Прямо бежал.
А волков, медведей не видел?
Да видел кого-то мельком — все от меня врассыпную! Я же прямо бежал… Хорошо, об дерево не расшибся нах!..
6. Dream, sweet dream…
Если вам не нравится сгущенка, в которую случайно упали мухи, значит, вы не солдат и не служите в далеком гарнизоне.
…Нет, резать ее нельзя — это неверно и эстетически не обосновано. Тонкие, ровные дольки сырокопченой колбасы противоестественны так же, как пиво, налитое в коньячный бокал. (Выпить, конечно, можно, но зачем же его греть в ладонях!) Нет, ломать — именно ломать на неровные куски с торчащими по краям уголками рубленого мяса и шпика, с полупрозрачными от жира обрывками восхитительной шкурки, которую могут снять только невежды и вырожденцы из среды революционной интеллигенции. Нет, нормальный половозрелый мужчина колбасу ломает, затем с хрустом и треском разрываемой «кишки» отгрызает от нее крупные, с трудом разжевываемые куски, наполняя рот целым облаком пряных и невыносимо острых ароматов дыма, слегка прогорклого сала и честного, без включений инородных тел, мяса! Это не еда в полном смысле слова, это борьба с нелегким и оттого более желанным удовольствием. Если уже пережеванную колбасу выплюнуть, то даже это не прервет логическую цепочку экстаза: схватить — разорвать — откусить — жевать с полным ртом, не только впитывая тонкий букет продукта, но и наслаждаясь именно процессом поедания, который очень похож: на первобытную охоту.
Сырокопченая колбаса — продукт особый. Пытаться уничтожить его, не подумав о сопутствующих ингредиентах, — смерти подобно. Не успев «забороть» и сотни граммов, остро осознаешь, что, не смыв из полости рта этот терпкий соленый вкус, можно просто захлебнуться уже почти незнакомой слюной. Во всем нужна умеренность. Кружка пива или рюмка водки — это то малое, что можно сделать для того, чтобы оказаться в паре миллиметров от нирваны, блаженства, подаренного незамысловатым на вид предметом, исполненным фаллическим символизмом, имеющим подозрительный темный цвет и содержащим измельченные останки убиенных животных.
Кто бы это ни сделал, как бы это ни выглядело, что бы ни находилось в рецептуре — это не стоит даже упоминания. Так туристам не советуют заглядывать на кухню китайского ресторана. Зачем ломать абсолютный кайф от процесса, вникая в несущественные, а потому второстепенные подробности производства?! Не мешайте копченую колбасу с другими закусками, не ешьте ее с сыром и хлебом. Этого не следует делать так же, как и не стоит добавлять в «Камю» шампанское. Маловероятно, что хороший коньяк выиграет от потусторонних тонов, пускай даже «Вдовы Клико».
Так и с колбасой. Ее надо рвать, жрать, глотать и запивать избранным мужским напитком, освежая рот для новой порции этого фантастического продукта.
Самолет летел рке семь часов, водка была выпита, о газировке типа «Дюшес» никто не позаботился. Так как рейс был военный, стюардесса в короткой юбке и с пышными сиськами отсутствовала, равно как и возможность отовариться напитками прямо на борту. Недоеденная палка колбасы мозолила глаза и яростно напоминала о жажде, раздирающей глотку. Бодун сам по себе засушлив, а тут еще эта гадость соленая.
Его буквально передернуло. С нескрываемым отвращением он бросил слегка обглоданную колбасу себе под ноги и пнул ее вдоль по проходу уже несвежим сапогом. В салоне висел стойкий запах дешевых сигарет, перегара и мужского пота. Ноябрь 1983 года — призывники летели в Краснознаменный Дальневосточный военный округ. Город Владивосток ждал новое пополнение своих «красных» казарм, а потом тайга и отдельный захолустный гарнизон.
Ему часто снились странные, порой парадоксальные сны, но в ближайшие полгода будет сниться только один завораживающим, навязчивыи и несоы- точный сон — оставленная в самолете палка колбасы! Сны… Светлые сны о главном! Он никогда раньше не думал, что голод может быть столь постоянной и важной категорией мировосприятия, по сравнению с которой меркнут даже более острые ощущения: злость, страх и усталость. Очень хотелось есть.
На «точках» кормили на убой. Растащить продукты не представлялось возможным. Тайга — куда их потащишь? В этих лесных закутках офицеры спивались, солдаты от безделья ходили на охоту, постреливая из АКМа по всему живому, а жены кадровых военных дурнели и думали, кому бы еще дать. Но это на «диких» точках, а в полку было голодно и тоскливо.
Советская армия очень любила своих старших офицеров, не забывая о членах их семей. Продукты поедали сначала они и прапорщик с продсклада. Затем младшие офицеры и представители военного оркестра. Потом ели старослужащие и прочие приближенные к кухне, и только после этого «молодые военные» бодро пережевывали пустую ячневую кашу по девять копеек за килограмм на природной воде из колодца, давясь хлебом неизвестного сорта, по вкусу и цвету подозрительно напоминающим оконную замазку. Отправка в командировку с большой вероятностью означала, что кормить не будут вовсе.
Вы знаете вкус заваренной в котелке хвои, сырых грибов, заплесневелой корки хлеба, обжаренной на костре и поделенной на пять едоков? Нет? Ну да и не нужно вам этого знать. Голод — это холодный, всепоглощающий ужас, беспощадный червь, вылупившийся и подозрительно быстро взрослеющий в вашем желудке. Прав был Эйнштейн в своей теории. Если мерить рацион относительно армейского стола образца 1983 года, жизнь начинает играть радркными красками и почему-то вовсе не хочется сырокопченой колбасы. Да тьфу на нее! Мало ли вкусных предметов на необъятных прилавках современных магазинов, но оглянитесь: возможно, где-то рядом есть человек, которому не суждено дотянуться до этих упоительных богатств. Память о голоде не позволяет судить людей. Единственное по настоящему важное основание для помощи — это протянутая к вам рука, пускай даже не самая трезвая.
7. МС СССР
Если максимально высоко задрать планку, то есть вероятность, что вы хоть куда-то прыгнете.
Армия — это очень специальное место, вдаваться в ее конкретное живописание не будем ввиду необъятности и неблагодарности темы. Слегка не дослужив «срочную», он поступил в военное училище и теперь уже заканчивал его.
Выживший из ума комбат по фамилии Кобзарь героически ковал кадры для МО СССР. Потертый дедок пятидесяти (!) лет нырял в несуразный тулуп, взятый, видимо, напрокат у знакомой сторожихи, и читал прошлогодний, наверное, номер газеты «Правда» для военных, одетых в «повседневную форму одежды». На улице стоял тридцатиградусный мороз, шла сороковая минута читки. Газета до обидного быстро закончилась…
— Куда, бляха, деваются погоны?!
— Ты должен быть, как бррроня!
— И так далее, и так далее, как говорил Леррр- монтов!
— Говно не каменный уголь! Не надо стесняться!
— Шахтеррры масло не жрррут, а вы, бляха, жрррете!
— В садике — «золотой», в школе — «золотой», а здесь — говно! Говно взяли — говно выпустим!
— Вы не видали — я видал! Полк, нале-е-ево, огонь, вашу мать! Он упал и лежит, а полк напр- рр-раво и шагооом марррш!
— Вы мертвые лежите, вы агитаторрры, на вас, падла, военная форррма понадета!
— Хочу — не хочу! Я, может, Маргарет Тэтчер хочу — отодрал бы как учебно-боевую лярву, так она все ракеты на хрен поснимала бы!
— Сегодня суббота, вот что обидно! Суббота с воскресеньем нам несет… Почему мне не несет?!
— Потискал Манюню в мужском туалете — и домой ее шагом марррш!
— А то в самоволке — устав нарушать. Назад, бляха! И не поможет тетя Гррриша, она кричит: «Я инвалид!», а мне насрррать — я Ррродину защищаю!
— Залез в танк, кнопки нажимай, башней кррру- ти, и петь надо громче. И — А — у — А! Жалюзи от- крррой!
— Я через три козла и коня прыгал — был молодой, а у вас трусы в полете рвутся. Отставить, вашу мать!
— Дочка принесла маленького такого, ну, этого… Пушистый такой, как в кино. Я ему: «Ком, ком цу мир, майн либер». Он, падла, ползет, а я ему: «Газы, сука!». Он обосрррался и померрр! Потому что понимает, а курсант ни хрена не понимает!
— Потому гегемон — гегемон не дррремлет, собаки лают, а у них пистолеты!
— Пускай безобррразно, но единообррразно. В строю — я ваш спаситель, вне строя — я ваш то- питель, и не надо мне тут! Я к генералу на доклад хожу — ширинку на все пуговицы и проволоку закручиваю, потому полковник Кобзарррь.
— Ну как с вами воевать? Как с вами воевать, когда без барабана ходите туда-сюда?
— Демократия — это высшая стадия диктатуры. Диктатуррры — я не боюсь этого слова! И так далее, и так далее, как уже говорил Лермонтов!
— Углы будем круглить и делать из говна конфетку, потому я пулеметные курсы кончал. Это вам не теоррремами голову темнить, хотя старый стал, со всех дыр течет.
– ~ Думая, думай, бляха, чтобы на лбу рррог выр- ррос, но пилотку не сметь в 3,14зду превращать!
— Захожу в пятую роту, а там гуяки летают. Пре- кррратить! Мы не летчики, а танкисты!
— Газы! Нет, ни хрена!.. Вспышка слева — куда головой надо падать? А туда, куда только что яйца полетели!
— Гегемон, я вам покажу, бляха, падла, гегемон!
У спортсменов в училище было одно неоспоримое преимущество. В силу перманентного пребывания на сборах, наличия плановых тренировок и особого отношения к ним генерала, бывшего спортсмена, они были этакой кастой брахманов среди курящего и жуликовато-пьющего военного быдла. Соответственно, прослушивание «классика» военной мысли сводилось к минимуму, хотя иногда происходил отлов «физкультурников» с постановкой в строй — экая незадача!
Каратэ закрыли, кажется, в 1983 году, он даже не успел попасть в спортроту, хотя не проиграл за последние три года ни одного соревнования. В училище интуитивно пришел в офицерское многоборье. Во-первых, название красивое, во-вторых, стрельба из пистолета, плавание и бег. Была еще, правда, гимнастика, по сложности и содержательности недалеко ушедшая от комплекса вольно-военных упражнений на шестнадцать счетов.
К четвертому году он уже стабильно выполнял норматив KMC — 3200 очков, и мечтал о 3400 — нормативе МС СССР. Ввиду сложного характера с руководителем команды уживался плохо — пару раз даже вылетал в «строй» со сборов, но тупо гнул свою линию и опять оказывался в спортивном комплексе. Тренировался уже по собственному графику, очаровав гражданских тренеров по плаванию и стрельбе. Благо обе были молодыми дамами и благодарно впитывали то, что им лили в уши. Дамы отвечали на ухаживания взаимностью и тренировочными программами. Через полгода индивидуального тренинга он рке набирал норму мастера на трех видах из четырех. Нос задирался к электропроводам. Он отчетливо почувствовал себя главным перцем «нашего микрорайона».
Судьба редко с ним заигрывала, а уж если хотела что-то пояснить, то делала это с прямолинейностью кувалды.
…Он торопливо сбегал по обесточенному подъезду, перепрыгивая через две-три ступеньки. Бегун хренов… В самом темном месте, прямо около дверного тамбура одной ступенькой оказалось больше — нога предательски хрустнула. Он рухнул, завыл, схватившись за стопу. Прошло, пожалуй, минут пять, а он все еще протирал своей манерной «Аляской» заплеванный пол. Нога сразу превратилась в подобие уродливого воздушного шарика.
В травмпункте сонный врач посмотрел на не очень удачный снимок и обронил:
— Да ничего страшного, кости вроде целые, связки, наверное, порвал, ну и сосуд какой-нибудь. Короче, не ссы — плясать еще будешь.
— А у меня соревнования через три дня. Я смогу выступать?
— Конечно, сможешь, если соревнования по шашкам А вот если по шахматам, то я бы воздержался — может быть осложнение на нервной почве.
Увидев его на костылях, начальник кафедры умело и сочно выругался, вспомнив все этапы его зачатия и родителей, а заодно позволил себе усомниться в традиционности его теперешней половой ориентации.
Через некоторое время полковник все же сумел сформулировать вопрос.
— Что, на округе, значит, не выступаешь, скотина тупая?!
— Очень даже выступаю, — бодро ответил ему хромой товарищ старший сержант.
— Ну-ну, выступатель…
На мандатную комиссию он пришел, засунув почерневшую уже ногу в старый добрый советский голеностоп. Теперь таких и не делают. Нога уже не гнулась, что хоть как-то снижало дикие прострелы.
Первым видом была стрельба — для него ведущий и самый важный раздел многоборья. В ней он достиг самого ощутимого прогресса. Видимо, из-за угнетающей боли и полной отстраненности от нервной составляющей процесса производства отверстий в бумаге он отстрелялся так, что дух захватило, сразу перебравшись в верхнюю часть рейтинговой таблицы соревнований.
Обколов ногу новокаином, весьма средненько выступил по гимнастике, сохранив однако положение в таблице. Удивительно, но на ногу никто не обратил внимания. Для откровенного лоха, начавшего плавать в двадцать один год, он обычно плыл достаточно бодро: 100 метров вольным стилем по длинной воде за 1,15. Голова отказывалась верить в худший результат, температура незамысловатого тельца к тому времени была уже 38 градусов. Только в душевой бассейна тренер Рехтин из Свердловска увидел его «валенок» — кроваво-сине-черную ногу, раздувшуюся от колена до стопы включительно. По бассейну прокатился интриганский шепот: «Да он ни плыть не будет, ни на лыжах бежать. Ловите подставу! Вот танкисты сейчас вляпаются!»
Поплыл, неуклюже толкнувшись от тумбочки одной ногой и плюхнувшись боком на «дорожку», греб, протяжно визжа в воду от боли и ярости. Если бы какой-нибудь маг-чародей провокационно спросил его: «А давай ножку оттяпаем, но ты добьешься того, что хотел», то он совершенно точно ответил бы: «Легко! Режь!» Вода казалась кипятком. Не хватало дыхания, не хватало длины гребка, ноги висели сзади, как два куска дерьма на хвосте дворового Тузика. 1,23 — чистый позор! Рейтинг после периода эрекции печально обвис до середины таблицы, а мастерский норматив виделся ему чем- то вроде полетов Дэвида Копперфилда. То есть выполнить как бы можно, но иди и сам попробуй пробежать на одной ноге 10 км чуть быстрее собственного лучшего времени — чистый фокус.
Ночь он провел в ознобе и кошмарном полусне. На утро не мог заставить себя проглотить кусок курицы… Голеностоп, бинт, пара кубов новокаина, пара горстей аспирина, какие-то антибиотики, какая- то мазь, что-то дали понюхать — фу, нашатырь. Спасало то, что всю зиму тренировал коньковый ход. К тому же дело было в марте — лыжня жесткая и «теплая».
На старте голова просто тряслась, по показаниям очевидцев, цвет лица напоминал стену в гауптвахте. Очень цомогли ребята-лыжники из сборной округа. Видя такую беду с ногами и зная решимость этого «идиота», они согласились вести его хотя бы на 37–39 минут.
Он поставил «валенок» в лыжню, а здоровой ногой начал толкаться так называемым полуконысом. Благо техника не блистала совершенством и в лучшие времена, даже тогда он бегал в основном за счет рук… На каждом повороте трассы в его обезумевшие от боли и усталости глаза заглядывали представители всех команд, недоуменно констатируя: «Да вроде он! Ничего не понимаю — я же своими глазами ногу видел».
Когда он вдруг начинал «засыпать», на него, обернувшись, орал впереди бегущий «сборник»: «Быстрее, не сдувай, хрен ли спишь!» Захлебываясь собственными соплями, «просыпаясь», он начинал орать, кровь возвращалась в голову, и снова практически на одних руках он рвал эту бесконечно белую линию, виляющую перед глазами. Голова заунывно гудела, последние километры дороги он почти не видел.
Глухо рыдая и хрипя, ничего не понимая, он продолжал бежать вперед. Уже не для того, чтобы набрать какие-то там очки или получить какой-то значок с буковками — бежал потому, что нога, сволочь, пыталась растоптать своей болью его волю, унизить его, заставить захныкать, уступить вполне понятным смягчающим обстоятельствам.
На финише его схватили и остановили. Не удивительно, что он упал и долго бился в истерических конвульсиях. Корчился, не стесняясь своих слез и людей, удивленно смотрящих на буйно помешанного, забрызганного всем, что ему удалось выделить: соплями, слюнями, слезами.
Пробежал гораздо быстрее 37 минут, получив более тысячи очков и набрав в итоге 3600, что на 200 очков больше норматива мастера спорта. Да причем тут мастер спорта?!
Начальник команды, который его так недолюбливал, подошел к молодым ребятам и сказал:
— Идите и посмотрите на него! Если вы не прибежите с такими лицами, лучше даже не выбегать.
Стоило попробовать сделать это, хотя бы для того, чтобы узнать про себя так много нового…
А через неделю повторный снимок покажет, что у него, оказывается, была сломана кубовидная кость стопы. Как замечательно, что он этого тогда не знал, хотя ничего и никогда не происходит с нами случайно.
8. Учебник истории
Человек выглядит так, как он себя представляет. Так оно и есть!
Всё — выпуск! Каких-то пару недель, и вы уже не бесправные курсанты, а буквально господа офицеры (товарищи, конечно, — правда, не ясно чьи). Как всегда, перед «госами» строевые смотры и прочая ритуальная чепуха. Нога работала еще неудовлетворительно, хотя на дворе был вполне взрослый июль.
Жизнь военного спортсмена — очень странная штука. Как бы ясно, что армия и дисциплина, как партия и Ленин, без сомнения, близнецы-братья. Но любое исключение лишь подтверждает правило — сборная команда высшего военного училища по своей разношерстности и разгильдяйству отчетливо напоминала толпу пленных румын времен Второй мировой. Военная форма за отсутствием острой надобности передавалась более военным и менее экипированным, неспортивным собратьям по оружию. Спортивная форма образца 1983–1988 гг. — это гротескная пародия на сегодняшний сэконд-хэнд. То есть «кто во что горазд», и то, «что осталось» от старших товарищей по команде.