— Джим Фергессон.
— Привет, Джим, — сказал Кармайкл, склоняя голову набок и прищуриваясь. — Это ведь ирландское имя?
— Полагаю, что так, — сказал Фергессон. Теперь он успокаивался и чувствовал, что давление у него понижается.
— Присаживайтесь, Джим.
Кармайкл выпихнул для него стул, а сам вернулся на свой, глядя на Фергессона через стол. Он потер друг о друга свои твердые ладони, подняв их вверх, вертикально. Затем ногтем большого пальца оттянул свою нижнюю губу и обследовал десны.
— Итак, Джим, — сказал он. — Чем могу вам служить? Продать вам дом?
— Нет, — сказал Фергессон. — Я хочу поговорить с мистером Бредфордом. Мне надо с ним кое–что обсудить. Когда он здесь будет?
— Вы не хотите покупать дом, — сказал Кармайкл. — По правде сказать, я и не думал, что вы хотите его купить. Насколько мне известно, мистер Бредфорд приезжал сюда только раз. На самом деле Бредфорд входит в финансовую группу, которая субсидирует это предприятие. Работу выполняют Гросс и Дункан… подрядчики. — Он стал говорить медленнее.
Я представляю компанию. Так что можете поговорить со мной.
Фергессон заранее решил, что не станет раскрывать всех своих карт, что притворится кем–то другим, не показывая, кто он на самом деле. Он действительно приехал сюда, чтобы увидеть, какую задачу здесь выполняют; он сам хотел вынести суждение о «Садах округа Марин», о работе и планах финансистов этого проекта. Фергессон умел принимать решения не только о самом себе, но и обо всех других. И Кармайкл оказался вовлечен в это дело, потому что так решил Фергессон; он участвовал в этом предприятии, в новом торговом центре, как и рабочие с бульдозером, человек в деловом костюме, который вел задним ходом его «Понтиак», и, некоторым образом, полицейский, почтальон, женщина из риелторской конторы и все остальные.
— Хочу посмотреть, что здесь сооружают, — сказал Фергессон. — Можем мы посмотреть?
— Почему бы и нет? — сказал Кармайкл, но не двинулся, чтобы встать. Он казался уступчивым и любезным, но не обнаруживал практической заинтересованности. — В какой области вы подвизаетесь, Джим?
— В механике, — сказал Фергессон.
— Что именно делаете, разрабатываете, изобретаете или изготовляете машины? Вы ведь работаете с машинами?
— С автомобилями, — сказал Фергессон.
— Серьезно? — Кармайкл, казалось, заинтересовался. — У меня был кабриолет с повышенной мощностью, я сам постарался. Во время войны работал в автомобилестроении. У меня есть несколько рацпредложений для двигателей… в основном изменения в карбюраторе. Впрыск в каждый цилиндр. Вот почему я читаю эту дребедень. — Он поднял свою научно–фантастическую книгу и снова плашмя бросил ее на стол. — Знаете, парни, которые пишут о таких вещах… об этих ракетных кораблях, машинах времени и сверхсветовых перемещениях, обо всей этой муре. Хочешь отправить героя на Марс, говоришь что–то вроде: «Он включил автоматические высокомощные реактивные дюзы». Этот Андерсон не так уж плох, но вот некоторые — просто нечто. Шныряют по всей Вселенной. Должно быть, писать эту чепуху очень просто: высасывают ее из пальца, и все.
— Понятно, — сказал Фергессон, ничуть, однако, не услеживая, о чем ему толкуют.
— Хотел бы я познакомиться с кем–нибудь из этих парней–фантастов. Нанялся бы к нему техническим консультантом. — Огромные лошадиные зубы Кармайкла выказали иронию. — За десять или пятнадцать процентов от его гонорара. Эта мура — просто фальшивка. Они занимаются фальшивками, и чем дальше, тем больше. Взять вот эту, — сказал он, снова поднимая книгу так, чтобы Фергессон мог ее видеть. — Здесь говорится о том, как «ай–кью» у каждого существа повышается за одну ночь. — Он вдруг рассмеялся, так громко, что заставил Фергессона вздрогнуть. — Животные становятся такими же сообразительными, как люди. Читали когда–нибудь такую чушь?
— Нет, — сказал Фергессон, начиная терять терпение. Он подошел к двери офиса и посмотрел наружу, на недостроенные дома.
— Что вы делаете с автомобилями? — спросил Кармайкл из–за стола.
— Чиню. У меня мастерская. В Окленде.
— В какой части Окленда?
— На авеню Сан–Пабло, — сказал он, распахивая дверь, чтобы выйти.
Кармайкл отпихнул свой стул и последовал за ним. Его рука опустилась Фергессону на плечо.
— Значит, хотите осмотреться? — Он зашагал по усыпанной гравием дорожке рядом с Фергессоном. — Хорошо, я вам все покажу.
— Спасибо, — сказал Фергессон.
Напрягая зрение, он видел плоскую площадку у подножия холма, грязную тропинку, спускавшуюся в глубокий котлован и пересекавшую его среди штабелей труб и леса. Несколько отдельных бригад укладывали фундаменты. Вращалась бетономешалка, и отдающийся эхом грохот пневматической бабы будоражил полуденный воздух. В воздухе пахло свежей древесиной.
— Чудная картина, — сказал Кармайкл, остановившись, чтобы прикурить сигарету. Он далеко отшвырнул спичку. — Не находите, Джим?
— Да, — согласился Фергессон.
Они с трудом зашагали по тропинке. Из–под их ног выкатывались комья грязи, и Фергессон покачивался, когда его подошвы скользили по слякоти.
— Смотрите под ноги, — сказал Кармайкл сзади. Сам он спускался не торопясь. — Нет, Бредфорд сюда не приезжает. Понимаете, Джим, я скажу вам, как все это работает. Бредфорд не имеет никакого отношения к этому строительству. Он вкладывает деньги, а работы производят Гросс и Дункан. Продажей домов занимаются двое или трое агентов. Теперь о моем деле — я живу здесь, на площадке. В одном из этих домов — бесплатно — первый год или пока дорога не доберется до него. За каждый дом, что я продаю, мне достается пятьсот долларов чистыми. Оклада у меня нет. Но мне удается продать только два дома в месяц. Можете посмотреть мой дом. Это дом для показа. В нем полно мебели из универмага и полностью оборудованная электрическими приборами кухня. Там моя жена.
Он показал на один из домов, и Фергессон увидел в его окнах шторы. Это был одноэтажный дом в калифорнийском фермерском стиле, с гаражом, изгородью из штакетника и лужайкой, по краям которой росли цветы. Бетонная дорожка выводила на грязевую топь, которая была улицей. Все остальные дома были незаконченными, некрашеными и незаселенными. Их скелеты выглядели идентичными. Глянув вдоль рядов, он не заметил никаких различий.
— Здесь вообще–го четыре разных стиля, — сказал Кармайкл. — прямо сейчас вы никакой разницы не увидите. Отличия будут в цвете, загородках и количестве спален.
— Понимаю, — сказал Фергессон.
— Вон там, — указал Кармайкл, — будет торговый центр. Это отдельное предприятие. Считается, что это слишком большой риск. Финансисты хотят, чтобы он работал сам по себе. Дома, они уверены, пойдут, но торговый центр — это нечто иное.
— Почему? — спросил Фергессон. — Людям надо покупать, а живут они здесь.
— Живут–то они здесь, — согласился Кармайкл, — но вы когда–нибудь видели женщину, которая захотела бы покупать рядом с домом? Дамы предпочитают ездить в город. Здесь они покупать не станут, а покатят в Сан–Франциско. Это даст им предлог отправиться в большие центральные универмаги. Здесь возможен продуктовый рынок. Рынок, заправочная станция и закусочная. Но они говорят о таких вещах, как о чем–то… — Он широко развел руки. — Пекарни и гончарные мастерские, библиотека с абонементом и обувная мастерская.
— Это же целый город, — заметил Фергессон.
Кармайкл посмотрел на него.
— Да, полный комплект.
— Думаете, не окупится?
— Да это им просто не нужно.
— Они ведь ничем не рискуют.
— Не рискуют, — согласился Кармайкл, — они предоставляют торговый центр самому себе. Если он пойдет ко дну, они будут свободны.
— Помещение для автомастерской, — сказал Фергессон. — Вот что я думал здесь прибрести.
Кармайкл продолжал смотреть на него, и Фергессон понял, что тот раскусил его с самого начала. Этот человек дал ему оценку — такова уж была у него работа. Фергессон шагал по ровной площадке. Достигнув группы рабочих, он остановился. Они готовили опалубку для заливки бетона, для фундамента дома.
— Что ж, — сказал остановившийся рядом Кармайкл. — Это встанет вам в сорок или пятьдесят тысяч.
— Да, — сказал Фергессон.
— А как же та мастерская в Окленде?
— Продал. Продаю.
— Почему?
Фергессон не ответил. Чувствуя напряженность и тревогу, он пошел прочь от Кармайкла, сунув руки в карманы.
Спустя какое–то время Кармайкл последовал за ним.
— Давайте вернемся в офис, — сказал он. — Есть разговор.
— Сколько вы за них получите? — спросил Фергессон, имея в виду дома.
— Двенадцать или четырнадцать тысяч. Они хороши. Ничего особенного, но построены добротно. Гросс и Дункан свое дело знают. Здесь никого не надувают. — Кармайкл бросил сигарету на размягченную почву. — Одно время я думал об автобизнесе. О магазине запчастей: для себя, я имею в виду. Но им нужны люди, которые вошли бы в долю, вложили бы деньги. Мне подобного не потянуть. Когда говорят о таких деньгам то я пас. И с этим автомобильным бизнесом все логично. Люди, живущие на отшибе от города, не станут ездить туда ради запчастей и ремонта; они предпочтут делать это здесь, потому что когда им это требуется, то требуется немедленно.
— Давайте вернемся в офис, — сказал он. — Есть разговор.
— Сколько вы за них получите? — спросил Фергессон, имея в виду дома.
— Двенадцать или четырнадцать тысяч. Они хороши. Ничего особенного, но построены добротно. Гросс и Дункан свое дело знают. Здесь никого не надувают. — Кармайкл бросил сигарету на размягченную почву. — Одно время я думал об автобизнесе. О магазине запчастей: для себя, я имею в виду. Но им нужны люди, которые вошли бы в долю, вложили бы деньги. Мне подобного не потянуть. Когда говорят о таких деньгам то я пас. И с этим автомобильным бизнесом все логично. Люди, живущие на отшибе от города, не станут ездить туда ради запчастей и ремонта; они предпочтут делать это здесь, потому что когда им это требуется, то требуется немедленно.
— На это я и рассчитываю, — сказал Фергессон, а потом ему в голову пришло кое–что еще. — Женщины в мастерскую обращаться не будут. Машины туда пригоняют мужчины.
— Как долго вы занимаетесь ремонтным бизнесом?
— Большую часть жизни.
— И как оно вам?
— Нормально. — Он почувствовал нетерпение. — Ползаешь под машинами с утра до ночи, ни сна ни продыху.
— Вам понравилось то, что вы здесь увидели?
— Да.
— Вот ведь смешная, черт возьми, штука, — сказал Кармайкл. — Давайте–ка вернемся. — Он взял Фергессона под руку, и они вдвоем направились к котловану и холму за ним. — Сюда многие являются, едут всю дорогу от города… знают ведь, что здесь не закончено, знают, что шоссе не готово, как и дома, ан нет — когда приезжают, то озираются вокруг и лаются — как собаки. Бога ради, да чего же они хотят? Я–то вижу это местечко; все, что требуется, это уметь смотреть. Через два–три года здесь раскинутся сплошные лужайки, и жены будут их поливать, и дети станут повсюду лазать. Чего им надо? Эти застройки выглядят одинаковыми? Ну так и что, они перестанут походить друг на друга, когда в них заселятся люди. Это ведь люди заставляют их выглядеть по–разному. Возьмите любые шесть кварталов пустых домов — ужас, да и только. Это люди ввозят в них личную мебель и развешивают портьеры и картины по своему вкусу.
— Сколько вы продали домов? — спросил Фергессон.
— Шесть. Нет, семь. Есть еще один продавец, в городе.
Они пересекли котлован и остановились, чтобы Фергессон мог от дышаться.
— Какие–то деньги со стороны вы привлечете? — спросил Кармайкл.
— Нет. — Он опять тяжело дышал, карабканье далось немалым трудом. Давая себе повод передохнуть, он обернулся на дома, чтобы еще раз окинуть их взглядом, прежде чем снова лезть в горку. — Я могу потянуть это в одиночку, финансовую часть.
— Но вы бы наняли механиков?
— Да, — сказал Фергессон.
— Вы женаты? У вас есть семья?
— Да, — сказал он.
Кармайкл начал неторопливо подниматься по склону холма, и Фергессон последовал за ним. Башмаки старика увязали в глине, а трава, за которую он хватался, выскальзывала у него из пальцев. Кармайкл поднимался с прямой спиной, легко и уверенно, и неторопливо говорил:
— Вам решать. Нет причин, почему бы здесь это не выгорело. У них с этой застройкой связана куча денег, и все вертится вокруг шоссе. Им приблизительно известно, когда будет продано большинство домов. В любом случае, окупаться ваши затраты начнут сразу же, потому что здесь повсюду множество подобных площадок, большинство из них заселены, и люди едут сюда из Петалумы. А на выходные здесь все забито теми, кто едет на Русскую реку[12]. Вы же видели, сколько машин на шоссе Сто один. Это загруженная зона, и загрузка все растет. Чего же здесь ждать, кроме роста?
Джим Фергессон с трудом карабкался по склону. Шагавший впереди Кармайкл все говорил и говорил, и он его слушал со всей внимательностью, на какую был способен. Ладони у него были мокрыми и зудели от порезов о края травы. В одном месте он поскользнулся и упал на влажную землю, пальцы увязли в ней, и он закрыл глаза. Кармайкл добрался до вершины и шел дальше, теперь уже медленнее, потому что чувствовал, что старик за ним не поспевает. Фергессон поднялся и стал ступать широко, чтобы в три шага закончить остаток подъема. На вершине было скопление стальных опорных балок, и, когда он достиг их, его башмак запутался в траве, выросшей между ними. Он шагнул вперед и рухнул. Из него вырвался воздух, он упал в темноту, упал так внезапно, что не смог издать ни звука. Земля притянула его, словно магнит. Он упал на нее, как металл, ничком, раскинув руки; не увидел, как вздыбилась земля, не услышал собственного падения. Только что он с трудом ковылял позади Кармайкла, и вот уже лежит ничком в грязи.
Кармайкл, продолжая говорить, сделал еще несколько шагов. Оглянувшись, чертыхнулся, вернулся и наклонился, приблизив свое безмятежное лошадиное лицо к лицу Фергессона. Тот почувствовал его присутствие и заворчал, пытаясь подняться. Но подняться он не мог. Не было сил. Он ничего не слышал, кроме отдаленного жужжания, и, хотя он помнил голос Кармайкла, не мог на самом деле понять, что это за звуки.
Ухватив старика за руку, Кармайкл пытался поднять его. Он поднимал его обеими руками, но Фергессон не шелохнулся; Кармайкл не способен был сдвинуть его с места, а Фергессон чувствовал свой собственный вес, тяжелый и мертвый, плотно прихваченный магнетической землей. Он попал в западню и не мог ничего ни сделать, ни произнести; мог только ждать. И надеяться, что Кармайкл найдет выход.
— Эй! — позвал Кармайкл, обращаясь к нескольким рабочим на склоне холма. — Здесь требуется помощь.
Рабочие подошли к нему. Фергессон не чувствовал ни испуга, ни того, что он оказался в дурацком положении; он ощущал лишь слабую тошноту и начинающуюся боль в груди. В его сознании отпечатывались очертания стальных опорных балок. Они были под ним. Давление превратилось в боль, и он сморщился.
— Что случилось? — спросил кто–то из рабочих.
— Он упал, — сказал Кармайкл.
Они подняли старика на ноги, перевели его в стоячее положение. Фергессон обнаружил, что он стоит и что с него спадают комья грязи и раздавленные сорняки. Однако давление в груди так и осталось; он поднял руку и машинально пригладил волосы. Собственное лицо показалось ему отекшим и сочащимся влагой, как будто из него струилась кровь.
— Спасибо, — сказал Кармайкл, и рабочие разошлись. — Эй, — обратился он к Фергессону. — Ну вы и грохнулись!
Фергессон кивнул. Боль в груди лишала его дара речи. Он коснулся ее своими оцепеневшими пальцами, но не почувствовал ровным счетом ничего. Говорить он тоже не мог. Теперь он испугался.
— Пойдемте в офис, — сказал Кармайкл. Придерживая Фергессона за плечо, он привел его к лачуге с крышей, покрытой толем. — Чашку кофе?
— Нет, — сказал Фергессон. Его голос звучал разлаженно и словно бы доносился издалека. Он как будто слышал его по телефону. — Мне надо возвращаться.
— Хотите сесть в свою машину?
Фергессон кивнул, и Кармайкл подвел его к припаркованному «Понтиаку». Кармайкл открыл дверцу, и старик забрался за руль. Он откинулся на мягкое сиденье и большими глотками всасывал воздух. От воздуха у него саднило в горле, как будто его он тоже ободрал при падении. Подняв руку к грудной клетке, он надавил на нее.
— Как вы себя чувствуете? — спросил Кармайкл.
Он кивнул.
— Надо было смотреть на эту мокрую землю, с ней шутки плохи.
— Да, — сказал Фергессон.
В голове у него начало проясняться, и он стал осознавать, что к чему. Но боль в груди свидетельствовала, что внутри у него что–то повреждено; он дрожал от испуга и хотел, чтобы Кармайкл оставил его в покое. Ему не терпелось вернуться в Окленд.
Кармайкл, опершись на дверцу машину, долго говорил, продолжая свои рассуждения как ни в чем не бывало. Его бесконечное спокойствие нарушено не было: старик упал, а Кармайкл организовал, чтобы его подняли на ноги. Старик обливался потом, откинувшись на сиденье своего автомобиля, и думал, как доехать обратно. Он был уверен, что справится; сможет, если понадобится, съехать с дороги. Решив ехать прямо сейчас, он открыл глаза и перебил агента по продажам:
— Спасибо, мистер Кармайкл. Увидимся.
Правой рукой он включил зажигание, ногой надавил на газ. Мотор завелся.
— Погодите, — сказал Кармайкл. — Я дам вам свою карточку.
Фергессон принял карточку и сунул ее себе в карман. Он отъехал на ярд, а Кармайкл шагал рядом. Глядя через ветровое стекло, Фергессон моргал, когда пот просачивался сквозь брови и затекал в глаза. Боль стала интенсивнее, не такой приглушенной, как прежде; он почувствовал, что она локализуется в сердце, и внезапно понял, что у него был сердечный приступ: не сильный, легкий, случившийся из–за ходьбы в гору и волнения.
— До свидания, — сказал он и кивнул; автомобиль тронулся с места и покатил по дороге.