С Горнштейном я посылаю зимние вещи, а для молодых вояк патронташи (кратное двух) и один нож… лучше взять тебе его на кухню, иначе выйдет из-за него война… Скажи, что и тебе нужно что-нибудь получить с войны.
Крепко вас обнимаю, целую и благословляю.
Ваш отец и муж Андрей.18 марта 1915 г.Дорогая Женюрка!
К нашим боевым заботам прибавилась новая и, кажется, пущая… по крайней мере, мы гораздо более озабочены ею, чем противником и его всяческими огнями. Галя, как я тебе писал, беременна, и забот нам с этим прибавилось без конца. Ведется, прежде всего, самое полное наблюдение за ее поведением (это новый мне доклад); после адъютанта или доктора я выслушиваю конюха, и он с полной обстоятельностью мне излагает о том, что живот Гали подрос на столько-то (номер подпруги), молочное хозяйство прогрессирует так-то, Галя стала спокойнее, в галоп не бросается, канавки берет не рысью, а шажком… даже к чему-то прислушивается. Далее подходит к нам Кара-Георгий, и мы начинаем воен[ным] советом обсуждать режим: систематическое движение, овса меньше, отдельное помещение, больше соломы под ноги, хорошее сено и побольше… Но как мы ни обстоятельны в наших обсуждениях, тревога нас не покидает… что-то выйдет и как? К нашему триумвирату присоединяются другие (ком[анди]р нестр[оевой] роты, фельдфебель)… боюсь, скоро будет озабочен весь полк, и мне, хранителю и блюстителю его нервов, придется заняться и с этого бока…
К моему полку на днях прибавлен отряд санитарных собак. Отряд блуждал уже много, но везде его как-то не удалось применить. Мне прислали его по тому соображению, что полк мой находится в непрерывных боях и притом – не позиционного характера, а с постоянными контратаками. И удивительно, пришел отряд, стало и у меня тихо: маленькие стычки продолжаются, есть и жертвы, но тут же легко подбираемые своими средствами. Задача собак – отыскивать раненых в лесистых и пересеченных местах. Если ранен человек легко, то собака, подошедши к нему, подставляет ему мешочек с перевязочными материалами, чтобы раненый мог сделать себе перевязку, а сама бежит к проводнику и ведет его вместе с санитарами к больному; если человек ранен сильно, то собака, постояв несколько секунд, бросается назад к проводнику и ведет… Сегодня, гуляя, я видел их, выведенных на прогулку. Обычная полицейская собака. Начальник их мне подробно описывал, с такими деталями, в которых я сильно сомневаюсь. Тут фигурировали и злые, и добрые, и нервные, и спокойные (допускаю), и способные, и тупые, и собаки-художницы, и собаки без художественных дарований (сомневаюсь) и т. п. Характерно, что, нашедши раненого, собака приходит в восторг, ласкается к нему, толкает его мордой, некоторые начинают лизать его языком… довольна она, конечно, потому, что исполнила свой долг… Красивая черта, которой хорошо бы призанять и некоторым из двуногих.
Гуляя, я нет-нет да вспомню, как моя женка обеспокоилась, что я часто стал писать. Но ты представь себе, детка, когда я пытаюсь сам в этом разобраться, то нахожу, что причин к тому много, и всех их прямо не перечтешь. 1) Привычка к войне; 2) лучшее распределение времени (командир полка – хозяин); 3) несколько успокоенное суеверие, что расширяет мои темы (как ты видишь, я еще и теперь не пишу о раненых и убитых, о будущих перспективах и т. п.); 4) другие причины, о которых еще не буду говорить (тоже из области суеверия). Или, например, такая. По некоторым соображениям я живу вместе с офицерами; адъютант, начальник связи и начальник пулеметной команды уже всегда со мною, да еще прибавляются 1–2 офицера из строя. Другие командиры считают нужным жить одиноко (кажется, для поднятия престижа). Но, живя вместе, я часто оказываюсь один: или это делается невольно – кончили обедать и, смотришь, один за другим офицеры исчезают, а твой муженек один как перст, или я сам, не желая стеснять офицеров, или удаляя себя ввиду начавшегося разговора, ухожу от них… Результат тот, что мне приходится быть одному (помимо того, когда я работаю)… Что мне делать? Я беру бумагу и начинаю болтать со своей маленькой женкой.
Еще причина: я сообщаю тебе факты, а ты можешь их использовать или делясь, или в кругу знакомых, или даже опубликовывая кое-что в газете, как ты это и сделала в одном случае. Гораздо правильнее, если общество будет черпать свой материал и создавать свои впечатления от нас, т. е. из первоисточника, людей проникнутых долгом и полной верой в конечную победу и величие нашей родины, но и не ослепленных туманом самообольщения или густорозовым колоритом, чем от газетных работников, у которых не разберешь, где кончаются факты и начинается фантазия, где начинается чувство патриота и кончается потребность рыночной рекламы из-за куска хлеба… Словом, моя наседка, причин много.
Осипа все еще нет, и я в недоумении, где он может быть. Вчера, с получением твоего письма, выслал во Львов ему помощника… Чем ты там занята была целый месяц? У нас новый начальник дивизии, и приходится присматриваться к его пониманиям… хотя на войне это проходит иначе.
Давай малышей и себя самую (или самое?), я вас крепко обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.Как отчет по приграничным делам? Возможно, что из Екатеринослава тебе кое-что будет выслано.
22 марта 1915 г. [Открытка]Дорогая Женюра!
Христос Воскресе. Целую и приветствую вас всех. Осипа еще нет, застрял во Львове. Ожидаю его завтра или послезавтра. Пасху провели мирно, хотя не так уютно, как Рождество. Погода у нас сейчас чудная; думаем, что начинается уже настоящая весна. Писем от тебя нет. Крепко вас обнимаю, целую и благословляю.
Ваш отец и муж Андрей.22 марта 1915 г.Христос Воскресе, моя золотая женушка;
этот же привет я повторяю нашим птенцам, папе с мамой и знакомым. Сейчас у нас божественный день. Я помолился Богу, выспался и болтаю с тобой, моей ненаглядной подругой. Перо скверное, поезд отходит чрез полчаса… все это заставляет меня сократить разговор.
Осипа все еще нет, он застрял во Львове, а мне оттуда прислал лишь ящик со съестным, чем мы и разговелись в связи с другими посылками для офицеров. Пасха протекает не так уютно, как Рождество. Идут бои, все на позициях, дороги заняты другими вещами… люди поэтому не могли пока разговеться как следует. Около 12 часов я перехватил вагон, из которого вынута масса куличей, яиц и пр., моментально все это рассортировано и направляется к людям… Завтра уже начнет к нам прибывать благодать, мы будем заполнены, и все исправится. В результате мои ребята разговеются часов на 12–14 позднее; дело и небольшое, но я много поволновался… думал, что долго ничего не получим. Обидно: немецкий праздник (Рождество) прошел блестяще, а русский – не задается. Я ходил и внутренне много ругался. Интендантство обещало нам выслать всего, но не выполнило обещания; наши грузы до нас не могут пробиться, а купить где-либо в окрестности ничего нельзя… ломали-ломали мы голову, да и сели на мель…теперь, повторяю, дело налаживается, а с завтра и далее у нас будет изобилие.
От тебя писем нет: предшествующая почта принесла три открытки, а последняя – ни одной строчки… Сегодня же сяду за большое письмо, если только мне дадут очнуться. Думаю, что Осип приедет не сегодня-завтра. Вчера я послал тебе телеграмму, но когда ты ее получишь? Сидоренко нет уже более недели, но вестей от него нет. Как-то у вас прошла Пасха? Я мою опишу тебе обстоятельно. Давай малых, себя, я вас крепко обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.23 марта 1915 г.Христос Воскресе, моя ненаглядная и золотая женушка!
Я уже христосовался с тобой три раза (один раз в телеграмме) и делаю это еще раз: надежнее будет.
Осипа все нет, ящик со съестным от него получил, но самого еще нет; досадно, что он не переслал мне и твои письма с карточками, которых мне так недостает в светлый день праздника. Третий день стоит у нас божественная погода, ночью держится небольшой морозец, а днем – солнце; тишина и приветливый горный пейзаж с небольшими клочьями снега во впадинах; даже появились откуда-то птицы, которых раньше в Карпатах как будто и не было. На север тянутся гуси, и иногда в снежную метель, что выходит необычно: ничего не видно, но слышна более частая и тревожная перекличка.
Эти дни было много работы, и твой муж гулял меньше, а вместе с этим меньше мечтал о своей крошечной женке. Из Екатеринослава от полковых дам получаю с выздоровевшими офицерами или в письмах не одни только поклоны: М-me Лаптева (жена батал[ьонного] ком[анди]ра) прислала мне пасху, какое-то печенье и две бутылки наливки (!!), а сегодня письмо, в котором она очень возвышенно поздравляет меня и симферопольцев с праздником. Это та самая дама, которая одобрительно высказалась о твоем письме. Но эти две бутылки! Они показывают всю тонкость офицерской ориентировки. На всяческие расспросы я мог только ответить, что могу выпить рюмку наливки, да и то слабой; а вот две целых бутылки, которые мои молодые товарищи очень одобрили и незамедлительно опорожнили.
Эти дни было много работы, и твой муж гулял меньше, а вместе с этим меньше мечтал о своей крошечной женке. Из Екатеринослава от полковых дам получаю с выздоровевшими офицерами или в письмах не одни только поклоны: М-me Лаптева (жена батал[ьонного] ком[анди]ра) прислала мне пасху, какое-то печенье и две бутылки наливки (!!), а сегодня письмо, в котором она очень возвышенно поздравляет меня и симферопольцев с праздником. Это та самая дама, которая одобрительно высказалась о твоем письме. Но эти две бутылки! Они показывают всю тонкость офицерской ориентировки. На всяческие расспросы я мог только ответить, что могу выпить рюмку наливки, да и то слабой; а вот две целых бутылки, которые мои молодые товарищи очень одобрили и незамедлительно опорожнили.
От ш[табс]-капитана Островского имею сведения, что он задержан во Львове, где над ним и будет произведена операция. Письмо, данное ему для тебя, он тебе уже переслал. По выздоровлении Роман Карлович все же думает проехать в Петроград, чтобы полечить свое сердце, закончив во Львове операции с нескромной частью своего тела. Теперь уже должен к тебе приехать Горнштейн, а затем я, может быть, пошлю тебе Пономаренку. У нас в кухне приютился мальчик 15 лет, Михаил, круглый сирота, и я думаю выслать его в Петроград… хочешь, оставишь его у нас, а нет – куда-нибудь пристроишь. Телеграфируй мне, если это тебя не устраивает, тогда я отдам его какому-либо из офицеров или пристрою при полку. Мальчик славный, красивый и, кажется, не глупый… от дела не отказывается.
Пасху мы встретили скромно. Всё как-то не задалось из-за этих непрерывных боев. Так как все на позиции, то в церковь нас собралось очень немного: я, штаб, несколько артиллеристов, да люди от команд и знаменной полуроты. Как-то вышло, что свечей не оказалось (они прибыли через 2 часа) и церковь украсили, как могли. Крестьян было много, с торжественными свечами (6 или 7) стояли местные жители, а посреди них 2 артиллериста… тут есть такой обычай. Последние, с анненскими лентами чрез плечо, были очень горды своей ролью, а крестьяне и уж совсем в восторге… солдаты, мол, нас не чураются, а кое-что делают так, как и у нас. Я на эти мелочи смотрю сквозь пальцы, и процесс «слияния церквей» у нас протекает незаметно… да и процесса как-то никакого нет: молимся Богу вместе, да и шабаш. Этих «свечников» я сам и расставлял для пущего оттенения (солдат посередине друг против друга), и когда одного из стариков хотели поставить на другое место, он уперся самым крепким образом и кивал на меня головой: меня сам командир, мол, поставил, и значит тут мне и стоять.
Я приказал звонить в колокола (они были где-то спрятаны и почему-то было запрещено их применять), и у нас начался живой перезвон (среди ниж[них] чинов нашелся умелый звонарь)… жители были вне себя от радости, так как церковного звона они не слыхали более 8 месяцев. Поздравлял я офицеров и ребят по телефонам… на 6 станций. Получил трогательные поздравления. В окопах или халупах (в двух местах) были устроены молебствия с пением. На вершине нашей главной позиции был организован большой хор, который в полночь торжественно и могуче запел «Христос Воскресе». Подумали ли австрийцы, что мы идем в атаку, или захотели по врожденной им мелочной подлости сорвать наш религиозный порыв, не знаю, но только они открыли живую стрельбу из ружий и даже орудий. Люди закончили свою молитву, а затем невольно стали хохотать, так забавна была эта нервная и нелепая стрельба наугад. Из присланных мне и офицерам куличей и пасох я велел отослать почти все на позиции… послали штук 7 больших куличей; конечно, каждому досталось по кусочку вроде просфоры, но я и имел в виду обряд, а не кормление, так как все посланное было освящено.
Больше я ничего не мог сделать: наш груз не прошел, интендантство ограничилось только обещанием (какое-то канцелярское, не военное учреждение, не имеющее никакой нравственной связи с войсками), а купить в окрестностях – зрящее дело… К 12 часам дня подошел первый вагон; он предназначался для других, но я выпросил его для полка и тотчас же отправил на позиции; получено было свыше 600 куличей (больших и малых), более полутора т[ысяч] яиц, сало и т. п. Я облегченно вздохнул; хотя ребята тем самым должны были разговеться на 12–14 часов позднее, но это уже с полгоря; во всяком случае ребята получили по хорошему шматку кулича и по половине яичка. Сегодня мы получили еще посылку, а потом они пойдут… А интендантство действительно ужасное учреждение; будь это военные чиновники, я и слов не терял бы, но это офицеры и при том нередко получающие ордена с мечами… (кажется, на это теперь обращено внимание).
Я веду несколько дней бой против тройного противника, все поглощены этим, и вдруг интендантство просит, чтобы ему была доставлена сложная справка о лошадях, ремнях, штыках, подсумках и т. п. и т. п. Направили они бумагу начальнику хоз. части, тот ко мне с рапортом; я послал интендантов ко всем чертям и просил их «не мешать моим ротным командирам вести великое дело боя». Не знаю, чем все это кончилось, но меня и ротн[ых] командиров оставили в покое. Единственно, в чем они подвинулись вперед, это в том отношении, что не воруют так, как в Японскую кампанию, а душа их, понимание дела и чувств, и нужд военных, осталось прежнее… сухое, канцелярское, малодушно формальное.
Ну, довольно. Хотел поговорить о других вещах, да надо заняться делом. До нас доходят слухи о попытке Австрии мириться с нами… Может быть, опять начнутся разграничительные работы; думаю, что меня не забудут. Приехал офицер из высокого штаба и наговорил нам кучу сплетней… мы карпатские дикари (ты нас называла орлами) и таращили глаза, и хохотали… находят же люди время. Мою золотую женушку и малюську троицу крепко обнимаю, целую и благословляю.
Ваш отец и муж Андрей.26 марта 1915 г.Дорогая моя Женюра!
Вчера прибыл Осип, сегодня он раскладывается, все стоит вверх дном, а одновременно же у меня на фронте идет большая перепалка… и я прямо растериваюсь, заниматься ли мне войною или отдаваться впечатлениям, принесенным мне Осипом. Сегодня с ним успел немного поговорить, много смеялся, и все, конечно, приводило меня в страшное оживление. Он, каналья, не мог ответить мне на некоторые вопросы, например, хорошо ли катается Генюша на коньках. Об нем он говорит в хорошем тоне, о Кирилке – небрежнее, об Ейке – с восторгом. Твои брелоки (яички) я раздал офицерам со словами: «Командирша с нами христосуется». Это очень удачная мысль. Карточки получил, и на одной из них ты выглядываешь совершенно хорошо.
С подарками для детей поступлю, как пишешь. О посылаемых в Россию буду думать, сейчас нет минуты свободной. Сейчас идет поезд, и я спешу написать тебе хоть что-нибудь. Вероятно, ни сегодня, так завтра тронемся вперед; буду говорить об этом, как ты просишь.
Крепко обнимаю, целую и благословляю.
Ваш отец и муж Андрей.P. S. Сейчас адъютант носится с брелоками… много говору и оживления. Батюшка очень доволен пеленами и благодарит за изящную и сердечную работу. Не над ней ли ты сидела месяц? Андрей.
4 апреля 1915 г. [Открытка]Дорогая Женюрка!
Сегодня я получил почту и много писем – от Авчинникова, Артюкова (и он меня вспомнил), от Романа Карловича и т. п., но от тебя ни строчки… Не знаю, такая ли линия или у тебя нет времени. Мы стоим на том же месте шестой день. Все время говорим о жеребенке, который, по-видимому, сама прелесть. Как мы его назовем? 1 апреля выслал тебе 400 рублей, о получении упомяни. Получил письмо от Сидоренки; его, кажется, приняли очень хорошо и хотят сделать его каптенармусом штаба дивизии; тон письма бодрый, хотя обо мне, видимо, скучает. Осипа пока еще подержу. Сидоренко обещает мне написать еще в скорости.
Крепко вас обнимаю, целую и благословляю.
Ваш отец и муж Андрей.4 апреля 1915 г.Дорогая моя женушка!
Остаемся все на том же месте. Противник с утра до вечера увеселяет нас артиллерийским огнем. Погода второй день прекрасная, снег держится только на вершинах, начинает кое-где подсыхать.
С Кара-Георгием и Осипом только и разговоры, что про жеребенка: мышиный, длинноногий, прыгал с момента рождения, чем очень волновал мать… К[ара]-Георгий не утерпел и вчера съездил посмотреть на гениальное создание… и тоже в восторге. Нового он ничего мне не сказал, но дорисовал лишь детали уютной и милой конюшенной картины. Заметь где-либо, что родился молодец в час ночи с первого на второе апреля. Я рад, что он хоть одним часом выскочил из первого апреля, иначе получился бы из него какой-нибудь обманщик. Теперь надо придумать ему какое-либо название, и ты об этом обстоятельно посоветуйся с мальчиками и Ейкой… что-либо, намекающее на походы, вроде Боевой, Отчаянный и т. п.
Дня два тому назад приказал переслать тебе 400 руб[лей]; пиши о получении. А также не забудь уведомить, получены ли деньги за пересланные бинокли; хозяйственная часть получила этот наряд две недели тому назад. Это мне интересно и для проверки своевременности исполнения моих приказов… контролировать из-за непрерывных боев хозяйственные операции трудно.