Бывшие страстные любовники были неприятно поражены друг другом. Чего они ждали: что по прошествии стольких лет найдут свою любовь неизменной? Или что старость не тронула их внешность?
Екатерине и Станиславу поговорить бы наедине и по душам, поняли бы, что внешность обманчива, у обоих в груди бились горячие сердца, пусть любовь и не вернулась, но теплота бы осталась. Но поговорить не удалось, взаимное расположение выказывалось лишь внешне, более того, присутствие Понятовского стало быстро раздражать императрицу. Ежедневно видеть подтверждение собственного возраста оказалось слишком трудной задачей даже для такой удивительной и реалистичной женщины. Не меньше изменился за эти годы и Потемкин, и та же Дашкова, и Протасова, и все вокруг. Но видеть старение Дашковой или Анны Протасовой было даже приятно, а к Потемкину Екатерина столь привыкла, что его изменений не замечала. А рядом с Понятовским испытала удар.
Настроение государыни на несколько дней просто испортилось, она потребовала от Потемкина поскорее спровадить короля в его владения. От Киева остался нехороший осадок, императрице не понравилось. Самые проницательные позже заподозрили, что задержка устроена Потемкиным нарочно, чтобы вывести императрицу из себя и оставить от владений Румянцева именно такое – тягостное – впечатление. Если так, то князь поступил гениально, больше в Киев Екатерина возвращаться не захотела.
Государыня потребовала к себе Потемкина и приказала, чтобы кавалькада двинулась дальше:
– Ну уже никакой мочи нет ждать, Григорий Александрович!
Тот развел руками:
– В природном нестроении я невиновен, матушка. Рано плыть, половодье…
– Половодье ли виной, князь, или то, что ты еще менее готов, чем Румянцев?!
Это было нечестно, Румянцев не виноват, что пришлось столько сидеть в Киеве. Не был виновен и Потемкин: предусмотреть долгий ледоход и сильное половодье он не мог. Князь пожал плечами:
– Завтра отплываем, коли велишь, матушка…
– Велю!
28 апреля, несмотря на бурное половодье на Днепре, по реке вытянулся караван из судов. Среди них три большие галеры – «Днепр», на которой расположилась сама императрица, «Буг» Потемкина и «Десна», предназначенная для проведения торжественных мероприятий. Дальше следовали «Сейм» с иностранцами и «Еж» для остальных придворных. Остальные поменьше, в том числе для доктора Роджерсона и его аптекаря… Всего же больших и малых судов насчитывалось восемь десятков!
Под прощальный салют из пушек они один за другим отчаливали от пристани. И хотя еще плыли по владениям Румянцева, сам генерал-губернатор не провожал, ему было позволено остаться в Киеве. Государыня не желала никого видеть. Румянцев провожал уплывающих с явным облегчением. Куда легче и проще брать города, чем вот так ублажать капризный двор!
Но настроение у Екатерины не улучшалось. Было отчего: во-первых, Потемкин оказался прав, и Днепр нес воду слишком быстро, плыть трудно, суда то и дело сталкивались, грозя потопить друг дружку. Князь только разводил руками, мол, я предупреждал. Но понимание его невиновности настроения государыне не прибавляло, напротив, ухудшало. Кроме того, почти сразу нагнали два не слишком приятных известия. Из Петербурга сообщили, что внуки императрицы, Александр, Елена и Константин, заболели корью. Сердце бабушки зашлось от страха. Александр в том возрасте, когда корь может сильно повлиять на его мужское развитие.
Не успела Екатерина поахать как бабушка, пришлось вздыхать по-матерински. Из Парижа сообщили, что ее побочный сын от графа Орлова граф Алексей Бобринский пустился во все тяжкие и наделал немыслимые долги. Не оплата долга за нерадивого сынка расстроила государыню, а то, что тот никак не оправдывал надежд. Нет чтобы делать карьеру и проявлять себя мудрым политиком (конечно, она не надеялась на трон для незаконнорожденного сына, но прочила ему очень многое), Алексей вел жизнь откровенного разгильдяя!
К Гримму немедленно полетела депеша с просьбой оплатить долги оболтуса и взять его под строгий контроль. От самого Алексея требовалось тотчас прислать покаянное письмо с подтверждением осознания своего неблаговидного поведения и обещанием, что такое не повторится.
У императрицы были поводы для головной боли…
У Кременчуга, наконец, начинались владения, которыми распоряжался генерал-губернатор Григорий Александрович Потемкин. Все шло как обычно, галеры пристали к берегу, на котором, правда, ничего особенного не было видно. Но все решили, что Потемкин просто собрался расположиться на пикник, хотя до обеда еще далеко. И вдруг…
Среди сопровождавших Екатерину у большинства либо подкосились ноги, либо сердце упало в пятки. Не успели все сойти на землю, как впереди послышалась пушечная стрельба, а из облаков порохового дыма вылетели одна за другой казацкие сотни! Лава рассыпалась по степи, явно окружая свиту.
Не в силах вымолвить и слова, Екатерина скосила глаза на Потемкина и увидела, что тот с удовольствием наблюдает эту атаку. Вот оно что! Это просто выдумка князя! Государыня приосанилась, догадываясь, что таким способом Потемкин брал на испуг множество тех, кто доставил ему неприятности в Петербурге. Рука князя легла на руку государыни:
– Не беспокойся, матушка. Это игрища такие.
– А я и не боюсь. Только мог бы пораньше сказать, едва ведь не обделалась, – шепнула ему на ухо императрица.
Если честно, то было отчего, – казаки на полном скаку с саблями наголо и сумасшедшим гиканьем подлетели к онемевшим придворным и иностранцам, по команде подняли своих коней на дыбы и вдруг так же неожиданно ловко перестроились в плотные ряды и оказались по сторонам толпы разряженных людей, полетели дальше по берегу реки. Все еще слышались команды, повинуясь которым казаки снова перестраивались, чтобы промчаться перед приходившими в себя гостями уже строем.
Екатерина блестящими глазами смотрела на окружающих, которые с трудом переводили дыхание. Она не сомневалась, что многим из них надобен по крайней мере платок, чтобы отереть пот со лба, если не большее.
Послышался голос насмешника Нарышкина:
– Потемкин, чтоб тебя! Изволь теперь всем выдать по новым штанам!
Князь, сверкая единственным глазом, будто в смущении, разводил руками.
А Екатерина сжала его руку:
– Ну, батенька, потешил! Ну уж угодил.
– То ли будет, матушка… Сейчас парад гусарских полков смотреть будешь или правда кое-кому надо штаны поменять?
– Отпущу тех, кому водички глотнуть не мешало бы, на галеры, через час соберемся.
Нарышкин закричал, размахивая руками:
– Пошли штаны менять!
Чтобы остальным не было обидно, государыня тоже вернулась на свою галеру и от души там посмеялась, но не столько над шутками Нарышкина, сколько над тем, как перепугались «несуществующих» казаков недоброжелатели Потемкина.
– Ох и выдумщик ты, князь! Кабы просто строем прошли, не то было бы! А так страху-то, страху нагнал!
После действительно проходили в парадном строю те же казаки, гусары, егеря…
И тут государыню ждало еще одно приятное известие – прибыл долгожданный австрийский император Иосиф и уже ехал по проселочной дороге в их сторону. Это был подарок для Екатерины, уже начавшей беспокоиться, что император не рискнет присоединиться. Государыня приказала срочно подать карету и отправилась навстречу.
В тот же день Потемкин умудрился привлечь императрицу и императора к… строительству! Они вместе с самим князем заложили церковь на месте будущего города. Екатерина старательно замешивала раствор, а Иосиф выкладывал кирпичное основание, выслушивая указания Потемкина. Князь тоже не остался в стороне, он лично водрузил закладную плиту на это основание.
– Как город-то называться будет, Григорий Александрович? – поинтересовался австрийский император. – Должен же я внукам рассказать, что закладывал.
Потемкин спокойно пожал плечами, отряхивая свой костюм:
– Екатеринослав.
Государыня замерла. Вот это подарок! А князь продолжил:
– Теперь, ежели что рухнет или плохо построится, нас обвинят…
С немалыми трудностями миновали пороги, хотя Потемкин приказал заранее взорвать несколько особо опасных скал. А что ж делалось в давние времена, когда и ладьи были не в пример слабее, и вокруг степняки со стрелами на тугих луках… Не у одного придворного мелькнула такая мысль, многие невольно оглядывались вокруг.
Когда добрались до Херсона, Потемкин снова умудрился всех удивить. Началось все с самого города. Сегюр показывал путеводитель и утверждал, что в нем все выдумка, Херсон не более чем Екатеринослав, всего лишь место для закладки камня, и никакой крепости, а тем более верфи там быть не может!
– Мой знакомый француз по торговым делам бывал в этих местах всего три года назад. Здесь была степь!
Услышав эти утверждения, император Иосиф тоже посмеялся:
– Мой знакомый француз по торговым делам бывал в этих местах всего три года назад. Здесь была степь!
Услышав эти утверждения, император Иосиф тоже посмеялся:
– Сознайтесь, князь, что мы снова будем что-нибудь месить или таскать. Я не против, но как же обещанные корабли?
Потемкин снова несколько лениво пожимал плечами:
– Вы вольны не верить…
Немного погодя изумленные гости разглядывали пристань, полную теснящихся торговых судов, а на берегу здания, достойные любого европейского города, купола церквей и толпы народа, собравшегося для встречи. Сегюр тер глаза руками:
– Не может быть!
И снова Потемкин разводил руками, мол, что с вас, неверующих, взять… Екатерина наклонилась к нему, но произнесла достаточно громко, чтобы слышали остальные:
– Ты бы, князь, спорил с ними всякий раз, когда не верят. Много бы уже выиграл…
– Разорятся! – отрезал Потемкин и отправился распоряжаться спуском сходен. Подле них вместо обычной кареты стояла… настоящая римская колесница! Взобравшись на нее, князь взял в руки вожжи и кивнул:
– Прошу вас, Ваши Величества. Доставлю с ветерком!
Даже весьма сдержанный Иосиф был потрясен:
– Я, римский император, впервые еду на настоящей колеснице!
– Хочешь, подарю, – словно между прочим предложил Потемкин.
– Где ты ее взял-то, батенька? – осторожно поинтересовалась чуть позже Екатерина.
– То не удивительно, матушка, у меня всякой дряни еще довольно. А вот ты сейчас иное увидишь!
Увидели. Императоры участвовали в спуске на воду трех фрегатов на херсонской верфи, которой, по утверждению Сегюра, попросту не существовало, – 80, 70 и 50-пушечных. Окончательно Иосиф потерял дар речи, когда после спуска на воду у самого большого открылось название, хитрый Потемкин и здесь добился того, чтобы его стало видно во всей красе: «Иосиф II». Следующим был «Владимир», а Екатерина прослезилась, увидев название третьего – «Александр».
– Дай я тебя, батенька, расцелую за такой подарок.
– И я тоже! – заорал Нарышкин.
– А ты-то за что?
– А за то, что вон они столбами стоят! – продолжил по-русски обер-шенк, ткнув в остолбеневших иностранцев.
– За это стоит, – согласилась государыня.
– Я тебе служу, матушка. Ты довольна, и я счастлив.
– Да я не просто довольна, Гришенька, я такого отродясь не видала и не ожидала. Вот порадовал так порадовал!
И по тому, сколь загадочно улыбнулся Потемкин, поняла, что это далеко не все.
Дальше надо бы в новую крепость Кинбурн, что как раз напротив Очакова, но не зря Потемкин все время держал руку на пульсе событий в Черном море, оттуда примчался гонец с донесением, что турецкий флот подошел к Очакову. От этого известия прежде всего похолодело в груди у Сегюра. И он оказался прав.
Император Иосиф усмехнулся:
– Стоило ли дразнить гусей? Так, кажется, говорят у вас?
– А это вы вот его спросите, кто дразнил! – кивнула в сторону француза Екатерина.
Взгляд императрицы был, по крайней мере, раздраженным. Франция постоянно подстрекала Турцию к войне с Россией, и теперь ни в чем не повинному Сегюру пришлось оправдываться, объясняя появление турецких кораблей не политикой Парижа, а осведомленностью турок о строительстве новых фрегатов на русских верфях.
Пришлось отменить посещение этой крепости.
Несмотря на великое множество впечатлений и происшествий, Мамонов откровенно зевал. Ему надоели бесконечные разговоры об устроении края, о политике, надоело восхищаться тем, что его не интересовало вовсе, надоели шуточки Нарышкина и лесть иноземцев. Это все хорошо, когда слышишь раз-два в неделю, а в остальное время занят своими делами и заботами. Здесь ни того, ни другого не было, Мамонов ехал, словно щегол на жердочке, ни единого вольного шага, все на виду. Скука постепенно перерастала в откровенную тоску, а ведь они не проехали и половины!
Как может Протасова в сотый раз выслушивать анекдот Льва Нарышкина или восторгаться видом из окна кареты, если этот вид повторяется уже третий день? Но главное – разговоры. Мамонов был бесконечно далек от политики и не собирался ею заниматься, а политика пронизывала каждую фразу, каждое слово собеседников Екатерины, на то она и императрица, но Александру Матвеевичу-то к чему?
Мамонов не раз уже задумывался, как долго будет продолжаться его фавор, вернее, как долго он вытерпит? Почему в Петербурге было легче, а стесненное положение его нисколько не беспокоило? Мамонов вспомнил, как разговаривал с ним Потемкин, прежде чем представлять государыне. Князь был честен:
– Не на пустые разговоры идешь, это понимать должен. Государыня немолода уж, все взгляды такие же, нужно уметь подстраиваться. И к возрасту ее, и к запросам, и намерениям тоже. Чутким быть. Она добра и не обидит, скорее сама слезы лить станет, но ты не обижай. Если обидишь, я тебе без ее жалоб уши надеру!
Тогда казалось все просто, Екатерина – женщина горячая, не бревно какое, чтоб с ней в постели мучиться, да и своего предыдущего фаворита Ермолова она не слишком утомляла, видно, учла судьбу Ланского. Когда сам в спальню попал, тоже не пожалел. Шли день за днем, щедрые дары, поклонение, лесть, зависть были весьма приятны. Мамонов чувствовал себя значимой фигурой, купался в заинтересованных взглядах двора и совсем не задумывался, как долго это продлится и чем закончится. Государыня не наложила опалу ни на одного из своих фаворитов, все получили блестящее денежное довольствие, разве только были удалены от двора…
Надоесть такое положение не успело, он общался много с кем, хотя и жил в золотой клетке. Но здесь клетка сузилась до шестиместной кареты и двух комнат и уже казалась неимоверно тесной.
С ними в карете ехала Анна Степановна Протасова, и хотя все прекрасно понимали, для чего рядом с государыней сей молодой человек, внешне Екатерина всегда старалась соблюдать правила приличия, чтобы не ставить остальных в неловкое положение, а потому Мамонов был вынужден спать на диване в приемной. А если ночевали в путевом дворце или у кого-то из помещиков, ему вовсе отводили отдельную комнату. Но Александр был уверен, что каждый его шаг даже ночью известен императрице, потому глупостей себе не позволял. Столь приличное поведение лишь усиливало его скуку. Днем слушать разговоры пожилых людей, ночью спать в одиночестве… Для молодого человека это становилось невыносимым.
Очень тонко чувствующая настроение людей, Екатерина забеспокоилась, она легко догадалась, что дело в отсутствии молодых лиц вокруг. Ее спутники – люди весьма и весьма интересные, но для нее. Кроме того, они все годились Мамонову в отцы, и разговоры их тоже были далеки от его интересов. На следующее утро она позвала к себе молоденькую фрейлину, непонятно как затесавшуюся в свиту. Маришка не была слишком умна, зато имела хорошенькое личико и смешила своими ужимками.
– Александр Матвеевич, поручаю тебе сию девицу в надежде, что ты ее несколько образуешь и не дашь никому в обиду.
Отдельно Мамонову Екатерина добавила:
– Только не вздумай, душа моя, с ней амуры заводить, обоих в море утоплю или туркам продам.
Сказано было ласково, но достаточно твердо, чтобы понять: если и впрямь перестарается, то пусть добра не ждет.
Мамонов поморщился:
– Не веришь, Зоренька, лучше не поручай, к чему сии выговоры?
– Я тебе верю, не сердись, душа моя, и вижу, что скучаешь. Может, с Маришкой повеселей будет?
Мамонов называл Екатерину Зоренькой по ее намеку, однажды она рассказала, что это придумал Саша Ланской, а ей понравилось… Пришлось и другому Саше – Мамонову – привыкать. Сначала его коробило от такого нелепого обращения, потом привык. Правда, иногда закрадывалась мысль: как же нужно было влюбиться в стареющую императрицу, чтобы называть солидную даму Зоренькой?
Маришка несколько скрасила его скуку. Конечно, она была не слишком умна и развита, но зато заразительно хохотала над его шутками, строила глазки, надувала губки и всячески выказывала свое восхищение государыней. Но даже от присутствия Маришки полегчало, все не одни старики вокруг.
Дальше их ждал Крым, и там неудача с Кинбурном быстро забылась, слишком увлекли зрелища и действа, подготовленные Потемкиным. Князь наглядно продемонстрировал, что если бы всякие… не мешали, во что он смог бы превратить юг России.
Екатерине понравились верстовые знаки и мили. Сначала она подозвала к себе Потемкина:
– Григорий Александрович, что сие?
– Это, матушка, обозначение версты на Екатерининском пути. То новая дорога, здесь ранее ничего не было, построено для твоего приезда. А знак, чтобы знала, сколько проехала, через десять верст – миля.
Екатерина с удовольствием хмыкнула:
– Остальным скажи.
Когда въехали на территорию Тавриды, карету окружили татарские наездники в богатых одеждах. Стало чуть жутковато, но оказалось, что это татарские мурзы выехали приветствовать государыню. А вокруг стрелой проносились столь же разряженные всадники, показывая чудеса джигитовки, они то вскакивали ногами на седла, то на ходу подлезали под брюхом лошади, то разворачивались в седле задом наперед…