Тим тем временем расстегнул белые джинсы, стянул их и, не торопясь, повесил на плечики. Его стройные ноги и узкие бедра, обтянутые тонкими белыми трусиками, находились прямо перед моими глазами. «Нефритовый стебель», плотно обтянутый трикотажной тканью, выпирал округлым бугорком. Я невольно задержала на нем взгляд.
– И что у тебя за новая подружка? – невпопад спросила я.
– Обычная богатая телка. Хуже всего, что она ничем не занимается, – ответил Тим, расстилая покрывало и усаживаясь на него. – Она дважды вдова, и ее мужья оставили ей немалые состояния. Она просто от безделья бесится. У ее предшественницы по крайней мере свой бизнес. А у этой тунеядки вся энергия на меня, на разнесчастного, – притворно вздохнул он и рассмеялся.
Я, видя, что одеваться он не собирается, встала.
– Может, накинешь что-нибудь на себя и выйдешь? – спросила я. – Хочу переодеться.
– Надеюсь, в сарафанчик? – улыбнулся Тим и не сдвинулся с места.
– Дался тебе этот сарафанчик! Так выйдешь или нет?
– А зачем? Ты что, стесняешься? Вот уж не ожидал такого от выпускницы нашего «кулька»[8]. Вы разве не ездили на концерты по селам? И в одном маленьком автобусе вместе с парнями не переодевались между номерами? Мы своим сокурсницам даже костюмы помогали застегивать, – спокойно проговорил он.
В дверь раздался стук, и тут же заглянула проводница.
– Билетики, пожалуйста, – начала она и замолчала, уставившись на Тима. – Ой, извините, – пробормотала она, сильно покраснев. – Мне выйти?
– Что вы, мадам! – галантно произнес Тим, тряхнув длинными темно-рыжими волосами и закинув ногу на ногу. – Проходите!
Проводница беспомощно глянула на меня, но я только пожала плечами. Она протиснулась бочком и встала у двери.
– Да вы присаживайтесь, – не переставая улыбаться, предложил Тим.
– Я уж постою, – сказала проводница и кашлянула.
Я достала билеты и протянула, заметив, что ее взгляд направлен на грудь Тима, вернее, на его левый сосок со вставленным в него золотым колечком.
– Да-да, – сказала она, беря билеты и наконец подняв глаза на меня. – Чай будете? – спросила она уже другим тоном.
– Потом, – ответила я. – Белье?
– Скоро принесу, – заверила она.
Когда дверь за ней закрылась, мы оба прыснули.
– Говорила тебе, оденься, – сказала я, раскрывая сумку и доставая короткое трикотажное платье. – Любишь шокировать.
– Танечка! – улыбнулся Тим. – Да это воспоминание она унесет с собой в могилу! Увидеть такого красавца, как я! К тому же бесплатно обнаженным, это дорогого стоит!
– Да? – ядовито спросила я. – А ты в этом уверен?
– Уверили, – ответил он. – Тетеньки, посещающие наш клуб, визжат от меня. Я даже взял новый псевдоним.
– А какой у тебя был? Я что-то забыла.
– Лель. Но тогда, если помнишь, я был блондином. А сейчас я – Напалм.
– О Господи, – вздохнула я. – Что, выжигаешь все вокруг?
– Нет, только женские сердца, – гордо произнес Тим.
– И что мне с вами делать? – задумчиво проговорила я, снимая топик и брюки и натягивая платье.
– А у тебя по-прежнему классная фигурка, – заметил он, окинув меня быстрым взглядом. – И с кем это – с вами?
– Лиза становится настоящей госпожой, понимаешь?
– Наша тихоня Лизка? – громко спросил Тим и даже подскочил. – Шутишь?
– Если бы! Настоящей, понимаешь? По сути. И это ей доставляет удовольствие.
– А я тебе говорил, что у нее с головой не все в порядке, – улыбнулся Тим, но тут же его глаза стали грустными.
– Да дело тут не в этом, – начала я и осеклась.
Тимур не знал причину, и открывать ее я, естественно, не собиралась.
– Смотри, как знаешь, – видя, что я молчу, сказал Тим. – Но я с трудом представляю Лизу в образе госпожи. У нас есть номер в шоу, когда госпожа выводит на цепи раба и заставляет его медленно раздеваться. При этом слегка оглаживает его плеткой.
– Слегка! – не удержалась я и хмыкнула. – Видел бы ты, как Лиза отделала одного товарища!
– А ведь это не лечится, Таня! Но у каждого свой путь.
– Может, влюбится в кого-нибудь? – пробормотала я. – И сразу вылечится.
– Влюбится? – звонко рассмеялся Тим. – Ты меня удивляешь! Да разве есть любовь? Есть только сделки между двумя особями разного или одного пола. Так что живи в свое удовольствие и не забивай себе голову иллюзиями!
Из черной записной книжки с изображением красного дракона на обложке:
«То, что зовут духом пустоты, находится там, где нет ничего. Этот тезис не укладывается в человеческое понимание.
Пустота – это ничто. Только познав то, что существует, ты сможешь узнать то, что не существует. Это пустота.
Люди в нашем мире ошибочно смотрят на вещи, полагая, что все, чего они не понимают, должно быть пустотой. Это неистинная пустота.
В пустоте – достоинство и никакого зла.
Мудрость обладает существованием, принцип имеет существование.
Путь обладает существованием, дух есть ничто».
Миямото Мусаси«Это «ничто» не есть небытие, как его понимают на Западе, скорее, наоборот, это пустота, через которую свободно проходит все сущее, это беспредельность и бесконечность, это Вселенная, душа которой содержит неиссякаемые богатства».
Ясунари Кавабата«Если у Вселенной одно сердце, то, значит, каждое сердце – Вселенная».
МахаянаВ родной город мы приехали в пять утра. Я не стала облачаться в льняной костюм, а надела джинсы и футболку. Но Тим, к моему удивлению, нарядился в брюки и шелковую рубашку с яркими абстрактными узорами. Тщательно расчесав волосы, он нацепил мягкое красное кепи с округлым козырьком и попросил меня застегнуть браслет на запястье. Он был в виде толстенной золотой цепи. Я знала, что Тим воспитанник детдома, поэтому удивленно спросила:
– Тебя что, кто-нибудь будет встречать? Чего это ты так вырядился?
– Нет, я просто, – ответил он и отвернулся в окно с видом скучающего столичного денди.
Поезд остановился, и я увидела спешащих к вагону родителей. В руках у матери трепетали помятые ромашки.
– Это твои вроде? – спросил Тим, вставая и закидывая сумку на плечо. – Знаешь, Танюх, неохота мне знакомиться, что-то говорить, объяснять. Ты иди сейчас, а я позже спущусь. О’кей?
– А может, к нам? – предложила я.
– Нет, что ты! Обратно вместе едем, ты дай мой билет.
– Ах да! – спохватилась я.
Открыв сумку, протянула ему билет.
– Стоянка, чего не выходите? – сказала проводница, заглядывая к нам.
– Уже, – ослепительно улыбнулся ей Тим. – Спасибо за приятную поездку!
Проводница смущенно улыбнулась в ответ и ушла.
– Ты вот что, Тимур, если захочешь пересечься до нашего отъезда, звони. Телефон мой у тебя есть, – быстро проговорила я, беря сумку и выходя из купе.
– Пока! – кинул он мне вслед.
Я не была в родном городе больше двух лет и, выйдя из вагона, увидела все то же обшарпанное здание вокзала, чахлые деревья и дворника в грязном фартуке, меланхолично сметающего мусор с перрона. Картинка осталась неизменной, словно я и не уезжала. Родители, увидев меня, ринулись к вагону, и я со сжавшимся сердцем поняла, как они постарели. Впереди шла мама, прижимая ромашки к объемной груди, обтянутой дешевой синтетической кофточкой, за ней вышагивал отец все в том же давно вышедшем из моды парадном костюме.
– Здравствуй, доченька! – всхлипнула мама, прижимаясь ко мне вместе с ромашками. – Наконец-то! Как долго ты не приезжала!
– Отпусти ты ее! – смущенно сказал отец. – Задушишь!
Мы расцеловались и пошли к выходу в город. Я оглянулась и заметила, что Тим стоит у вагона и смотрит нам вслед. Встретившись со мной взглядом, он улыбнулся, как голливудская кинозвезда, и поднял руку. Его яркий силуэт сильно выбивался из общего спокойного фона, словно в типично русский березняк залетел тропический попугай.
Первые два дня я пыталась адаптироваться. И за бесконечными разговорами, застольями, посещениями родственников они пролетели как одна минута. Утром третьего дня я проснулась очень рано и, лежа неподвижно, долго смотрела в потолок, слушая громкий беспрерывный щебет птиц, залетающий в комнату через раскрытое настежь окно. Погода установилась очень жаркая, и даже рано утром я чувствовала духоту. Мои родители много лет жили в пятиэтажной панельной хрущевке. К тому же квартира находилась на последнем этаже, и разогретая крыша не успевала остывать за ночь.
«В принципе, можно уже уезжать в Москву», – неожиданно подумала я.
Я, конечно, соскучилась по родным, но чувствовала себя несколько странно. Все осталось без изменений: и зеленые улочки моего города, по которым я так любила гулять, и эта квартира, и моя комната все с теми же книжными полками, густо заставленными любимыми книжками, со старым письменным столом, исчерканным кое-где шариковой ручкой, с продавленной скрипучей тахтой и маленьким поблекшим ковриком возле нее. Даже старушки, сидящие у подъезда, были все те же и оживленно здоровались со мной, выясняя, как «здоровьице» близких. Но этот привычный мир казался застывшим. И в то время как я стремительно жила и развивалась вне его, он по-прежнему оставался все тем же. Город, правда, понемногу ветшал, и я ни разу не увидела во время своих прогулок, что здания ремонтируются. Я, конечно, замечала на улицах, что молодежь одета несколько иначе, но, на мой взгляд, все это выглядело по большей части карикатурой на столичную моду.
«Я стала чужой, – поняла я и села на тахте. – Прежней Тани Кадзи уже нет и не будет. Поэтому так хочется вернуться в Москву, к самой себе».
Я вспомнила наши выступления в образе гейш и вздохнула.
В этот момент в дверь робко заглянула мама. Увидев, что я встала, она заулыбалась, и от этого многочисленные морщинки разбежались по ее лицу.
«А ведь маме всего сорок, – подумала я. – Но почему-то женщины в провинции выглядят всегда старше своего возраста».
– Рано ты проснулась, доченька, – сказала она, заходя в комнату.
– Привычка, – ответила я.
– А я уже оладушков напекла. Решила пораньше, пока не так жарко, – сказала мама. – Сметанка свежая с рынка есть.
«Еще неделя, – подумала я со странным раздражением. – А потом – домой!»
– Вчера, ты уже спать легла, дедушка Митя звонил из деревни.
– Да? – заинтересовалась я. – Давненько я к ним не ездила.
Я накинула халатик и потянулась. Потом пошла умываться. Из кухни пахло оладьями, мама накрывала на стол. Отец тоже встал. Мы поздоровались в дверях ванной.
Когда мы пили чай, он внимательно посмотрел на меня и неожиданно предложил:
– А может, съездить в деревню?
– Когда? – испугалась мама. – Да и зачем?
– Таня давно не была у деда с бабкой. И они хотят ее увидеть, – ответил он.
«А ведь деда Митя – японец, – почему-то подумала я. – Интересно было бы с ним поговорить».
Раньше, когда я приезжала к ним на летние каникулы, меня особо не интересовало, японец он или русский. Он, правда, рассказывал мне сказки со странными сложными именами и не вполне понятными образами. Особенно часто про солнечную богиню Аматэрасу. В детстве я не могла запомнить такое сложное имя и сократила его на свой лад. И частенько перед сном просила деда рассказать мне про «Масу». Я вспомнила его лицо с такими же большими и темно-карими, как у меня, глазами и решила, что должна непременно съездить.
– А что? Отличная идея, – радостно сказала я. – Я действительно давно их не видела. К тому же в деревне легче переносить жару.
Жаворонок парит
Над густым тростником равнины,
Жаркое лето пришло.
Где бы дерево мне найти,
В тени подышать прохладой.
Мы выехали вечером на стареньком «Москвиче», который безотказно служил отцу около пятнадцати лет, и уже через полчаса были в деревне. По московским меркам, это было очень близко, и я про себя удивилась, какой дальней мне казалась эта деревня в детстве. Нас уже ждали на завалинке возле дома. Я заметила, что и соседи напротив тоже сидят на скамье возле ворот со скучающим видом. Но как только машина подъехала, они дружно повернули головы в нашу сторону.
Бабушка с дедушкой сразу встали. У меня сжалось сердце, когда я увидела, насколько бабушка постарела. Ее сильно загорелое лицо напоминало сморщенное печеное яблоко, на котором ярко выделялись голубые глаза. Зато дед совершенно не изменился. Его короткие седые волосы по-прежнему были густыми, фигура сухощавой и подтянутой, спина прямой. На узком, как у меня, лице блестели живые карие глаза.
«Наверное, по сей день занимается йогой», – подумала я, наблюдая за его упругой походкой.
Дед пошел открывать ворота, а бабушка вытянула шею и внимательно вглядывалась в окна машины.
– Баба Шура! – закричала я, помахав рукой из открытого окна, когда мы остановились.
Она сощурилась, закрывая глаза крупной ладонью от закатного, но все равно яркого солнца, и шустро ринулась ко мне. Выбравшись из машины, я тут же попала в ее объятия.
– Внученька! – быстро заговорила она. – Ну, наконец-то ты нас порадовала!
Она оторвалась от меня и оглядела с ног до головы откровенно восхищенным взглядом. Потом сложила короткие полные руки на животе и довольно сказала:
– И какая же ты стала красавица!
Мы зашли в ворота вслед за заехавшим «Москвичом». Я увидела, что отец достает из багажника сумки, а дед спешит ко мне.
– Ты только посмотри, Митя, – радостно заговорила бабушка, – Таня просто красавица! Ее и не узнать!
– Что ты, Шура! – улыбнулся дед. – Она всегда у нас такой была! Ты просто забыла!
Он подошел ко мне и осторожно поцеловал в щеку, едва коснувшись губами.
– Комбанва, – неожиданно для себя поздоровалась я по-японски.
Это означало «добрый вечер».
– Добрый, добрый, – машинально сказал дед и вдруг замер, глядя на меня широко открытыми глазами.
– Таня! – не менее его изумилась бабушка. – Ах да, мама говорила, что ты жила в Токио.
– Ты мне все подробно расскажешь, – улыбнулся дед.
И я заметила, что его желтоватые щеки покраснели.
«Интересно, а как на самом деле его зовут? – отчего-то подумала я. – Может, Митихиро?»
Так звали одного моего японского друга, с которым я познакомилась в Токио.
– Ну, вы так и будете во дворе стоять? – спросил отец.
Он закрыл гараж и шел к нам.
– Ох, чего это я! – тут же захлопотала бабушка. – Милости просим!
В доме ничего не изменилось. Из маленькой веранды, густо оплетенной плющом, заставленной внутри какими-то сундуками, корзинами, мешками, я вошла в довольно большую комнату, которую бабушка использовала как столовую, когда собиралось много гостей. Слева от входа была дверь в гостиную, а из нее можно было попасть в маленькую спальню. Справа в углу столовой находилась большая русская печь, и за ней располагалась кухня. По другую сторону в закутке возле печи всегда стоял топчан, и я очень любила на нем спать. Это было мое законное место. Я, увидев, что все осталось без изменений, тут же направилась к топчану и поставила свою сумку сбоку в узкое пространство между ним и небольшим книжным шкафом. Маленькое бра с матовым стеклянным плафоном, треснувшим с краю, все так же висело на стене возле шкафа. Я вспомнила, как любила читать по ночам под этим бра, когда все уже давно спали.
– Ага! – рассмеялась бабушка. – Танюшка, как кошка, сразу на свое место. Только оно Тимофеем занято, так что сами договаривайтесь.
Я погладила незнакомого мне, огромного рыжего и невозмутимого кота, важно лежащего на одной из подушечек, заполняющих топчан. Он глянул на меня круглыми зелеными глазами и не шевельнулся. Только кончик пушистого хвоста слегка дрогнул, но Тимофею было, видимо, лень шевелить даже хвостом. Он положил крупную голову на вытянутые лапы и, вздохнув, прикрыл глаза.
– Ничего, нам тут места и двоим хватит, – улыбнулась я, почесывая его за ушами.
– Баня готова, – сказал дед, заглянувший в этот момент в столовую.
– Я – первая! – тут же обрадовалась я.
Мне нравилось париться в самый жар.
Когда я, закутанная в махровый халат, влажная и разморенная, зашла в кухню, бабушка сразу подала мне горячий чай. Я не торопясь выпила чашку и пошла в гостиную. Дед сидел на диване.
– Деда, а ты не пойдешь в баню? – спросила я, усаживаясь рядом.
– Попозже ополоснусь. Мы с бабкой вчера мылись, – сказал он, улыбнувшись. – Не думали, что вы решите так быстро приехать. Как поживаешь, Танечка? – спросил он, заглядывая мне в глаза.
– Замечательно, – ответила я, улыбаясь в ответ и не сводя глаз с маленькой длинноносой фигурки, стоящей в шкафчике между чайными чашками из парадного сервиза.
Сколько я себя помнила, эта керамическая фигурка всегда здесь стояла. И я в детстве часто брала ее и играла как с куклой. Меня забавляла хитро улыбающаяся физиономия и длинный, как у Буратино, но довольно толстый нос. И вдруг я поняла, что фигурка имеет раскосые глаза и испещрена узорами, похожими на иероглифы. Я встала и взяла ее.
– Вспомнила свою любимую игрушку? – спросил дед и улыбнулся одними глазами.
– Дед, а это вообще кто? – с легким удивлением поинтересовалась я.
– Твоя любимая игрушка, – повторил он.
Я промолчала. Дед после паузы сказал:
– Это тэнгу, один из низших духов, типа русского лешего.
– Вот как? – еще больше удивилась я.
– Точное название – коноха-тэнгу. А есть еще карасу-тэнгу. Они изображаются в виде человека-ворона. У них голова ворона, тело покрыто перьями, а вместо пальцев рук и ног – когти. В Японии тэнгу считаются проказливыми и часто вмешивающимися в дела людей. И они непременные персонажи многих легенд и преданий.
– Кто бы мог подумать! – пробормотала я, с интересом изучая такую привычную на вид фигурку. – А откуда она у тебя?
– Она всегда была при мне. Привез из дома, – нехотя сказал дед.
– А как тебя зовут? – продолжила я расспросы.
– Таня! – засмеялся он. – Ты что, забыла?
– По-настоящему, – серьезно сказала я. – Ты ведь японец! Да, кстати, я тебе кимоно привезла!
Я вскочила и быстро пошла в столовую. Достав пакеты, вначале отправилась на кухню. Бабушка резала помидоры для салата и, увидев меня, заулыбалась.