрещеного Хацуо Рояму и всех нас! Чудны дела Твои, Господи! Иногда мне кажется, что я просто сплю, но среди отвратительных кошмаров моей жизни вдруг всплывают картины, достойные того, чтобы помнить о них до гробовой доски.
Честь, как и девственность, можно потерять лишь один раз — восстановить в полной мере невозможно. Не верьте пластическим хирургам.
14. Воздух, кровь и свет
Только подлецы и трусы учатся па чужих ошибках — у них просто не хватает мужества совершать собственные.
Вы дышали когда-нибудь?
«Что за чушь?!» — спросите вы.
Нет, не просто дышали, а дышали ли вы с упоением, вкусно, сочно? Дышали? Ах, в Альпах, да и на Кавказе в общем тоже чудесно. М-да…
Чушь. Полная абсолютная херня. Кто не пил водки, тот не знает вкуса холодной воды. Вкус — настоящий, удивительный вкус — воздуха знает лишь астматик, делающий первый глоток живительного газа, после того как все же нашел спасительный аэрозоль.
Действие промедола мягко и безвозвратно проходило. Сначала он почувствовал, что у него есть спина, затем, что в нее вбит лом. Через мгновение некто злобный, сидящий внутри, сжал легкие и принялся резво рубить топором уже раздавленную грудную клетку. Еще через секунду процесс дыхания из обыденной, ежесекундной и несущественной задачи стал непосильной и мучительной борьбой за крохи кислорода, столь болезненно необходимые для истерически капризных клеток его тела. Клетки, в силу своего малого размера и очевидной тупости, не хотели вникать в то, что три ребра острыми краями переломов рвали окружающую их плоть, не позволяя раздвинуть грудь для вдоха. Не понимали, что спина выгнулась горбом травматического сколиоза, а легкие, приняв на себя удар через пролом в грудине, частично полопались и набухли кровью, уже не имея возможности впустить в себя этот упоительный, желанный, почти ощутимый в своей тяжести воздух.
Так умирающий на берегу большой и неуклюжий карп хлопает мягкими темными губами, не веря, что уже не вернуться назад — в прохладный и темный мир водных глубин. Еще немного и даже обожженный засухой рот перестанет хватать то, без чего нельзя прожить и нескольких минут.
Лишь находясь на краю пропасти, человек боязливо оглядывается и с этой неуютной точки своей жизни до рези в глазах отчетливо видит, что действительно ценно, а что всего лишь фантики от уже съеденных конфет. Звучит цинично и грубо, но чем чаще виден край, тем осмысленнее становится последующая жизнь. Memento mori — так, кажется, по-латыни. Все упирается в способ напоминания.
Как остро не хватает мозгу крови в момент, когда на шее сжимается учебно-боевая петля. Отражение мира слабеет, и остатки сознания вяло пытаются сохранить подобие мыслительного процесса. Картинка плывет, предметы приобретают злобные и глупые очертания, единственное, что удерживает на этой части бытия, — это боль. Дикая боль от нейлонового шнура, разрывающего шею. Кажется, что гортань, все сильнее сжимаемая удавкой, предательски, пискляво хрустнет и ввалится внутрь, не оставив шансов на бесцельное разглядывание календаря с новой датой и наивными фотографиями времен года. Ярость и полное отсутствие права выбора — вот что спасает. Напугайся, удивись боли, замри на секунду, и вот уже голова опустилась в ватную тишину. Всё — каюк. Вот уж хрен — боль! Боль — только она и кровь — по-настоящему, все остальное — выдумки. Если бы не эти две подруги, то скольких вещей нельзя было бы понять. Боль заставляет жить, а кровь и есть жизнь.
Боль вынуждает в безвыходной, казалось бы, ситуации трепетать и бороться за существование. Как гусеница, проткнутая булавкой в момент пионерского ничегонеделания… С мифическим трепетом он преклонялся перед той болью, которая преследует всю жизнь, объясняя, что имеет значение, а что просто дерьмо, попавшее в вентилятор либо добросовестно выработанное темной субстанцией с пафосным, но ничего не означающим именем «интеллект». Что есть наши мысли, по сравнению с нашей кровью?..
…Нет, сначала он не резал глаз. Это был молочно-белый ровный свет, чуть потухающий в одной стороне и тепло мерцающий — в другой.
Повязку сняли, голова была вполне в своих геометрических размерах, что не могло не радовать. Лечение серого вещества и системы его кровоснабжения прошло вполне успешно. Но вот зрение пока не возвращалось.
Через пару дней будут различимы контуры людей — привидений, скользящих по вселенскому туману и никак не желающих принять четкие очертания. Затем эти очертания придут, но начнут игриво ломать изображение на угловатые сектора. «Отсутствие периферического зрения, — сумничает врачиха и добавит: — Да ладно! Молодой, здоровенный — пройдет».
Прошло — не обманула. И всего-то через пару (!) месяцев. А до этого момента переход через улицу оставался невыносимой и унизительно боязливой задачей.
Мерзкое чувство беспомощности — вот что такое потерянное зрение. Остались руки, ноги и все остальное, но все это уже не ваше. Потому что нельзя назвать своим то, что невозможно использовать. Мир становится чужим и темным. Уткнувшись в стену, вдруг понимаешь, что потерялся. Потерялся очень крупный и беспомощный ребенок, бывший когда-то кем-то с весом 100 кг. Непроницаемая темнота превращает человека в муравья, замершего на тротуаре. Сознание сжимается от судорожной животной боязни быть раздавленным скучающим пешеходом по имени Жизнь.
Как много значительных, весомых и таких важных проблем составляют наше существование, как любовно мы обсасываем каждую мелочь нашей жизнедеятельности, как лелеем наши обиды и без тени сомнения утверждаем сами себе, что судьба-скотина не вполне к нам справедлива и более чем некорректна.
Был первый по-настоящему темный период жизни — с жестким, реальным предательством близких и невообразимой грязью. Время, когда, бесцельно передвигаясь по улицам, он с каждым шагом сгибался под тяжестью навалившейся темноты. «Почему именно со мной? Все так глупо и бездарно… Похоже, сопьюсь и сдохну, голодный, под забором». Питер очень мрачный и взрослый город. Город, полный туманов, миазмов и депрессивных флюидов, сочащихся из неопрятных каналов.
Навстречу шел мужчина с суровым непроницаемым лицом, перед собой он катил коляску, в которой сидел молодой парень, инвалид с церебральным параличом. Подросток смотрел на мир большими влажными глазами.
Как от удара током, ноги, потеряв подвижность, вросли в землю, сердце сжалось в горошину. Глядя вслед удаляющейся паре, он отчетливо, невыносимо остро понял, что это и есть настоящее горе. Горе, по сравнению с которым собственная гибель лишь «успокоительное средство», способ бегства от ужаса. Как можно утопать в волнах собственного эгоизма, гадить на все и всех, обвинять, хныкать, благодарно жалеть себя, даже не имея представления о том, что такое настоящее горе? Имея подаренную Богом возможность вздохнуть полной грудью этот удивительный воздух, не заботясь о живой крови, текущей по венам, и видя то, что многие гораздо более достойные люди уже не увидят никогда?!
Человеческая жизнь более чем омерзительна, если она всего лишь любовно оберегаемая частная собственность, источник удовольствий.
И 1/2 Письма нe про любовь
Мы перестаем любить себя, когда перестают любить нас.
Жермена де СтальМилая девочка, как ты похожа
На сотни таких же, увы.
То же смазливое личико,
Те же слова, что сказала не ты.
Яркие ногти и яркие губы,
В глазах — холодок пустоты.
Не так уж давно еще в школу ходила,
Носила цветные банты.
И вот рке мальчики.
Крепкое тело и наглость кастрата души.
Слова его часто расходятся с делом,
Но только не в деле «любви».
Пара заученных фраз, как в пароле,
Дерзость движения рук.
Как хорошо, что без комплексов оба,
Без лишних страданий и мук.
Бешеный драйв, как картинка из фильма.
Силы все отдал и вдруг: —
Девочка, слышишь, ты мне надоела,
Иди, погуляй где-нибудь…
Ты не обиделась.
Если бы в первый,
А так уж привыкла давно.
Сколько же лет ты у жизни отнимешь,
Играя в такое кино?..
Бог есть Любовь. И именно о высшем понимании этого слова сказано настолько много, что добавление будет либо натянутым, либо фальшивым. Тут или как Пушкин, или не рисковать. Я же говорю о влюбленности — о том романтическом и тревожно сжимающемся в животе, что будоражит нашу майскую кровь и сводит с ума томными летними ночами.
Все и тут в общем ясно — не ясно другое. Чего же в этом чувстве больше? Душевных сентенций высшего порядка или все же честнее будет поговорить о каскадных мультиоргазмах? А в том и сочный прикол, что влюбленность включает в себя столь полярные составляющие, что диву даешься тому, как баритонный разговор про творчество Зюскинда может повлиять на влажность белья у экзальтированной девицы полусвета. Ну, или как «вовремя» прочитанный с надрывом стих может напрочь отбить желание юной ивановской прядильщицы, с гормональным трепетом ожидавшей традиционного показа кулака.
Любовь к женщине всегда упирается в женщину как в объект страсти, и ничего тут не поделать. Впрочем, Создатель с неподдельным юмором отсадил от генетически здоровых некоторую часть для самоликвидации — это я о тускло-розовых и грязно- голубых. Причем, если взглянуть на способы и зоны их утех, то становится понятно, что отсадил вовсе и не зря. Так вот, не будучи, в принципе, гомофобом, все же замечу, что я никогда не трогаю скунсов и не проявляю по отношению к ним агрессии, но вовсе не потому, что героически терплю их запах, а потому, что они пасутся где-то вдалеке. Я искреннее рассчитываю на то, что, с позволения сказать, господа и как бы дамы, источающие анальный эротизм и блистающие языками, похожими на клитор, будут гуртоваться и шкодить где-то крайне далеко от меня, а случись им пробегать мимо, они ловко прикинутся натуралами. В противном случае их поведение будет сочтено провокационным, а намерения — мазохистскими. Я просто не смогу не пойти навстречу этим эстетам, лишив их грубого мужского внимания. (Поглядел в зеркало, поправил татуировки и потрогал бицепс.)
О чем это я… Ах да, о дамах.
Так вот, эти милые создания, столь занимающие воображение мужчин, на самом деле — воплощенный менингит. Чтобы понять этот удручающий факт, достаточно прожить с нежным ангелом не более трех лет. Чтобы стать практикующим женоненавистником, нужно прожить со следующим ангелком пять фронтовых годов. А для того чтобы из гуманитарных соображений не подходить к дамам ближе, чем на дальность прямого выстрела, нужно в третий раз убедить себя дотянуть до пятнадцати — с понятным использованием антидепрессантов, спиртного, а в особо неизлечимых случаях — ветеринарных уколов в живот.
Что это меняет? НИЧЕГО! Знаем, совершенно уверены, видим и даже готовы рассказать в деталях, что будет дальше. И тупо, с разбегу, на те же самые… Еще свежие от предыдущих попыток.
«Отчего так?» — спросите вы. Ну, тестостерон — это не совсем то. Боязнь спермотоксикоза — это уж очень как-то по-детски. Я уверен: это флер некоей игры, которую вполне можно назвать прятками, — с упоительным призом за находчивость, нюх и экстерьер.
Посмотрите на очередную недотрогу: суха, строга, неприступна, случайно коснется взглядом очередного «барсучка» — и скривит губку.
Вопрос: а зачем она ее кривит, если ей реально насрать и у нее, скажем, угасла половая сфера в связи с напряженной внешнеполитической?
Да она, сердешная, для него ее кривит и отворачивается капризно. Легкая тетка стоит легких денег, а кавалеры любят дам тем сильнее, чем труднее они им достаются. Любят маниакально, даже если это нелегкая на подъем шпалоукладчица с высокой степенью социальной ответственности, на вторую неделю понявшая, что дядя из негрязного авто реально запал на ее необъятный зад, неожиданно сравнив его с размером бокового стекла.
Женщины не различаются по этническим, социальным или (прости, Господи) политическим признакам. Они делятся на тех, которые хотят нас, и тех, которые считают нас не в своем вкусе, потому что, скажем, не брюнет. Причем расхожее заблркдение, будто дамы гораздо сдержаннее и холоднее пылких мачо средней полосы, не верно в корне хотя бы потому, что мы в итоге трахаем только тех теток, которые хотя бы пару минут уже оттрахалл нас в своей напомаженной головке. Это как в системах ПВО: когда самолеты имеют датчик «свой — чужой». Вы бросаете взгляд и вдруг обнаруживаете, как «снежная королева» с безучастным лицом начала поправлять и без того идеальную прическу. Потекла, родная, ой, негой потекла!..