— Я постараюсь сдѣлать все, что могу для васъ, сэръ, отвѣчалъ Твиджеръ.
— Это надо сохранить въ самой строжайшей тайнѣ.
— Конечно, сэръ.
— И вы должны быть въ понедѣльникъ трезвы, совершенно трезвы.
Твиджеръ торжественно поклялся, что онъ будетъ трезвъ какъ судья, и Николасъ Тольромбль удовольствовался этой клятвой, хотя, еслибъ мы были на его мѣстѣ, то потребовали бы другого обѣщанія, такъ какъ, посѣщая судебныя засѣданія въ Модфогѣ, мы не разъ видѣли, по вечерамъ. судей въ такомъ положеніи, которое ясно свидѣтельствовало, что они хорошо пообѣдали. Впрочемъ, это вовсе не идетъ къ дѣлу.
Въ слѣдующіе три дня, Недъ Твиджеръ былъ запертъ въ маленькой комнатѣ, съ просвѣтомъ въ потолкѣ, и энергично работалъ надъ своимъ обученіемъ носить военные доспѣхи. Съ каждымъ новымъ предметомъ, который онъ выносилъ, стоя прямо, онъ получалъ стаканъ рома и, наконецъ, послѣ нѣсколькихъ легкихъ и сильныхъ удушій, онъ умудрился ходить по комнатѣ какъ пьяная фигура рыцаря изъ Вестммистерскаго аббатства.
При этомъ зрѣлищѣ, Николасъ Тольромбль былъ счастливѣйшій человѣкъ на свѣтѣ, а его жена счастливѣйшая женщина. Какой спектакль они зададутъ модфогскому населенію! Живой человѣкъ въ мѣдной брони! Да всѣ съ ума сойдутъ отъ изумленія.
Послѣ долгихъ ожиданій, понедѣльникъ насталъ.
Еслибъ нарочно заказать погоду, то она не могла бы быть благопріятнѣе. Никогда, въ день процессіи лорда мэра въ Лондонѣ, не бывало такого тумана, какъ въ Модфогѣ въ это памятное утро. Онъ тихо поднялся съ зеленоватой, стоячей воды при первыхъ лучахъ разсвѣта и, достигнувъ до высоты фонарныхъ столбовъ, застрялъ съ лѣнивымъ, соннымъ упорствомъ, котораго не побороть было и солнцу, вставшему съ красными глазами, словно послѣ ночной оргіи. Густая, сырая мгла окутывала городъ густой дымкой. Все было темно и мрачно. Верхи церквей временно простились съ нижнимъ міромъ и каждый предметъ меньшаго значенія — дома, деревья, барки надѣли трауръ.
На церковныхъ часахъ пробило два. Въ палисадникѣ Модфогъ-Голла раздались слабые звуки надтреснутой трубы, словно какой-нибудь чахоточный больной случайно въ нее кашлянулъ. Ворота широко растворились и изъ нихъ выѣхала на бѣлой лошади сахарно-молочнаго цвѣта фигура, долженствовавшая изображать герольда, но походившая гораздо болѣе на карточнаго валета верхомъ. Это былъ клоунъ изъ цирка, постоянно пріѣзжавшаго въ Модфогъ въ это время года и нарочно нанятый мэромъ для этого торжественнаго случая. Ученый конь выступалъ по всѣмъ правиламъ высшей школы, неся высоко голову, присѣдая на заднія ноги и выдѣлывая артистическія штуки передними, что должно было бы возбудить восторгъ въ сердцахъ разумной толпы. Но толпа въ Модфогѣ никогда не была разумной и, по всей вѣроятности, никогда ею не будетъ. Вмѣсто того, чтобы разогнать туманъ своими радостными криками, какъ разсчитывалъ Николасъ Тольромбль, эта неразумная толпа, узнавъ въ герольдѣ клоуна, подняла недовольный ропотъ, выражая полное неодобреніе странной мысли посадить клоуна на лошадь, какъ обыкновеннаго гражданина. Еслибы онъ стоялъ на сѣдлѣ ногами къ верху или прыгалъ бы въ обручь, или даже просто стоялъ бы на одной ногѣ, засунувъ другую въ ротъ, то восторгъ былъ бы всеобщій, но спеціалисту гаэру сидѣть просто въ сѣдлѣ, положивъ ноги въ стремена, было слишкомъ глупой, оскорбительной шуткой. Такимъ образомъ, герольдъ потерпѣлъ полное фіаско и безславно гарцовалъ подъ энергичные свистки зрителей.
За нимъ слѣдовало шествіе. Мы боимся сказать, сколько тутъ было людей въ полосатыхъ рубашкахъ и черныхъ бархатныхъ шапочкахъ, на манеръ лондонскихъ лодочниковъ, сколько фигуръ изображало скороходовъ, сколько несли знаменъ, которыя отъ тяжелой атмосферы ни за что не хотѣли публично выказать свои надписи, еще менѣе склонны мы повѣдать читателямъ, какъ музыканты, игравшіе на трубахъ и смотрѣвшіе на небо, т. е. на туманъ, шлепая по грязи и водѣ, до того забрызгали шедшихъ рядомъ съ ними скороходовъ въ напудренныхъ парикахъ, что послѣднія украшенія далеко не производили пріятнаго эффекта. Лучше также не распространяться о томъ, что лошади, привыкшіе къ цирку, часто останавливались и начинали танцовать на мѣстѣ, отказываясь идти по прямому пути и т. д. Все это могло бы составить предметъ длинныхъ описаній, но мы не чувствуемъ къ этому ни малѣйшаго желанія.
О! какое величественное, прекрасное зрѣлище представляли муниципальные совѣтники въ парадныхъ каретахъ съ зеркальными стеклами, которыя доставлены были въ Модфогъ на счетъ Николаса Тольромбля и придавали шествію видъ похоронъ безъ траурной колесницы. И какъ эти почтенные члены городской корпораціи старались держать себя серьёзно и торжественно. А самъ Николасъ Тольромбль въ четырехъ-колесномъ фаэтонѣ, съ рослымъ жокеемъ, важно возсѣдалъ между мистеромъ Дженингсомъ, представлявшемъ капелана, и другимъ мѣстнымъ чиновникомъ съ старой гвардейской саблей въ рукахъ, изображавшемъ меченосца. Это была, по истинѣ, удивительная картина и слезы навертывались на глазахъ зрителей отъ смѣха. Такъ же трогательны были полные достоинства поклоны мистрисъ Тольромбль и ея сына, слѣдовавшихъ въ каретѣ, и не замѣчавшихъ дружнаго хохота толпы. Но вотъ шествіе вдругъ остановилось и раздались снова трубные звуки; толпа умолкла и всѣ глаза устремились на Модфогскую гору, ожидая появленія какого-нибудь новаго чуда.
— Они перестанутъ теперь смѣяться, мистеръ Дженингсъ, сказалъ Николасъ Тольромбль.
— Я такъ думаю, сэръ, отвѣчалъ секретарь.
— Посмотрите, какъ они ждутъ съ нетерпѣніемъ новаго зрѣлища. Теперь наша очередь смѣяться.
— Еще бы, сэръ!
И Николасъ Тольромбль въ сильно возбужденномъ состояніи всталъ въ своемъ фаэтонѣ и выразилъ телеграфными знаками свое удовольствіе лэди мэрессѣ.
Пока все это происходило, Недъ Твиджеръ сошелъ въ кухню Модфогъ-Голла съ цѣлью доставить слугамъ мэра возможность первымъ полюбоваться диковиннымъ зрѣлищемъ, которое ожидало жителей Модфога. Оказалось, что камердинеръ мэра былъ такъ дружествененъ, горничная такъ добра, а кухарка такъ любезна, что онъ не могъ отказаться отъ приглашенія выпить за здравіе ихъ господина.
Такимъ образомъ, Недъ Твиджеръ опустился въ своихъ мѣдныхъ доспѣхахъ на кухонный столъ и выпилъ кружку какого-то крѣпкаго напитка за процвѣтаніе мэра и успѣхъ его торжественнаго въѣзда съ Модфогъ. Но для этого онъ долженъ былъ снять свой тяжелый шлемъ, который камердинеръ надѣлъ на свою голову, къ величайшему удовольствію кухарки и горничной. Этотъ дружественный камердинеръ былъ очень любезенъ съ Недомъ, а Недъ очень галантерейно ухаживалъ за кухаркой и горничной поперемѣнно. Вообще, имъ всѣмъ четверымъ было очень пріятно и крѣпкій напитокъ быстро улетучивался.
Наконецъ, Неда Твиджера громко позвали, ему пора было занять свое мѣсто въ торжественномъ шествіи. Дружественный камердинеръ, добрая горничная и любезная кухарка надѣли на него шлемъ, который закрѣплялся очень хитрымъ способомъ и, онъ торжественно выйдя на улицу, предсталъ предъ толпою.
Поднялся страшный шумъ, но это не были ни крики восторга, ни возгласы изумленія, а просто громкій, неудержимый хохотъ.
— Какъ! воскликнулъ мистеръ Тольромбль, вскакивая съ своего мѣста въ четырехколесномъ фаэтонѣ. — Опять смѣхъ! Но если они смѣются надъ человѣкомъ, закованномъ въ настоящіе мѣдные доспѣхи, то они станутъ хохотать и при видѣ умирающаго отца. Но зачѣмъ онъ не идетъ на свое мѣсто? Зачѣмъ онъ катится къ намъ? Здѣсь ему нечего дѣлать!
— Я боюсь, сэръ… началъ мистеръ Дженингсъ.
— Чего вы боитесь? спросилъ Николасъ Тольромбль, смотря прямо въ глаза своему секретарю.
— Я боюсь, что онъ пьянъ.
Николасъ Тольромбль бросилъ поспѣшный взглядъ на чудовищную фигуру, подвигавшуюся къ нимъ и, схвативъ за руку секретаря, огласилъ воздухъ болѣзненнымъ стономъ.
Дѣло было въ томъ, что мистеръ Твиджеръ, получивъ разрѣшеніе отъ мэра выпить только по стакану рому послѣ закрѣпленія каждой штуки своихъ мѣдныхъ доспѣховъ, выпилъ въ торопяхъ по четыре стакана, уже не говоря о крѣпкомъ напиткѣ, которымъ его угостили на кухнѣ. Мы недостаточно спеціалисты, чтобы сказать, по какой причинѣ — отъ того ли, что мѣдная броня мѣшала испаряться виннымъ парамъ или по чему-либо другому, но мистеръ Твиджеръ едва успѣлъ очутиться за воротами Модфогъ-Голла, какъ почувствовалъ себя совершенно пьянымъ, и вотъ почему онъ нарушилъ порядокъ шествія. Конечно, это само по себѣ составляло очень непріятное происшествіе, но судьба готовила Николасу Тольромблю еще худшее испытаніе. Мистеръ Твиджеръ уже болѣе мѣсяца не раскаявался въ своемъ нетрезвомъ поведеніи, и вдругъ ему вошло въ голову быть чувствительнымъ и сантиментальнымъ въ ту самую минуту, когда это ни мало не было умѣстно. Крупныя слезы катились по его щекамъ и онъ тщетно старался скрыть свое горе, отирая глаза пестрымъ коленкоровымъ платкомъ, который не очень подходилъ къ его военнымъ доспѣхамъ XVI столѣтія.
— Твиджеръ, подлецъ! воскликнулъ Николасъ Тольромбль, забывая свое достоинство:- ступай назадъ.
— Никогда, отвѣчалъ Недъ: — я гнусное животное, но васъ не покину.
— Хорошо, Недъ, не покидай его! закричали въ толпѣ со всѣхъ сторонъ.
— Я и не намѣренъ, продолжалъ Недъ съ упорствомъ пьянаго:- я очень несчастливъ. Я несчастный отецъ несчастнаго семейства, но я преданный человѣкъ и никогда васъ не оставлю.
Повторивъ еще нѣсколько разъ это любезное обѣщаніе, Недъ обратился къ толпѣ съ длинной рѣчью, въ которой объяснилъ, какой онъ честный человѣкъ, сколько лѣтъ онъ прожилъ въ Модфогѣ и тому подобные интересные факты.
— Эй, не возьмется ли кто-нибудь увести его? воскликнулъ Николасъ:- я заплачу щедро.
Двое или трое охотниковъ тотчасъ выступило изъ толпы, но секретарь мэра вступился.
— Погодите! сказалъ онъ. — Извините, сэръ, но право опасно къ нему подойти; если онъ пошатнется и упадетъ на кого нибудь, то непремѣнно задавитъ.
Слыша это замѣчаніе, толпа раздалась и охотники отскочили на почтительное разстояніе. Недъ остался одинъ, какъ герцогъ Девонширскій, въ своемъ маленькомъ кружкѣ.
— Но, мистеръ Дженингсъ, возразилъ Николасъ Тольромбль: — онъ задохнется.
— Я очень буду сожалѣть объ этомъ, но никому безъ его помощи не снять съ него этихъ военныхъ доспѣховъ. Они такъ странно надѣты.
Тутъ Недъ горько зарыдалъ и такъ печально замахалъ шлемомъ, что каменное сердце было бы тронуто, но такъ какъ у толпы сердце не каменное, то воздухъ огласился веселымъ хохотомъ.
— Господи, произнесъ Николасъ, поблѣднѣвъ при мысли, что Недъ можетъ задохнуться въ своемъ древнемъ костюмѣ:- неужели, мистеръ Дженингсъ, ничего нельзя сдѣлать?
— Ничего, отвѣчалъ Недъ: — рѣшительно ничего. Господа, я несчастный, заживо погребенный въ мѣдномъ гробѣ.
Этотъ поэтическій образъ, плодъ его собственнаго воображенія, вызвалъ у Неда такой обильный потокъ слезъ, что толпа наконецъ почувствовала къ нему нѣжное состраданіе и начала гнѣвно спрашивать у Николаса Тольромбля, что онъ о себѣ думалъ, запирая живаго человѣка въ мѣдный гробъ. Одинъ же гражданинъ въ сѣромъ жилетѣ выразилъ мнѣніе, что Николасъ не посмѣлъ бы такъ поступить съ Недомъ, еслибъ послѣдній не былъ бѣднякъ, и предложилъ разнести четырехколесный фаэтонъ, или самого Николаса, или обоихъ. Послѣднее сложное предложеніе, повидимому, показалось толпѣ очень удовлетворительнымъ.
Однако, оно не было приведено въ исполненіе, такъ какъ въ эту минуту явилась на сцену жена Неда Твиджера, и Недъ, увидавъ ея издали, отправился по привычкѣ домой. Конечно, онъ не очень скоро передвигалъ ноги, которыя плохо шли подъ тяжестью мѣдныхъ доспѣховъ, несмотря на все желаніе поскорѣе очутиться дома. Поэтому, мистрисъ Твиджеръ вполнѣ достало время осыпать бранью Николаса Тольромбля. Она прямо высказала свое мнѣніе, что онъ чудовище, и что если ея мужъ потерпитъ какой нибудь вредъ отъ мѣдныхъ доспѣховъ, то она предастъ Николаса Тольромбля суду, какъ убійцу. Высказавъ все это съ подобающей яростью, она послѣдовала за мужемъ, который ковылялъ по улицѣ, громко жалуясь на свою несчастную участь.
Какой плачъ и стонъ подняли дѣти Неда по его возвращеніи домой! Мистрисъ Твиджеръ долго старалась снять съ него военные доспѣхи, но все тщетно. Поэтому она кончила тѣмъ, что повалила его на кровать, какъ онъ былъ, въ латахъ, шлемѣ, и цр. Страшно заскрипѣла кровать подъ тяжестью Неда, но не сломалась, и Недъ пролежалъ до слѣдующаго дня, кряхтя и отпиваясь ячменной водой. При каждомъ его стонѣ, мистриссъ Твиджеръ громко заявляла, что ему подѣломъ, и другого утѣшенія несчастный не могъ добиться.
Между тѣмъ, Николасъ Тольромбль и торжественное шествіе продолжали свой путь до ратуши, среди криковъ и свистковъ толпы, которая взяла себѣ въ голову, что Недъ былъ бѣднымъ мученикомъ. Оффиціально водворенный на своемъ почетномъ мѣстѣ въ залѣ муниципальнаго совѣта, новый мэръ произнесъ рѣчь, сочиненную его секретаремъ. Она была очень длинная и, вѣроятно, очень хорошая, но благодаря шуму толпы на улицѣ, никто ее не слышалъ, кромѣ самого Николаса Тольромбля. Послѣ этого процессія двинулась обратно въ значительномъ безпорядкѣ и въ Модфогъ-Голлѣ Николасъ Тольромбль задалъ муниципалитету торжественный банкетъ.
Но обѣдъ прошелъ очень скучно, и Николасъ былъ сильно разочарованъ. Всѣ муниципальные совѣтники были такіе сонные, тупые старики. Николасъ произнесъ нѣсколько рѣчей, какъ лордъ мэръ въ Лондонѣ, и даже сказалъ тоже самое, что лордъ мэръ и, однако, никто ему не рукоплескалъ. Только одинъ изъ гостей былъ въ веселомъ настроеніи, по онъ оказался дерзкимъ нахаломъ и назвалъ мэра Никомъ! «Что бы было, подумалъ Николасъ:- еслибъ кто-нибудь вздумалъ назвать Никомъ лондонскаго лорда-мэра? Онъ желалъ бы видѣть, что сказали бы на это меченосецъ, лѣтописецъ и прочіе должностные сановники столичной корпораціи. Они ему показали бы что такое Никъ!»
Но все это не было еще худшимъ дѣломъ Николаса Тольромбля. Еслибъ онъ не пошелъ далѣе, то остался бы до сегодня мэромъ и могъ бы произносить рѣчи до совершенной потери голоса. Но онъ почувствовалъ пристрастіе къ статистикѣ и сталъ философствовать; а статистика и философія побудили его совершить нѣчто, увеличившее его непопулярность и ускорившее его паденіе.
Въ самомъ концѣ Большой улицы, заднимъ фасомъ къ рѣкѣ, стоитъ таверна «Веселые лодочники», старинный домикъ съ полукруглыми окнами и одной комнатой, совмѣщающей въ себѣ кухню, буфетъ и столовую съ большимъ очагомъ и котломъ. Здѣсь собирались съ незапамятныхъ временъ работники и проводили зимніе вечера, попивая доброе, крѣпкое пиво и слушая веселые звуки скрипки и бубенъ. Содержатель таверны имѣлъ, какъ слѣдуетъ, разрѣшеніе мэра и муниципалитета на производство торговли подъ музыку, но Николасъ Тольромбль прочелъ нѣсколько брошюръ и парламентскихъ отчетовъ о распространеніи преступленій, или слушалъ, какъ ихъ читалъ его секретарь, что сводится къ тому же, и онъ пришелъ къ тому неожиданному заключенію что скрипка и бубны болѣе развратили населеніе Модфога, чѣмъ вслкое другое обстоятельство, которое могло только придумать самое хитрое человѣческое соображеніе. Поэтому новый мэръ рѣшился удивить весь муниципалитетъ и нанести страшный ударъ Веселымъ Лодочникамъ, когда придетъ время возобновлять свидѣтельство на торговлю.
Наконецъ, наступилъ этотъ долго-ожидаемый день и краснощекій содержатель таверны явился въ ратушу съ сіяющимъ лицомъ, а до ухода изъ дома распорядился пригласить на вечеръ лишняго скрипача для торжественнаго празднованія годовщины его заведенія. Онъ почтительно просилъ муниципалитетъ возобновить ему разрѣшеніе торговать съ музыкой, и муниципалитетъ уже хотѣлъ, какъ всегда, подписать это разрѣшеніе, какъ вдругъ Николасъ Тольромбль всталъ и огорошилъ всѣхъ присутствующихъ потокомъ краснорѣчія. Въ цвѣтистыхъ выраженіяхъ онъ распространился о быстро увеличивающемся развратѣ въ его родномъ городѣ и совершаемыхъ ежедневно въ его стѣнахъ излишествахъ. При этомъ онъ разсказалъ, какъ непріятно на него дѣйствовало зрѣлище многочисленныхъ боченковъ съ пивомъ, спускаемыхъ каждую недѣлю въ погребъ Веселыхъ Лодочниковъ, и какъ онъ два дня къ ряду сидѣлъ у окна противъ таверны, считая число лицъ, заходившихъ туда за пивомъ съ полудня до часа, когда между прочимъ большинство жителей Модфога обѣдаетъ. Изъ этихъ его личныхъ наблюденій оказалось, что въ пять минутъ вышло изъ таверны съ кружками пива среднимъ числомъ двадцать одно лицо, а умножая на двѣнадцать, это число составитъ 252 человѣка въ часъ, или, въ теченіи пятнадцати часовъ, во время которыхъ открыто заведеніе, три тысячи семьсотъ восемьдесятъ человѣкъ въ день, значитъ въ недѣлю двадцать шесть тысячъ четыреста шестьдесятъ. Затѣмъ онъ доказалъ очень краснорѣчиво, что бубны и развращеніе нравовъ — синонимы, а скрипка и безнравственныя стремленія — одно и тоже. Всѣ эти аргументы онъ подкрѣплялъ частыми ссылками на толстую книгу въ синей оберткѣ и на рѣшенія лондонскихъ судей. Дѣло кончилось тѣмъ, что муниципалитетъ, озадаченный цифрами, и усыпленный длинною рѣчью, а главное желавшій поскорѣе отправиться обѣдать, отдалъ предпочтеніе Николасу Тольромблю и отказалъ Веселымъ Лодочникамъ въ разрѣшеніи торговать съ музыкой.
Однако, хотя Николасъ восторжествовалъ, но его торжество было кратковременное. Его борьба съ кружками пива и скрипками, точно онъ самъ никогда не пользовался тѣмъ и другимъ, вскорѣ возбудила противъ него общую ненависть и даже старые друзья стали отворачиваться отъ него. Мало по малу, ему надоѣло уединенное величіе Модфогъ-Голла и его сердце стало изнывать по теплому уголку въ Тавернѣ Барочниковъ. Онъ сталъ сожалѣть, что вздумалъ сдѣлаться общественнымъ дѣятелемъ и сталъ, вздыхая, вспоминать о веселомъ времени, когда онъ торговалъ углемъ. Наконецъ, Николасъ Тольромбль дошелъ до такого отчаянія, что собрался съ духомъ, заплатилъ своему секретарю за треть впередъ и отправилъ его обратно въ Лондонъ. Послѣ этого онъ надѣлъ шляпу, спряталъ гордость въ карманъ и отправился въ Таверну Барочниковъ. Тамъ находилось только двое изъ его старыхъ друзей, и они очень холодно отвѣчали на его привѣтствіе.