- А душа? - полюбопытствовал Алекс.
- Душа? Она сама о себе позаботится, - рассмеялась Джулия.
Устроившись в кабинетном кожаном кресле у камина, Джордж снова раскурил свою трубку. Алекс расположился на диване, откинувшись на спинку и вытянув перед собой ноги. За окном уже стемнело, все громче стрекотали цикады, нагретую за день комнату заполняла долгожданная прохлада. Джулия принесла всем по чашечке кофе с бокалом "мартеля" и села по-турецки на диване рядом с Алексом.
- Божественный напиток. После него ко мне лично приходят думы о вечном, - сказал Джордж, рассматривая коньяк при свете торшерной лампы. Как ты думаешь, Джулия, почему именно прародительница рода человеческого взяла на свою душу первородный грех?
- Разреши тогда уточнить несколько фактов или якобы фактов, как угодно, - охотно приняла игру итальянка. - Первым искушать Еву начал змий, существо мужского рода. Не он ли заставил её сорвать запретный плод и дать его отведать мужу? В своей детской наивности супруги просто не ведали, что творили. Да и как могли они воспринимать запрет Бога, если вообще не имели никакого представления о добре и зле. Ими владело простое любопытство. Какой уж тут грех!
- Мне даже в голову такое не приходило, - признался Алекс. - Мой атеизм не уходил дальше примитивных вопросов. Типа откуда сотворенный Всевышним змий знал точно, что после вкушения запретного плода люди не умрут, вопреки угрозам? И зачем было позволено искусителю исказить содержание запрета Создателя? Почему всевидящий и строгий Судья узнал о нарушении своего запрета лишь во время его прогулки по саду Эдема и только из откровенных ответов самого Адама?
- Вот и подошли к границе познания, - подытожил Джордж, вздернув вверх подбородок с тщательно ухоженной бородкой. - Из-за давности лет первородный грех теряется в вымысле.
- Не надо расстраиваться. В таком случае не послушать ли нам ораторию Гайдна "Сотворение мира", - предложила хозяйка дома. - Быть может, каждый для себя найдет там свои ответы.
Звуки магической музыки явно повлияли на доселе сидевшего в настороженной позе Круса. Насупленные брови его разгладились, он поднялся, по очереди подошел к мужчинам, лизнул им руки и не спеша побрел из комнаты куда-то к себе.
- О, это уже многое значит, - обрадовалась Джулия, посмотрев на гостей с тем выражением, какое появляется у человека при долгожданной встрече с очень близкими людьми. - Владычицей мне не суждено быть, посему изгонять из своего парадиза я никого не собираюсь, ни грешных, ни праведных.
Воцарилось молчание. Красноречивее слов оно свидетельствовало о решении каждого не спешить покидать этот земной рай, наполненный божественной музыкой, целительным ароматом цветов, нежной вечерней прохладой. Рай, где есть все и не хватает только ангелов, как у Джотто на церковном своде в Падуе, бережно охраняющих у простых смертных ощущение, от которого оттаивают даже самые ледяные сердца...
Кажется, наступило время подумать, надо ли мне вторгаться и дальше в частную жизнь благонамеренных граждан. Бесцеремонное, незаметное и совершенно безнаказанное вторжение может стать даже неприличным. И упаси меня грешного помыслить нечто о тех людях предосудительное, обмануть себя изобретением тонких предлогов из области психологии внезапно нахлынувших чувств.
Сказать, что глубина отношений межличностных зависит от родства душ, темперамента и общего личного интереса, который проявляется в делах, игре или охоте, - это банально и ни о чем не говорит. Дабы формула раскрылась поконкретнее в случае с Джулией, Алексом и Джорджем, ничего не остается как приводить дополнительные данные о них самих и делах их.
Начнем хотя бы со странной слежки. По данному поводу можно прикидывать самые различные версии. "Хвост" прицепляется за Джулией или до неё за Карлосом случайно и неслучайно? Парочка сомнительных типов с чисто криминальными намерениями или просто с целью "разыграть" женщину в автомашине? Инсценировка, дабы сбить с толку объекта наблюдения или дать ему что-то понять? Зачем они демонстрировали Алексу свои переговоры по телефону? Надеялись, он этого не заметит? Или специально показывали ведем, мол, наблюдение за вами? "Для разгадки ребуса многого ещё не хватает," - скажете вы и будете совершенно правы.
Помните приятеля Эдгара По, сыщика-любителя Огюста Дюпена? По его мнению, криминолог-аналитик должен уметь выходить за жесткие рамки правил игры, чтобы повысить надежность своих выводов и качество наблюдения. Мне думается, любому, кто взял в руки и начал читать сей опус, воображения не занимать. Раз так, для разбега не стоит торопиться признавать лишь простым совпадением совмещение весьма необычных обстоятельств и лучше всего вооружиться прославленным "методом Дюпена". То есть поскольку в поисках истины ориентиром для размышлений часто служат отступления от общепринятого, озадачить себя вопросом: "Что произошло такого, что ни разу не случалось до этого?"
Проще говоря, правильным было бы принять во внимание совсем не предусматриваемое, случайное, побочное и выделить наименее сомнительное, которое дало бы главное направление поиску. Разумеется, нужно подготовиться к тому, что причины со следствиями могут меняться местами. И, конечно, я сам в первую очередь должен не затягивать с заполнением пробелов, побыстрее находить для ставших моим достоянием сведений надлежащее место и время в этом повествовании.
"Здесь-то уж вы привираете, милостивый. Прекрасно знаете даже, чем вся история закончится", - отметит про себя проницательный читатель.
Ни в чем и ни в ком я пока не уверен. А если и уверен, это ещё не значит, что нет нужды в перепроверке.
ЗНАК ВТОРОЙ
ИЗ ЭКСПРЕСС - ДОСЬЕ "ПЕРСОНАЛИИ"
*
Чертами лица Джулия Розетти напоминала римскую богиню с картины Рубенса "Возвращение Дианы с охоты". Только, в отличие от властительницы леса, у неё были черные волосы.
Определяя её возраст, многие терялись - в затруднение вводили открытый и чуть насмешливый взгляд карих глаз в окружении едва заметных морщинок, гладкая нежная кожа рук и безупречно сложенная фигурка. Всем своим видом и манерами она как бы бросала вызов владыке времени. Да и занятия её совершенно не укладывались в рамки самодовольного мещанства и процветающего высокомерия с жалкими потугами на высокую духовность.
Унаследованные гены и католическое воспитание с детства привили итальянке повышенную чувствительность к безнравственности. В результате она стала даже побаиваться появившегося в ней строгого надзирателя, который всякий раз подсказывал, как нужно доверяться судьбе своей, не кривить при этом душой и сохранять чувство собственного достоинства. Ко всему прочему, предки из аристократического рода передали ей тонкое интуитивное понимание того, что личное достоинство требует изрядной силы воли и ума, не говоря уже о надежном материальном достатке. Сильнейшим же мотивом, способным заставить человека воздерживаться от гнусных поступков, учили они, являются личный интерес и безотказный инстинкт выживания. Без учета такого мотива нельзя познавать или предугадывать возможные действия людей, но стоит только принять их во внимание, начинаешь осознавать порок и добродетель не столько чувством, сколько разумом. Для этого, правда, каждый должен сначала разобраться в себе самом.
По мере приобретения опыта в подобном разбирательстве Джулия все больше убеждалась в том, что для большинства женщин потребность быть любимой сильнее потребности любить, а замужество может стать устойчивым, если супруге удается ненавязчиво выполнять материнские обязанности и по отношению к мужу - с помощью системы заслуженных поощрений и наказаний наподобие избранной Природой для управления людьми. Вот почему в отчаянии найти нужного им мужа-сына многие хотят иметь при себе сразу двух или больше мужей-братьев, что кажется им беспроигрышным, ибо, собрав всех воедино, как раз и получаешь надежного друга, добродушного отца, страстного любовника, забавного собеседника и выгодного делового партнера.
Лично для себя она твердо выбрала свой тип мужчины. Прежде всего мужественный, здравомыслящий, совсем не обязательно сексуально активный, но непременно знающий подлинную цену искренней женской нежности, увлеченный серьезным, интересным делом. И еще, у него должен быть твердый моральный "стержень" вместе с пониманием того, что жизнь слишком быстротечна и глупо расходовать её на мелочи. Отвечая взаимностью, Джулия требовала и от себя здравомыслия, смелости, понимания юмора, опоры на свой собственный "стержень". Только на такой "улице с двухсторонним движением" каждый может увидеть в другом самого себя, лишь тогда любому из супругов будет легче взваливать на себя часть тяжелой ноши обид и разочарований, находить баланс между желаниями брать и отдавать.
Женщин чрезмерно сладострастных, послушных преимущественно голосу плотских влечений с претензией на обладание сверхчувствительной интуицией Джулия никогда не осуждала публично. Такие вызывали у неё понимание вперемежку с жалостью. Помимо сути, полагала она, есть и множество форм поведения, которые предоставляют женщине безграничные возможности красиво и достойно дать знать даже самому толстокожему мужчине о его неотразимой сексуальности. Плотское вожделение, выраженное примитивно и бесцеремонно, в её глазах выглядело неразумно что ли, хотя бы потому как чаще всего достигало обратного эффекта с горьким осадком после мгновенного удовлетворения. Половых гангстеров, не скрывающих своей взбушевавшейся плоти, Джулия считала созданиями одноклеточными, скучными. Хотя и не по нутру ей была слишком затянутая игра "Кто не первый отдастся?", разумно сдерживаемую сексуальность она признавала первостепенным отличительным признаком цивилизованного человека.
Хотя у вызывавших сильное к ним половое влечение мужчин Джулия старалась найти для себя эмоциональную опору, в то же время она чувствовала в себе силы самой противостоять превратностям жизни. А как тут не назвать это противостояние ещё и кровавым, если в свое время её муж был застрелен у неё на глазах ворвавшимися в их дом мафиози? Полицейские нашли тогда в комнате дюжину гильз, но ни одна из пуль не оказалась смертельной для неё самой. То было местью мужу-судье за суровые приговоры, человеку, в котором она нашла эмоциональную опору и безоговорочно оказывала всяческую поддержку, работая в прокуратуре её родного Неаполя. Угрозы довершить расправу продолжались, заставили её покинуть родину и поселиться в Вене.
Привыкнуть к новой жизни было легко. Доброжелательные люди, прекрасный климат, темп жизни оставлен на усмотрение каждого и зависит только от желание его ускорить или притормозить. Хотя венское житьё-бытьё пришлось Джулии по душе, считать себя приговоренной к пожизненной эмиграции ей все же не хотелось. "За последние три года Вена стала мне очень близкой, признавалась она своим друзьям. - Австрия пока ещё меня терпит, грех жаловаться. Все зависит от того, как сложатся мои дела и хватит ли у меня сил вечно жить в изгнании."
К откровениям в последней инстанции она относилась скептически. Среди обычных житейских истин признавала необходимость для любого человека, на какой бы ступеньке социальной лестницы он не оказался, иметь своих близких надежных друзей, в ком можно было бы найти понимание и моральную поддержку на случай крайней необходимости. Вот только чем помогут друзья в моменты внезапно нахлынувшего очарования, когда ещё нет полной убежденности в эмоциональной и интеллектуальной честности понравившегося тебе человека?
В молодости на многие её решения влиял страх оказаться в полном одиночестве. Такое беспокойство подтолкнуло и к первому, довольно раннему супружеству с человеком, который оказался лишенным эмоциональной искренности. Страх развеялся в период её второго и очень удачного замужества, но вскоре вновь стал появляться после трагической гибели супруга. Спасительный выход она находила в двух её сыновьях, самых близких родственниках и работе. Принимать разумные решения, не отчаиваться помогали ей и собственные ум, терпение, сила воли.
Но вот где-то при переходе сорокалетнего рубежа Джулия вдруг начала терять уверенность при разгадывании, что из себя представляют дружба и одиночество. Все шло нормально, как неожиданно она чувствовала себя одинокой даже в общении с друзьями, не считая уже коллег и массы всякого прочего люда, претендовавшего на близкие с ней отношения. Да, дружба прекрасна! Однако есть у неё свой неизлечимый порок - зависть, от которого мало кто свободен. Дружба предусматривает полное равенство желаний и возможностей, посему стоит лишь кому-то из друзей приобрести материальных благ значительно больше другого, как прежняя искренность отношений обычно тут же исчезает.
Все чаще в её воображении стали появляться "картинки", сопровождаемые тягостным ощущением будто ей суждено очень скоро умереть или погибнуть. Тут уж невольно возникала потребность взбодрить себя чем-то совершенно новым, даже из ряда выходящим, отражающим нечто исконное в её натуре. Все чаще её одолевало предчувствие, будто по настоящему счастливой в сложившемся у неё положении можно быть, лишь научившись легко жить в одиночестве. В том самом одиночестве, когда наполняешь его разного рода приятными для души занятиями, свободно выражаешь свои мысли обо всем на свете и при этом не опасаешься размолвок с друзьями из-за несовпадения взглядов. Только вот один Бог, наверное, знает, когда одиночество приводит к духовному озарению, а когда к помешательству.
Раздумывая об этом, Джулия иногда вспоминала своего последнего мужа. Он и в самом деле мог получать удовлетворение наедине с самим собой, пребывая в выдуманном мире, где им создавалось нечто новое, интересное, магическое. То была его большая причуда. И она воспринимала всякую его блажь невинную спокойно несмотря на то, что очень сложно жить с человеком, предпочитающим вместо светского общения при каждом удобном случае завалиться на диван, послушать музыку или себя самого.
Знавшие хорошо Джулию называли её "представительницей позднего ренессанса", имея в виду натуру деятельную и уверенную в себе, мать двоих детей, вдову и весьма компетентного в своей области эксперта, с кем охотно ведут неофициальную переписку журналисты, писатели, ученые и члены парламентов некоторых государств. Кстати, такая популярность связана была не только с её прошлым, но и с деятельностью созданного ею Центра по изучению непознанных явлений, одним из главных проектов которого считались исследования по проблемам международного терроризма. Обаятельная женщина с изумительными организаторскими способностями и неиссякаемым оптимизмом, она умела привлекать к Центру внимание заинтересованных лиц и одновременно мешать превращению этой международной исследовательской организации в сообщество интеллектуалов-невротиков со всего света или заумных визионеров, делающих из пустяков явления значительные.
*
Нам уже известно, как примерно выглядел тот, кого в Вене называли Алексом. Можно лишь уточнить, что на самом деле это был Алексей Михайлович Крепгогоров. Родился и жил он в Москве, если не считать пятнадцати лет, прожитых за границей "по тайной казенной надобности". Всё своё богатство делил условно на пять частей: детство, армия, университет, служба во внешней разведке и после ухода в отставку новая, пока ещё не познанная им ипостась.
От своего прежнего тайного ремесла, которому отдано было почти полжизни, Алексей Михайлович отошел по собственной воле и без горечи обид. Просто ничто другое не стало навевать на него столь отчаянную тоску, как необходимость ходить каждое утро в должность, проникаться эзотерической мудростью указаний свыше без реального права поставить их под сомнение. К тому же, надоело ему в управе деньги получать - вот и подался на вольные хлеба. Мне думается, были у него и другие соображения, о коих он обещал рассказать, однако каждый раз от беседы на эту тему уходил, откладывая на потом.
Какое занятие может выбрать для себя отставной полковник разведки, познавший на своем опыте истинную цену верности и предательства? Незаметно укрыться где-нибудь на своем "ранчо" или смириться и пойти на услужение сильным мира сего? Ну нет, господа-товарищи, пора и о душе подумать!
Судя по моим впечатлениям, к себе Алексей Михайлович относился самокритично и без фанатического самообольщения, обнаруживая в глубине сознания любого из смертных, включая себя, нечто праведное и грешное, святое и циничное. Бытует мнение, будто от волка человек перенял стремление рыскать в одиночестве и, сбившись в стаю, наводить страх на сородичей по соседству. На это полковник отвечал с иронической усмешкой: "Когда волки неистово воют от злости, тут нужно искать виновных среди людей. Не зря же, по древним поверьям, у каждого человека свой бес и свой ангел, а на плечах сидят два незримых писца, заносящие в хронику дела его добрые и злые."
Избегая в разговоре выставлять свою "безжалостную объективность" преимуществом аргумента, Алексей Михайлович считал любую эпоху жестокой и гуманной по своему. На пробу предлагал оживить сегодня каких-нибудь заплечных дел мастеров средневековья, иноземных или доморощенных, и перенести их в наше время. Как показался бы им весь уклад современной жизни? Наверняка варварским, греховным, вызывающим раздражение.
Никогда не слышал, чтобы он претендовал на моральное право упрекать других в их нравственной неустойчивости или тем более легкомыслии. Хотя в детстве крестили его в православной церкви, к верующим себя не относил, да и не готов был следовать во всем религиозной доктрине, пусть даже близкой его национальным корням. В превознесении мученичества дабы снискать милость Божию усматривал действие механизма инстинктивной самозащиты, которое для человека невольно сужает область духовного поиска (хотя и кажется, будто происходить должно как раз обратное). По его словам, если Бог есть любовь, такому Всевышнему можно и нужно верить, но верить самому человеку можно и нужно лишь тогда, когда тот не позволяет душе своей злобствовать. Да, это условие непомерно тяжело, однако без него терпимость незаметно обращается в ненависть, благочестие - в ханжество.
Жить наобум и грешить наобум - проще ничего не бывает. Страдать без удержу и всякой разумной меры, вечно в уповании на чью-то помощь - чистой воды блажь. В этой своей убежденности Алексей Михайлович был поистине непреклонен. С другой стороны, что-то в нем охотно и всегда откликалось на зов заоблачных высот о человеке, чье себялюбие способно все же сдерживать вырывающиеся наружу побуждения к необузданному издевательству над себе подобными. Быть может, есть в природе человека чувство справедливости, доброта и великодушие, но, в конечном счете, большинство людей не уповает на эти качества души, ибо видят постоянно, как другие дают своим агрессивным импульсам полную волю. Придя к такому выводу, он обнаружил, что отсюда же проистекает и порочность государственной власти, либо не способной, либо не желающей сделать так, чтобы справедливость и гуманность отвечали интересам граждан, в том числе их личным желаниям.