– Бросьте трусы на пол. Нагнитесь и раздвиньте ягодицы!
Павел замер. Он готов был выполнять любые команды. Но эта! Нет! Он никогда не будет выполнять эту команду! Старшина ждал. Клюфт чувствовал на своем затылке его внимательный взгляд. Так длилось несколько секунд. Затем Иваненко разочарованным голосом буркнул:
– А ну нагнулся, мать твою! Команд что ли не понимаешь? – громила пробасил на самое ухо.
Удар гигантской силы в живот. Павел вскрикнул и согнулся пополам, выронив трусы. Они нелепой синей тряпкой упали к ногам на каменный пол. Клюфт с ужасом почувствовал, что огромная ладонь легла ему на ягодицу. Вторая рука гиганта хлопнула по спине.
– Задница чистая! Осмотр закончен! Вещи собирай и к столу! – скомандовал Клюфту старшина Иваненко.
Павел не мог восстановить дыхание. Он хватал воздух ртом, словно рыба. Рука с трудом нашарила на полу трусы и брюки. Клюфт опустился на колени и ползал по полу, собирая вещи. Старлей и лейтенант с усмешкой смотрели на него сверху. Павел поднял глаза. Они издевались даже взглядом! Никакой жалости, только презрение!
«За что? Что такого я им сделал? За что они меня так ненавидят? Почему? Почему они решили, что я плохой? Да, им дали команду арестовать меня! Но это еще не значит, что я плохой! Почему они зачислили меня в стан врагов? Так категорично. Без полутонов. Только черное и белое. Неужели при их страшной работе не попадались невиновные? Нет? Почему? Почему эти люди так себя ведут? Они же простые советские парни? Такие же, как я? Нет!»
– А ну кончай там ползать! – заорал старшина.
Иваненко уселся на место фельдшера за столом. Рыжий монстр что-то написал в бумаге.
– Иди сюда, я сказал! – пробасил он Павлу.
Клюфт сгреб в охапку тряпки и, поднявшись с пола, подошел на зов веснушчатого гиганта. Иваненко прикрикнул:
– На стол одежду!
Старшина тщательно проверил каждый шов брюк, свитера и рубахи. Посмотрел презрительно на трусы и швырнул их в лицо Павлу:
– Надевай свои подштанники!
Клюфт трясущимися руками начал одеваться. Ноги подкашивались. И тут старшина заметил именные отцовские часы. У рыжего монстра засветились глаза:
– Все украшения и часы снять! Шнурки из ботинок вынуть!
Павел вздрогнул и в страхе прикрыл часы руками. Швейцарский механизм тревожно тикал под ладонью:
– Это подарок моего отца! Я не отдам. Это все, что осталось от моего отца! Зачем вам часы? Мои часы!
– А ну! Снимай часы! В камере не положены ни украшения, ни часы! – рыжий верзила поднялся из-за стола.
Павел смотрел в глаза этому монстру. Никакого огонька интеллекта и в помине! Просто пустой взгляд озлобленного существа, чьи движения, фразы и повадки доведены до автоматизма. Зомби с силой Геркулеса и разумом гориллы! Страшно! Не подчиниться ему – получить еще один удар по почкам или в печень. А где гарантия, что она не разорвется?! И Павел через пару часов не умрет тут же, на полу?! А этот ублюдок в белом халате напишет: скончался от сердечного приступа. И все! Павел понял, что выхода нет. Он медленно расстегнул кожаный ремешок и положил серебряный корпус на стол. Огромная ладонь тут же заграбастала отцовскую реликвию. Иваненко удовлетворенно буркнул:
– А за сохранность ваших вещей отвечает администрация тюрьмы! Все ценные вещи будут вписаны в протокол. И эта тоже. Да и зачем вам в камере часы?
– Это подарок отца!
Но тут в разговор встрял фельдшер:
– Так у вас нет претензий к своему здоровью? Вернее, вы здоровы?
– А вы не видите? – вызывающе и грубо ответил Павел.
Фельдшер пожал плечами:
– Нет, не вижу. Я вижу несколько ссадин и синяков, которые никак не угрожают вашему здоровью. Возможно, эти синяки вы получили в какой-то драке. Уже давно… – медик покосился на старлея и лейтенанта. – Подпишите тут, что вы ни в чем не нуждаетесь, ни в какой медпомощи, – фельдшер пододвинул к краю стола листок с протоколом.
Павел посмотрел на бумагу и на фельдшера. Он ехидно улыбался. Отказаться? Но рядом сидит «рыжий монстр-громила», который тяжело дышит и что-то усердно пишет в другом протоколе. Разозлить этого «Иванушку-дурачка»? Да и если не подписать, что изменится? «Все равно не отпустят! Сволочи! Все равно надо жаловаться людям в более солидном звании: полковникам, а лучше генералам!» – решил про себя Павел.
Он взял ручку на столе и черкнул свою подпись в листе протокола. Фельдшер удовлетворенно кивнул головой и посмотрел на старлея и лейтенанта. Те радостно заулыбались и закивали головами, словно кони. Старлей вскрикнул:
– Так все? Мы можем идти? Вся процедура окончена? А то нам еще ехать надо!
Иваненко насупил брови и буркнул:
– Ну что вы, в самом деле, еще минута! Процедура опознания. Может, он себя не признает. По документам все в порядке. А вот по личности! – медик толкнул Иваненко в бок.
Клюфт понял: «старший» тут почему-то этот фельдшер. Он играл первую скрипку. Может, потому, что звание у него было выше, да и образование позволяло командовать. Этот «громила-старшина» ничего самостоятельно решить не мог.
Иваненко, словно очнувшись, поднял глаза и дико заорал:
– Фамилия, имя, год рождения!
Клюфт вздрогнул. Он пытался надеть трусы и чуть не упал от этого вопля. Кое-как натянув на себя белье, Павел выдохнул и прошептал:
– Клюфт Павел Сергеевич, пятнадцатое июня тысяча девятьсот семнадцатого.
– Место рождения, социальное происхождение! – вновь заорал Иваненко.
– Красноярск, из семьи служащих.
Иваненко сгреб протоколы и аккуратно сложил их в картонную папку. Павел с удивлением заметил, что на титульном листе была уже напечатана его фамилия и присвоен номер.
– Одеться и стать к стене! – очередной вопль громилы потряс стены.
Павел все делал машинально. Словно согласившись со своим незавидным положением, он обреченно напялил на себя рубашку, свитер и брюки. Ботинки без шнурков выглядели как-то беспомощно. Сзади хлопнула решетка, и застучали гулкие шаги. Сапоги выбивали по каменному полу равномерные удары. Клюфт обернулся и увидел, что из камеры вышли его конвоиры. Звякнули ключи у противоположной решетки. Створка отворилась, и в камеру ввалились еще два сотрудника – совсем молодые парни. Никаких знаков различия в петлицах, рядовые.
– А ну, Петров и Стриженов, арестованного Клюфта в бокс номер три! До особого распоряжения. Санпропускник не нужен. Заключение есть. Без права прогулки. Только по распоряжению следователя. Вещдоки в оперчасть. Выполнять! – скомандовал Иваненко.
Вошедшие конвоиры засуетились. Один собрал бумаги и книги, складывая их в скатерть. В вещах уже успел покопаться «старшина-верзила», но, видно, ничего интересного и ценного не приметил. Второй конвоир подошел к Павлу и завел ему руки за спину:
– Вот так держать! При движении по коридору голову вниз. По сторонам не смотреть. При командах выполнять, – сказал он каким-то неуверенным голосом.
Павел почувствовал: парень волнуется. Клюфт попытался посмотреть ему в лицо, но не смог. Конвоир прижал Клюфта к стене. Опять брякнул замок. В глубине коридора вновь послышались шаги. Солдат дотронулся до плеча и скомандовал:
– Вправо пошел! К стене. Стоять!
Павел сделал три шага и остановился у решетки. Надзиратель подтолкнул его и захлопнул перегородку.
– По коридору шагом марш! – команды отдавались эхом в длинном тоннеле.
Павел шел по каменному полу и разглядывал свои ботинки без шнурков. Сколько он сделал шагов – не считал. Клюфту показалось, что они идут целую вечность. Вдруг раздался женский крик. За стеной дико кричала арестантка. Шаг, еще шаг. И вновь крик. Крик о помощи. На этот раз вопил мужчина. Павел испуганно сжал кулаки. «Куда я попал? Может, в преисподнюю? Может, в ад? Это и есть ад. Бога нет, а ад есть? Нет, такого быть не может. Человек не может сам себе сотворить ад! Зачем ему ад? Но это все есть! И это все я вижу!» – Павел зажмурил глаза.
За стеной кто-то заурчал. Это был рев дикого существа. Рык с угрозой! Так мог рычать только монстр! Послышался отборный мат! Мужчина выругался самыми скверными словами! Такого мата Павел за свою жизнь никогда не слышал.
– Стоять! Лицом к стене!
Клюфт уперся лбом в холодную стену. Он почувствовал запах сырой известки. Видно, недавно здесь побелили. Вновь бряканье ключей. Звякнул замок. Скрип ржавых петель. Пахнуло сыростью и пустотой.
– Повернуться, входить!
Конвоир втолкнул Павла в темное помещение. Клюфт едва не споткнулся о порог. Сзади, словно последняя надежда, грохотнула тяжелая дверь. Все – темнота. Тишина. И где-то там, в коридоре, топот сапог. Надзиратель удалился. Павел несколько секунд стоял, недвижим, пытаясь рассмотреть, куда он попал. Постепенно глаза привыкли к полумраку. Совсем маленькая камера. Примерно метр на два. К стене прибит железный стол. Возле него деревянная лавка. В углу за решеткой светилась совсем тусклая маленькая лампочка. И все. Ничего более. Павел тяжело вздохнул. Сделал шаг и с опаской опустился на лавку. Он почувствовал, что ему стало легче. Напряжение спало. Странно, но Клюфт ощутил, что вот так сидеть на лавке – это такое блаженство! Развернувшись, он облокотился на стену. Она оказалась совсем промерзшей. Павел сделал глубокий вдох. В камере было холодно. Часа три – и можно окончательно околеть. Но сейчас Клюфта радовало одно: он мог просто посидеть в тишине. Спокойно подумать. Прийти в себя. Поразмыслить.
«Нужно взять себя в руки. Взять! Нужно определить свою позицию. И главное – раз и навсегда запретить себе срываться и вести себя сдержанно! Иначе! Иначе все может обернуться против меня! А этого допустить нельзя. Взять себя в руки. Не паниковать!» – рассудок и здравый смысл без страха и паники вернулись к Клюфту.
Глава восьмая
Человек – странное существо. Находясь на свободе, он старается получить право на одиночество, устав от рабочих будней. От назойливых вопросов коллег, от пристальных взглядов начальников! От надоедливых оговорок и претензий кондукторов в поезде, от дотошных вопросов милиционеров на улице, человек просто хочет побыть один! Уединиться, закрыться в своей маленькой комнате и полежать в тишине! Полежать и побыть один на один с собой. Этого так хочется любому, испытывающему острую потребность в одиночестве.
Но парадокс: как только человек насильно остается в этом самом замкнутом одиночестве, ему так не хватает этого общения. Сочувствующих слов от коллег, добродушных взглядов начальников, таких нужных подсказок кондукторов и убедительных заверений постовых милиционеров! Человек очень хочет общения! Человек не может быть один! Человек боится быть один, потому что человек – стадное существо!
Павел потерял счет времени. Сколько он находился в полутемном маленьком боксе, было неведомо. Может быть, час. Может быть, два. Но когда Клюфт уснул, сидя на жестком стуле, и неожиданно проснулся от грубого окрика надзирателя где-то в глубине коридора, Павел понял, что сидит в этом тесном тюремном боксе уже целую вечность! По крайней мере, так ему показалось…
Сначала было страшно. Очень страшно. Но вскоре страх улетучился и превратился в какую-то тупую ненависть ко всему происходящему. Ненависть ко всем людям, ненависть к самому себе! Это тупое чувство злобы, беспричинного раздражения вскоре тоже растаяло и перешло в нетерпеливую озабоченность и отрешенность. Клюфту уже было все равно, что с ним будет. Ему просто хотелось, чтобы за ним скорее пришли! Чтобы разъяснили, за что его арестовали, за что его держат, как зверя, в тесной и вонючей клетке-боксе с табуреткой и маленьким столом.
Павел вновь попытался заставить себя дремать. Но спать уже не хотелось. Тем более организм сигнализировал, что пора идти в туалет. Пора освободить мочевой пузырь. Клюфт осознал, что еще немного – и он не вытерпит. Еще немного – и он оправится прямо тут, в углу камеры…
«Почему они не поставили хоть какой-то бачок? Почему узник в этом боксе не может элементарно справить свою нужду?» – Клюфт встал и, размяв затекшие ноги, робко подошел к двери. Он приложил ухо к холодной металлической плоскости и вслушался.
Где-то вдалеке цокали сапоги по каменному полу. Размеренные и нудные. Это ходил надзиратель. Слабые голоса и звяканье ключей. Павел вздохнул и осторожно постучал костяшками пальцев по двери. Выждав минуту, Клюфт снова стукнул. Но никто к его камере не подошел. Тогда Павел начал барабанить сильней. Удар за ударом. Он осмелел и бил в металлическую перегородку что есть силы. Но и это не привлекло внимания надзирателя. Клюфт разозлился. Он развернулся к двери спиной и начал долбить по ней ногой. Удары были такими громкими, что Павлу показалась, его слышит вся тюрьма! На этот раз, на вызов все же откликнулись. К камере подошел человек. Было слышно, что он стоит в нерешительности. Наконец надзиратель отодвинул маленькую перегородку на круглом отверстии и посмотрел в глазок. Павел отошел назад и сел на стул.
– Ты чего долбишь? – рявкнул из коридора недовольный тюремщик.
Клюфт пожал плечами и миролюбивым голосом сказал:
– Так это, понимаете. В туалет охота.
– В туалет говоришь? Из-за этого и долбишь?
– Ну да. Пора бы как. Я же не могу… тут… писать, – попытался пошутить Павел.
Но надзиратель шутки не понял, а если и понял, то своеобразно. Он вставил ключ в замок. Прежде чем открыть дверь, грубо спросил:
– А ты в штаны не пробовал?
Клюфт улыбнулся. Он не видел лица этого человека. Лишь его глаз. Вернее, что-то темное, припавшее к маленькому круглому отверстию глазка. Павел попытался представить, как выглядит надзиратель. Но не успел. Замок щелкнул и в проеме появился огромный мужик с черными, как смоль волосами, большим носом и пухлыми губами. Его маленькие глазки недобро бегали.
– Значит, говоришь, в туалет хочешь? Значит, в штаны не пробовал? Вот сейчас попробуешь!
Надзиратель из-за спины достал большую палку и наотмашь ударил Клюфта по груди. Павел попытался закрыться руками, но не успел. Удар еще удар!
Бац! Бац! Клюфт повалился на пол. Надзиратель склонился над ним и методично осыпал его ударами. Клюфт стонал, стиснув зубы, катался по бетонному полу. Надзиратель бил жестоко. Он даже что-то приговаривал. Но слов Павел не расслышал. Клюфт почувствовал, что больше не может терпеть. Мышцы, сдерживавшие мочу в пузыре, расслабились и горячие струи потекли по ляжкам. Надзиратель продолжал осыпать его тело ударами. Тюремщик остановился, лишь, когда увидел темные пятна мочи на полу.
– Ну вот, а говоришь, в штаны не можешь! Вот оно как! Нассал ведь! И водить никуда не надо! А может, ты еще по большому запросишься? Так я добавлю! Обосрешься! – со злорадством пробормотал надзиратель.
Павел заплакал. Он плакал как ребенок, навзрыд! Тюремщик пнул его и, повернувшись, вышел из бокса. В коридоре он наставительно крикнул, закрывая дверь ключом:
– Еще раз начнешь долбить, выведу и отведу тебя в холодный бокс. Там оболью водой и ссысь потом сколько угодно! Так что сиди тихо и не бузи! Придет время – тебя выведут!
Павел выл как белуга! Он выл не от боли, а от обиды. Выл от несправедливости! Он рыдал от унижения! Катался по полу, вытирая своей одеждой собственную мочу. Он хлюпал носом, размазывая сопли по щекам. Но через пару минут Павел затих. Он просто обессилел. Лежал и слушал, как бьется его сердце. В эту секунду он так хотел, чтобы оно остановилось! Он так хотел умереть! Клюфт пролежал на полу целый час, а может, два. Он не знал, сколько, окончательно потеряв счет времени. Павел вдруг почувствовал, как болит его тело. Было трудно пошевелиться. Мускулы ныли от побоев. Надзиратель не оставил живого места на животе, плечах, груди. Ноги затекли от синяков. Руки, особенно локти, опухли. Павел с трудом поднялся с пола, сел на табуретку и попытался ощупать себя, проверяя, нет ли переломов. Больно прикасаться! Но Клюфт, прикусив губу, старательно трогал себя руками. К счастью, кроме синяков, ссадин и ушибов ничего серьезного не нащупал. Павел откинулся на стену и облегченно вздохнул. Хотелось пить. Губы обсохли и потрескались. Было холодно от мокрых штанов и рубашки. Клюфт хотел встать и подойти к двери, чтобы вновь прислушаться, но не решился. Получить еще порцию ударов деревянной дубинкой не хотелось.
«Как быстро они выбивают покорность. Как быстро ломается человек? Что, в сущности, ему надо? Вовремя сходить в туалет, попить и вовремя лечь на мягкую постель? В этом и есть человеческое счастье? Нет, нет, это счастье животного. Это счастье амебы, счастье собаки, счастье обезьяны, но только не разумного человека! Нет! Нельзя мечтать об этом только потому, что у тебя есть инстинкты. Нет! Так не должно быть! Я сижу тут только несколько часов и уже готов на все, только бы меня не трогали! Сводили в туалет и дали поспать на нормальной кровати. Нет! Это не я! Или это и есть я?! Или я просто не знал себя?! Что я такой вот мерзкий, опустившийся тип, готовый валяться в своей моче и трясущийся оттого, что меня бьют?! Нет, может, я и был всегда таким? Может, все люди, которых я знаю, вовсе не такие уж и хорошие и благородные! Может, их стоит вот так, как меня отходить дубинкой по ребрам и бросить на каменный пол в собственную мочу, и тогда они покажут свое истинное лицо? Нет! Это страшно! Господи! Господи, неужели все так страшно? Нет! Я опять обращаюсь к Богу? Но его ведь нет?! Я ведь не верю в его существование? А что если он есть? А что если он мне мстит за то, что я в него не верил? Нет! Он не может мстить! Бог, он ведь, как говорит этот странный человек Иоиль, добрый и сильный! Он не может мстить какому-то маленькому человеку за то, что он в него не верит! Это мелко! Стоп! Но, а если в Бога не верят тысячи?! Десятки тысяч?! Сотни тысяч?! Если в него не верят миллионы?! Целая страна не верит в Бога?! Что тогда?! Может быть, за это Бог и мстит? Может быть, за это он и гневается? За неверие? Стоп! Нет! Бред! Я схожу с ума! Нет никакого Бога! Иначе он бы не позволил вот так издеваться над невинным человеком! Нет! Не позволил бы!» – Павел вновь с ужасом понял, что путается в своих мыслях.
Его сознание словно разделилось надвое. Два Павла внутри его самого спорили между собой. Один был ярый атеист, агрессивный атеист, не признающий никаких потусторонних сил. Не признающий вообще существование Бога и верующий только в свои силы! И второй Павел – более мягкий и гибкий. Павел-философ, готовый признать, что он верит в Бога, но стесняющийся этой веры. Как будто вера могла повредить его имиджу. Его внешнему виду или его карьере. Хотя этот самый Павел-философ так страдал за веру и надеялся, что Бог простит его и сжалится, и пошлет ему спокойствия, любви и счастья!