— Ага! — энергично закивал новый мальчик, запихивая в рот полную ложку.
— Будь моя воля, — заявил Генри Пугмен, — у нас было б коровье рагу каждый вечер.
— Тогда б не было пирога с рыбой, — возразил Джозеф Смит, сидящий рядом с Уинтером.
— А пирог с рыбой у нас все одно редко бывает, — изрек Джозеф Тинбокс. — Да никто и не любит его, кроме тебя, Джозеф Смит.
Почувствовав, что кулинарные вкусы могут стать потенциальным источником конфликта, Уинтер прокашлялся.
— Как далеко ты продвинулся в изучении Библии, Джозеф Тинбокс?
— Откровения, — ответил мальчик. — Вот уж где лютость, так лютость, доложу я вам, сэр. Всякие там драконы, и реки крови, и…
— Да-да, — поспешно прервал его Уинтер. — А ты, Генри Путмен? Какой псалом твой класс разучивает на этой неделе?
— Сто тридцать девятый, — с тяжким вздохом ответил мальчик. — Он такой длинный.
— Зато очень красивый, разве нет? — возразил Уинтер. — «Скажу ли: „Может быть, тьма сокроет меня и свет вокруг меня сделается ночью“. Но и тьма не затмит от Тебя, и ночь светла как день: как тьма, так и свет».
Парнишка страдальчески сморщил нос.
— Если вы так говорите, сэр. Токмо поди знай, что это значит.
— Это значит, что Всевышний видит и в темноте, — объяснил Джозеф Тинбокс с авторитетностью одиннадцатилетнего всезнайки.
— А также то, что от Бога не спрячешься ни днем, ни ночью, — добавил Уинтер.
На минуту мордашки у сидящих за столом сделались испуганными.
Уинтер тихо вздохнул.
— Ну, что еще произошло сегодня, пока меня не было?
— Додо подрался с Чернышом, — сообщил Джозеф Смит.
— Ага! — Генри Путмен взмахнул ложкой, чуть не измазав рагу волосы Джозефа Шанса. — Додо прибежал в кухню и подошел слишком близко к Чернышу — тот спал у очага. И Черныш вскочил и оцарапал Додо нос. Но Додо отбивался и лаял, пока Черныш не убежал во двор.
Уинтер вскинул брови.
— В самом деле? А Додо, оказывается, храбрый пес. Не знал, что он такой бореи.
— Она, — поправил Джозеф Тинбокс. — Додо — девочка.
— Вот как? — Уинтер разломил свой ломоть хлеба.
— Ага, — подтвердил Джозеф Тинбокс. — И она страсть как любит сыр.
— Гм. — Уинтер бросил на мальчика строгий взгляд. — Собаки часто любят сыр, но он не всегда любит их. Кроме того, мы же не хотим переводить хороший сыр на собаку, а?
— Не-а, — протянул Джозеф, явно неуверенный, что согласен.
Уинтер решил не обращать на это внимания.
— А как там поживает Пич?
— Она уже сидит, — повеселел мальчик. — И даже обнимает Додо.
— Хорошо. Она говорила что-нибудь?
Морщинка беспокойства залегла между бровями Джозефа.
— Пока нет. Может, ей надо побольше окрепнуть? Как вы думаете, сэр?
Уинтер рассеянно кивнул, и мальчишки принялись бурно обсуждать, какие сладости самые вкусные. Лично у него, впрочем, были сомнения. Малышка не кажется умственно отсталой и, судя по отчетам Нелл и Мэри Уитсон, становится физически крепче. Однако по-прежнему не разговаривает ни с кем, кроме Джозефа Тинбокса.
По окончании трапезы Уинтер убедился, что мальчишки благополучно отправились к вечерней молитве, и проскользнул в кухню.
Госпожа Медина присматривала за чисткой кастрюль и сковородок, но подняла глаза, когда Уинтер вошел.
— Пришли поглядеть, как я тут управляюсь, мистер Мейкпис?
— Нет, что вы, — отозвался тот. — Вообще-то я хотел попросить вас об одолжении, госпожа Медина.
— О каком же?
— У вас есть еще тот превосходный сыр, что подавали на ужин?
— Ну да, есть. — Кухарка поспешила к шкафчику и отперла верхнюю дверцу одним из ключей, висевших у нее на поясе. — Стало быть, за ужином вам не хватило, или просто хотите еще кусочек?
— Нет-нет, всем всего хватило, и я съел вполне достаточно, — пробормотал Уинтер. — Это для… э… Пич.
— А-а. — Кухарка понимающе кивнула, отрезала ломоть сыра, завернула в чистую тряпицу и вручила Уинтеру. — Этой крошке лишний кусочек не помешает, как я слыхала.
— Да, правда, — согласился Уинтер.
Госпожа Медина указала на поднос.
— Я приготовила для нее ужин, но у служанок не было ни минутки, чтоб отнести ей в комнату, бедняжке. Не возражаете, если я возьму это и поднимусь с вами?
— Нисколько, — ответил Уинтер. Быть может, присутствие такой по-матерински заботливой женщины, как госпожа Медина, поможет Пич заговорить. — Это так любезно с вашей стороны.
— Да ничего особенного, — проворчала кухарка, подхватив поднос, и они вместе поднялись в лазарет.
Когда Уинтер вошел, то подумал, что и девочка, и собака спят. Затем Додо подняла голову и издала ставшее привычным вялое рычание. Когда же он посмотрел на Пич, то увидел, что глаза девочки широко открыты.
Госпожа Медина хмыкнула, поставив поднос на стол.
— Ох уж эта псина. Подралась сегодня в кухне с котом.
— Да, я слышал, — сухо заметил Уинтер, пододвигая стул к кровати. — Добрый вечер, Пич.
Девочка ничем не дала понять, что слышала, однако ее большие карие глаза были устремлены на него.
Уинтер кивнул, как будто Пич дала полный ответ.
— Не знаю, помнишь ли ты меня, но это я нашел тебя на улице.
Никакого ответа, кроме того, что тоненькие пальчики еще крепче вцепились в собачью шерсть.
— А, чуть не забыл.
Уинтер вытащил из кармана кусок сыра. Додо вытянула вперед шею, нетерпеливо принюхиваясь, пока он разворачивал сверток. Джозеф Тинбокс был совершенно прав: собака любит сыр.
— Госпожа Медина, наша кухарка, приготовила для тебя ужин. Могу подтвердить, что он очень вкусный. — Он оглянулся на старую женщину, которая молча стояла у двери.
Госпожа Медина поймала его взгляд и сдержанно кивнула.
Уинтер снова посмотрел на девочку.
— Я принес угощение и для твоей собаки Додо. Хочешь дать ей?
На минуту он испугался, что уловка не сработает, но Пич протянула руку.
Уинтер отломил кусочек сыра и вложил в крошечную ладошку.
— В ту ночь ты, должно быть, ужасно испугалась и замерзла, — сказал он, глядя, как она кормит собаку. Уинтер отломил еще кусочек и снова протянул девочке. После некоторых колебаний и тот был скормлен собаке. — Я все думаю, откуда ты можешь быть. — Уинтер продолжал давать ей кусочки сыра. — Ночь была довольно холодной, и не думаю, что ты долго пробыла на улице. Ты живешь где-то поблизости? Или вы с Додо пришли туда?
Тишина, нарушаемая лишь чавканьем довольной собаки.
Сыр закончился, и у Уинтера возникло чувство, что девочка не станет есть свой ужин, пока он в комнате.
Он поднялся.
— Что ж, когда сможешь говорить, я буду очень рад услышать твой голос, Пич.
Он уже отворачивался, поэтому едва не пропустил шепот, донесшийся с кровати.
Уинтер оглянулся.
— Что, прости?
— Пила, — прошептала девочка. — Меня зовут Пила.
Уинтер заморгал.
— Пила?
— Пилар, — вдруг проговорила госпожа Медина. Уинтер заметил какое-то странное выражение у нее на лице. Она шагнула к кровати. — Пилар, так ведь?
Малышка коротко кивнула и тут же спряталась под одеяло.
Кухарка взглянула на Уинтера и вышла из комнаты. Он последовал за ней, тихонько прикрыв за собой дверь.
— Как вы догадались? — полюбопытствовал Уинтер. — Пилар ведь испанское имя, верно?
Женщина прижала ладонь ко рту, и на миг ему показалось, что он заметил блеснувшие у нее в глазах слезы. Потом она отняла руку, и Уинтер увидел, что рот ее перекосился от гнева.
— А также португальское. — Она произнесла «португальское» не с английским акцентом. — Я знаю, потому что она такая, как я. Она дочь Авраама.
— Я не могу это надеть, — с выводящим из себя спокойствием заявил мистер Мейкпис пять дней спустя.
Лишь огромным усилием воли Изабель удержалась и не закатила глаза.
— Цвета черный и коричневый. Вполне умеренные.
Мистер Мейкпис посмотрел на нее с сомнением, вероятно потому, что хотя бриджи и фрак его нового костюма и в самом деле были черными, а жилет коричневым, жилет можно было назвать умеренным лишь с очень большой натяжкой.
Фрак и бриджи были великолепно сшиты из мерцающего иссиня-черного шелка. Рельефные пуговицы украшали карманы, рукава, фалды и борта. И жилет. Жилет оказался настоящим шедевром. Изабель вздохнула, поглядев на внушительный торс мистера Мейкписа. И в самом деле было преступлением назвать цвет жилета коричневым. Он был прелестнейшего табачного оттенка, элегантно вышитый по краям и на клапанах карманов светло-зеленым, серебристым, нежно-голубым и розовым.
— Это, — сказала Изабель, откинувшись на спинку одного из диванчиков в своей гостиной, — самый изысканный жилет, какой я когда-либо видела. Даже герцог не постыдился бы его надеть.
Она не могла скрыть удовлетворения как от отлично сшитого платья, так и от того, что он наконец приехал к ней домой. После того урока танцев мистер Мейкпис слал извинения, избегая следующего занятия, даже просто встречи, вплоть до сегодняшнего вечера. Она уже начала опасаться, что отпугнула его окончательно.
Она не могла скрыть удовлетворения как от отлично сшитого платья, так и от того, что он наконец приехал к ней домой. После того урока танцев мистер Мейкпис слал извинения, избегая следующего занятия, даже просто встречи, вплоть до сегодняшнего вечера. Она уже начала опасаться, что отпугнула его окончательно.
Уинтер стоял перед зеркалом, смущенно теребя шейный платок. Потом бросил на нее ироничный взгляд.
— Я не герцог.
— Нет, но будете вращаться среди герцогов. — Изабель встала и схватила мистера Мейкписа за руку. — Прекратите. Вы сведете на нет все усилия специально нанятого для вас камердинера.
Мистер Мейкпис вдруг повернул свою руку так, что теперь держал ее пальцы. Он слегка склонил голову набок, глядя на нее своими загадочными карими глазами, а потом медленно — так невыносимо медленно — опустил голову и поцеловал кончики ее пальцев.
Она резко вздохнула и встретилась с ним глазами. Черт бы его побрал! Почему, бога ради, прикосновение губ этого мужчины к ее пальцам рождает в груди жар? И почему он с ней так играет?
— Как вам будет угодно, — пробормотал он, выпрямляясь.
— Мне угодно, — отозвалась она немного невпопад. Выхватила руку и разгладила юбки. — Карета ждет, если ваш приступ девичьей робости закончился.
— Вполне закончился.
— Вот и прекрасно, — фыркнула она, просто чтобы что-нибудь сказать, и положила кончики пальцев ему на руку, когда он повел ее к двери.
Вечер приятной прохладой овевал плечи, пока Уинтер помогал Изабель забраться в карету. Сегодня на ней было расшитое кремовое платье с тяжелыми пышными юбками, и Изабель пришло в голову, когда она усаживалась на сиденье, что цвета костюма мистера Мейкписа замечательно оттеняют ее наряд.
Она посмотрела на него, устраивающегося напротив. Что-то зашуршало, и она заметила, что карман его фрака оттопырился.
— У вас что-то в кармане? — спросила она. — Не могу поверить, что мистер Херт сделал карманы настоящими.
— Я попросил его. — Мистер Мейкпис взглянул на нее и вытащил какой-то мятый клочок бумажки. — Жаль было бы попусту тратить ткань на карманы-обманки.
— Но вы испортите силуэт, если будете что-то класть в карманы. — Изабель наклонилась вперед и вгляделась в клочок бумажки. — А это что такое?
Он пожал плечами.
— Это я нашел в руке маленького мальчика.
— Что это за мальчик, у которого она была? — спросила она, наконец поняв, что смотрит на красную восковую печать.
— Вы узнаете ее? — Его большой палец погладил выпуклость затвердевшего воска.
— Кажется, да. — Она забрала у него бумажку и подняла повыше в раскачивающемся свете кареты. — Да, тут изображение совы. Оно, безусловно, присутствует на гербе д’Арков. Это эмблема д’Арков.
Клочок с куском печати, судя по всему, был оторван от письма. На нем почти неразборчиво было нацарапано: «апл… али». Она посмотрела на другую сторону. Тут рукой явно образованного человека было написано: «12 октяб».
Последние две буквы слова «октября» были оторваны. Она снова перевернула листок и посмотрела на него.
— Сомневаюсь, что на этой стороне почерк д’Арка, хотя дата, возможно, написана его рукой, да и печать определенно его. Как странно. Где, как вы думаете, мальчик из Сент-Джайлса мог это взять?
Он забрал из ее рук клочок бумажки и задумчиво повертел.
— Хороший вопрос. Расскажите мне о д’Арке.
Она отвела глаза и небрежно пожала плечами.
— Очень скоро вы с ним познакомитесь — уверена, он будет на сегодняшнем балу. Он виконт. Унаследовал титул от дяди, кажется, не так давно — года три назад.
— Он молод? — Уинтер откинулся на сиденье, и верхняя часть его лица оказалась в тени. Она не видела его глаза, видела только губы.
— Молодость — понятие относительное. — Изабель склонила голову набок, глядя на него. — Полагаю, он не намного старше меня, если вы называете это молодостью.
Он слабо улыбнулся.
— Да, называю.
Она почувствовала, как краска заливает щеки. Черт бы его побрал!
— Думаю, большинство так не считает. Мне тридцать два, и я похоронила мужа. Я далеко не юная невинная девица, мистер Мейкпис.
— Но вам так же далеко до дряхлой старушки, миледи, — возразил он. — Вы считаете лорда д’Арка старым?
— Нет, конечно же. — Она вздохнула и отвела глаза. — Но с другой стороны, молодость у мужчин не так скоротечна, как у женщин. Многие сочли бы, что он в самом расцвете.
— А вы?
Она улыбнулась — отнюдь не мило — и снова взглянула на него.
— Да, я тоже так считаю.
Губы его сжались в тонкую линию.
— Он привлекательный мужчина?
Неужели ревнует? И почему подобная вероятность вызывает в ней волнующий трепет?
— Да. — Она ничего не могла с собой поделать: голос прозвучал гортанным мурлыканьем. — Он высок, хорошо сложен и двигается с какой-то животной грацией, которая заставляет женщин провожать его глазами. К тому же остроумен. Умеет сказать как-то так, что, казалось бы, самые обыденные слова приобретают двойной или не совсем пристойный смысл. Это воистину талант.
— Мм. — Эти подвижные, греховно восхитительные губы почти не шевелились. — А я всего лишь говорю откровенно — слишком откровенно чаще всего.
— Да.
Внезапно мистер Мейкпис наклонился вперед, и она от неожиданности тихонько вскрикнула. Лицо его оказалось полностью освещено, и в обычно спокойных карих глазах она увидела вспышку гнева, горячего и необузданного.
Сердце ее забилось в три раза быстрее.
— Я нравился бы вам больше, если б умел жеманничать и искажать смысл слов? — требовательно спросил он.
Этот неожиданный выпад заставил ее ответить прямодушно, не задумываясь:
— Нет. Вы нравитесь мне таким, как есть.
Сделав это признание, она облизала губы, и его задумчивый взгляд остановился на них. Он был как клеймо, этот взгляд. Как физическое прикосновение, интимнее, чем объятие. Губы ее изумленно приоткрылись, и глаза его, впервые ничем не защищенные, медленно скользнули вверх и встретились с ее глазами.
Боже всемогущий, что она увидела в этом взгляде! Трудно представить, как ему удавалось скрывать все под личиной простого школьного учителя. Гнев, страсть, похоть и безумная жажда вихрем кружили в его яростном взгляде. Эмоции настолько острые, настолько сильные, что она не понимала, как Уинтер держит их в узде. Он как будто готов был наброситься на нее, поработить, завоевать Лондон и целый мир. Он мог бы быть воином, государственным мужем, королем.
Карета остановилась, и первым пошевелился он, протянув ей руку.
— Идемте, познакомите меня с виконтом д’Арком?
Вложив свои дрожащие пальцы в его ладонь, она задалась вопросом: почему у нее такое чувство, будто она только что приняла вызов?
Глава 7
«На последнем дыхании арлекин прошептал: „Да“. Лицо его начало медленно терять все краски, становясь белой маской смерти, и тогда глаза таинственного незнакомца засветились красным и он прошептал: „Да будет так“.
И тут же арлекин снова ожил, жизненные силы растеклись по телу. Во всех отношениях он был таким, как и прежде, не считая двух особенностей: глаза его остались белыми, и теперь он носил две шпаги — и ни одна из них не была деревянной…»
Из легенды об арлекине, Призраке Сент-ДжайлсаУинтер почувствовал тонкие пальчики Изабель на своей руке и ощутил трепет удовлетворения. Пусть она увлечена этим д’Арком — остроумным франтом, близким ей по возрасту и одного с ней положения, — но сейчас-то она держит под руку его.
Он шагнул из кареты, затем повернулся и помог спуститься ей. Она с благодарностью улыбнулась, и в это время подъехала еще одна карета. Взглянув, Уинтер отчетливо разглядел сову в гербе на дверце кареты. Он прищурился, устремив пристальный взгляд на кучера, который выглядел пугающе знакомым.
— Не стоит нервничать, — прошептала Изабель, очевидно приняв его реакцию за нерешительность.
Он кивнул.
— Естественно, ведь вы со мной, миледи.
Только тогда Уинтер повернулся к особняку герцогини Арлингтон. Это был один из самых роскошных домов в Лондоне, по слухам, частично оплаченный благодаря любовной связи прежней герцогини с особой королевской крови. И все равно нынешняя герцогиня заново отделала особняк, вогнав в долги имения своего супруга.
Впрочем, по роскоши бала этого было не сказать.
Дюжины ливрейных лакеев провожали гостей в просторный холл, ярко освещенный огромными люстрами. Широкая лестница вела на второй этаж и в величественный бальный зал, уже заполненный потной надушенной толпой.
Уинтер наклонился к уху Изабель, ощутив исходящий от нее аромат лаванды и лайма, и прошептал:
— Вы уверены, что общение с аристократами принесет приюту пользу?